Позолоченный век
Шрифт:
– В этом вагоне свободных мест нет. Вагон переполнен. Вам придется уйти.
– Простите, сэр, - умоляюще проговорила женщина, - но я думала...
– Меня не интересует, что вы там думали. Немедленно перейдите в другой вагон.
– Поезд идет так быстро, разрешите мне остаться здесь до следующей остановки.
– Дама может занять мое место!
– воскликнул Филип, вскакивая на ноги. Проводник обернулся к Филипу, спокойно и не спеша оглядел его с ног до головы, всем своим видом выражая бесконечное презрение; потом, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и снова обратился к пассажирке:
– Некогда мне с вами разговаривать. Переходите сейчас же.
Обескураженная и испуганная его грубостью, женщина направилась к двери, открыла
Проводник еще не кончил собирать билеты и, увидев Филипа, пробормотал что-то о носах, которые суются не в свои дела.
Филип подошел к нему и резко сказал:
– Только скотина, подлая скотина может так обращаться с женщиной!
– Уж не собираетесь ли вы устроить по этому поводу скандал? осклабился проводник.
Вместо ответа Филип размахнулся и ударил его по лицу с такой силой, что он перелетел через толстого пассажира, удивленно взиравшего на смельчака, решившего спорить с проводником, и ударился о противоположную стенку вагона.
Встав на ноги, он тотчас дернул сигнальную веревку, крикнул: "Ну, я вам покажу, черт вас побери!" - распахнул дверь и позвал двух тормозных, а когда скорость поезда уменьшилась, заорал:
– Убирайтесь из поезда!
– И не подумаю. У меня такое же право ехать в нем, как и у вас.
– Сейчас увидим, - ответил проводник, подходя к Филипу вместе с тормозными. Пассажиры пытались протестовать, некоторые даже возмущались: "Это безобразие", - как всегда бывает в таких случаях, но ни один и не подумал защитить Филипа. Железнодорожники схватили его, стащили с сиденья, поволокли по проходу, раздирая на нем одежду, и вытолкнули из вагона, выкинув вслед пальто, зонтик и саквояж. Поезд пошел дальше.
Пыхтя и отдуваясь, побагровевший проводник с победоносным видом прошел по вагону, бормоча: "Щенок! Я ему покажу!" Когда он исчез, пассажиры начали громко выражать свое возмущение и даже поговаривали о том, что хорошо бы составить протест, но дальше разговоров дело не пошло.
На следующее утро в гувервильской газете "Пэтриот энд Клэрион" появилась следующая "корреспонденция":
ЗА ШИВОРОТ И В БОЛОТО
Наш корреспондент сообщает, что вчера, когда дневной экспресс отходил от Г..., некая дама! (да простит нам бог восклицательный знак) беззастенчиво пыталась пробраться в переполненный вагон люкс. Проводник Слам - старый воробей, которого на мякине не проведешь, - вежливо сообщил даме, что свободных мест в вагоне нет, а когда она продолжала настаивать на своем, убедил ее перейти в другой, более подходящий для нее вагон. Но тут какой-то юнец из восточных штатов раскипятился, словно шанхайский петушок, и осыпал проводника отборной бранью. Мистер Слам с обычной для него обходительностью ответил юному наглецу изящным хуком слева; наш петушок был так поражен, что тотчас начал шарить по карманам в поисках оружия. Тогда мистер Слам деликатно приподнял юнца за шиворот, донес его до двери и опустил у самой подножки на мягкую кочку, чтобы тот поостыл на досуге. Мы еще не получили известий о том, выбрался наш молодчик из Баскомского болота или нет. Проводник Слам - один из самых вежливых и энергичных служащих на всей дороге, но не вздумайте сыграть с ним какую-нибудь шутку: он этого не допустит, будьте уверены. Как нам стало известно, железнодорожная компания поставила новый паровоз на семичасовой поезд и заново отделала в нем вагон первого класса. Для удобства публики дирекция не жалеет затрат.
Филип никогда раньше не
Филипу пришлось пройти около пяти миль, пока он наконец добрался до маленькой станции, где в ожидании поезда у него было достаточно времени для размышлений. Сначала он пылал местью: он подаст на компанию в суд, он заставит ее заплатить кругленькую сумму... Но тут он вспомнил, что не знает имен свидетелей происшествия, и понял, что поединок с железнодорожной компанией заранее обречен на полную неудачу. Тогда он решил подстеречь проводника на какой-нибудь станции и задать ему хорошую трепку или же получить трепку самому.
Но когда Филип поостыл, этот план показался ему недостойным джентльмена. Разве подобает джентльмену расправляться с такими типами, как этот проводник, их собственными средствами? Рассудив так, Филип задал себе вопрос: а не глупо ли он себя вел с самого начала? Он не жалел о том, что ударил проводника, - пусть помнит. Но в конце концов разве нельзя было действовать иначе? Вот, пожалуйста: он - Филип Стерлинг, называющий себя джентльменом, - затевает потасовку с простым проводником из-за женщины, которой раньше и в глаза не видал. Чего ради он поставил себя в такое глупое положение? Разве он не выполнил долг джентльмена, предложив ей свое место? Разве он не спас ее от несчастного случая, может быть, даже от смерти? А проводнику достаточно было сказать: "Вы по-скотски обошлись с дамой, сэр, и я сообщу о вашем поступке куда следует". Другие пассажиры, которые видели все, что произошло, охотно подписали бы вместе с ним жалобу, и он бы наверняка чего-нибудь добился. А теперь что? Филип оглядел свою порванную одежду и с досадой подумал, что зря так опрометчиво вступил в драку с железнодорожным самодержцем.
На той же маленькой станции Филип разговорился с человеком, который оказался местным мировым судьей, и рассказал ему о своем приключении. Судья, человек мягкий и отзывчивый, с интересом выслушал Филипа.
– Чтоб им пусто было!
– воскликнул он, когда Филип закончил свой рассказ.
– Как вы думаете, сэр, можно тут что-нибудь сделать?
– Боюсь, толку не будет. Не сомневаюсь, что каждое ваше слово - сущая правда, но суд ничего вам не даст. Железнодорожная компания всех тут скупила, а заодно и федеральных судей. Подумаешь - одежонку попортили! Как говорится: "Чем меньше сказано - тем легче все исправить". С компанией вам ни за что не сладить.
Прочитав на следующее утро в газете "Пэтриот энд Клэрион" юмористический отчет о происшествии, Филип еще яснее увидел, как безнадежна всякая попытка добиться справедливости в борьбе с железной дорогой.
Несмотря на все это, совесть продолжала мучить Филипа и твердить ему, что он обязан передать дело в суд, даже если наверняка его проиграет. Он считал, что ни он сам, ни кто-либо другой не имеет права прислушиваться к голосу своих чувств, или стесняться, когда у него на глазах попирают законы родины. Он полагал, что в подобных случаях долг каждого гражданина отложить личные дела и посвятить все свое время и силы тому, чтобы добиться примерного наказания нарушителей закона; он знал, что ни в какой стране невозможно установить порядок, если все ее граждане до единого не будут свято помнить, что они должны сами стоять на страже закона и что судейские чиновники - лишь орудие его выполнения. В конечном счете Филип вынужден был признать, что он - плохой гражданин, ничуть не лучше остальных, что в нем гнездится свойственное его времени отсутствие чувства долга и безразличие ко всему, что не касается лично его.