Позорный столб (Белый август)Роман
Шрифт:
Внезапно он умолк и помрачнел; мальчуган искоса взглянул на него. Один бог знает, что пришло сейчас отцу в голову, почему вокруг рта у него появились две такие глубокие морщинки, почему он идет, чуть согнувшись. Но вот отец посмотрел на сына и быстро заговорил о многих и весьма интересных вещах: как они готовили пищу, когда у них не было огня, какая разница между мортирой, гаубицей и пушкой, почему итальянцы отливают остроконечные ружейные пули, а мы, венгры, круглые; что это за пуля такая дум-дум; какие железные стрелы сбрасывали итальянские самолеты. Отец повеселел, потом
— Да ты разбираешься в политике получше самого Векерле! — сказал отец.
— Что я! — скромно отозвался мальчик и махнул рукой. — Вот дядюшка Мориц — это да. Он знает все!
Тем не менее мальчуган приосанился и был весьма горд похвалой отца. Так они добрались до дома под номером тридцать один. Железные шторы галантерейного магазина Берци и Тота были, как и следовало ожидать, спущены — то, что ему сказали, оказалось не просто слухом, а очевидной реальностью; Дубак вздохнул и, пощупав для чего-то штору, стоял перед домом в полнейшей нерешительности.
— Надо полагать, хозяин не обидится, — задумчиво проговорил он, — если мы наведаемся к нему на квартиру.
В воротах он просмотрел список жильцов; там действительно было обозначено: «Енё Берци, 3 эт., 18».
Они поднимались по лестнице, и мальчик внимательно осматривал все, что встречалось ему на пути; отец шел, не глядя по сторонам, и наконец позвонил в одну из квартир. Служанка неприветливо буркнула что-то через решетку и скрылась, а они ждали на лестнице перед дверью; наконец служанка появилась снова, отворила им дверь и впустила в переднюю; лицо у отца было чрезвычайно серьезное; вскоре их пригласили войти. Мальчик увидел необыкновенно красивую комнату, затем толстого господина, вышедшего к ним без пиджака и застегивающего на ходу подтяжки, заметил, как отец его вертел в руках шляпу и униженно улыбался.
— Это я позволил себе побеспокоить вас, господин Берци, — заговорил Дубак, и голос отца показался мальчику совершенно чужим.
— А-а, — протянул господин в подтяжках и как будто слегка растерялся. — Так это вы, господин Дубак! А я не узнал вас.
Дубак все улыбался и кланялся.
— Садитесь, — натянутым тоном предложил господин в подтяжках, и они сели на стулья, очень изящные стулья, и молчали.
— Потрепали вас, однако! — совсем уже дружелюбно заметил господин в подтяжках и щелкнул мальчика по голове. — А это ваш сынок?
— Совершенно верно, господин патрон, — сказал Дубак. — Это мой Лайошка.
Господин в подтяжках задумался на мгновение, потом вышел из комнаты и тут же вернулся, неся в руке яблоко, этакое не очень большое румяное яблоко, протянул его Лайошке и потрепал мальчугана по щеке.
— Leider [8] , положение из рук вон плохо! — обратился он к Дубаку. — Магазин, вы, конечно, видели, уже несколько месяцев закрыт.
— Видели, с вашего позволения, — сочувственно проговорил Дубак.
8
К сожалению (нем.).
Господин
«Но что значит „leider“? — размышлял он про себя. — Не забыть бы спросить потом у отца».
— Всего обобрали, — продолжал господин в подтяжках теперь уже сердитым тоном. — То, что я целую жизнь наживал своим горбом, коммунисты… Вы сами знаете, господин Дубак, я работал в магазине как последний ученик, даже больше… Эх! — И он безнадежно махнул рукой.
— Святая правда, — подобострастно поддакнул Дубак, улыбаясь; он почему-то все время улыбался.
Наступила пауза. Господин в подтяжках стал ерзать на стуле, наконец он поднялся.
— Что же… Я очень рад, — заговорил он опять, — что вы в общем-то дешево отделались, господин Дубак.
— Да, — сказал Дубак и поклонился, не вставая.
— К сожалению, у меня неотложные дела, — сказал господин в подтяжках.
Дубак поднялся.
— Господин патрон, прошу вас, — заговорил он торопливо с просительным выражением лица, — вам, как я думаю, угодно будет открыть потом магазин, так я вас прошу, сделайте одолжение, не забудьте тогда обо мне! Ведь вы, господин патрон, знаете, я всегда… действительно…
— Да, — сказал господин патрон и, сощурившись, посмотрел на Дубака.
— Словом, не будет ли вам угодно взять меня опять? — выпалил Дубак и с таким волнением ожидал ответа, что сердце у него замерло.
— Leider, — раздельно произнес господин в подтяжках и отрицательно мотнул головой, — нет!
Дубак смотрел на него испуганными глазами, раскрыв рот.
— Мы будем счастливы, — сказал господин в подтяжках, — если я, мой компаньон и в лучшем случае старший приказчик… Войдите же, любезный господин Дубак, в мое нынешнее положение! Я не хочу обнадеживать вас!
— Что касается жалованья, то самое скромное… — начал Дубак.
Но господин в подтяжках лишь покачал головой.
— Быть может, позднее, — неопределенно проговорил он и тут же добавил: — Вы бы, господин Дубак, хорошо сделали, если б немного отдохнули, окрепли. То, что у вас голова трясется, тоже…
— Словом, — торопливо перебил его Дубай с этакой лакейской ухмылкой, — словом, может быть, позднее… О господин Берци, могу ли я хоть надеяться…
Господин в подтяжках развел руками.
— Обещать ничего не могу, — сказал он и потряс руку Дубака.
И вот они оба, отец и сын, идут по лестнице вниз.
— Какой он добрый, этот патрон, — после некоторого раздумья возвестил Дубак. — Где твое яблоко, Лайчи?
— Я забыл его там, — не глядя на отца, ответил мальчуган.
В это утро, часов около десяти, за одним из угловых столиков кофейни стряслась беда: покончил с собой холостяк, мужчина среднего роста, лет примерно тридцати восьми. Кое-кто еще и раньше обвинял самоубийцу в том, что он сразу после установления диктатуры пролетариата, 22 марта 1919 года, в помещении Венгерской всеобщей сберегательной кассы, будучи заместителем начальника отдела векселей, вслух читал стихи Ади.