Позволь ей уйти

Монакова Юлия

— Ты иди, — она кивнула, — возвращайся к себе в комнату и постарайся ещё немного поспать. У тебя сегодня… у вас всех… очень важный и ответственный день.

Он не выдержал, отвёл глаза при этих словах, невольно чувствуя себя предателем.

— Иди, — повторила Любка. — Не хочу, чтобы о нас потом болтали всякое, если застанут.

Пашка наклонился и на прощание коснулся губами её прохладной бледной щеки.

С Любкиной матерью он нечаянно столкнулся в тот же день в дверях интерната,

когда уже спешил на спектакль. Вишнякова окинула его до боли знакомым взглядом — уничижительным, ненавидящим, презрительным… и Пашку словно толкнули. Он подался вперёд, преградив ей проход, и убедительно, внятно и доходчиво произнёс:

— Если вы сделаете своей дочери хоть что-нибудь плохое — обещаю, будете иметь дело со мной.

Толстуха выразительно вздёрнула бровь, словно не верила своим ушам.

— Что ты сейчас сказал?!

— Я сказал, что если хоть один волос упадёт с её головы… если хоть одна слезинка прольётся по вашей милости… вы пожалеете.

— Ты совсем берега попутал, сопляк? — возмутилась она. — Как ты со мной разговариваешь? Ты кто в принципе такой и что возомнил о себе? Звезда балета, — добавила она с перекошенным от злости лицом. — Тебя мои отношения с дочерью вообще не касаются, куда ты лезешь? — она попыталась оттеснить его плечом, чтобы пройти, но Пашка упёрся, как скала.

— Освободи проход, — процедила она сквозь зубы, но Пашка резко схватил её за запястье, не давая уйти, и женщина ахнула от боли — хватка у него была железная.

— Повторяю, — произнёс он негромко, с внешним спокойствием, хотя внутри его буквально трясло от ярости, — Если. Хоть один. Волос. Понятно излагаю?

— Идиот… ай! Наглец! Да понятно, понятно! — прошипела она. — Ничего я ей не сделаю, вот привязался… она и сама себе уже здорово подгадила, добивать не стану.

Да что ж это за мать такая… хуже фашиста! Пашка брезгливо разжал пальцы, отпуская её, и с трудом справился с желанием немедленно вытереть руку об одежду.

Спектакль отработали на одном дыхании, с огромным вдохновением и невероятным эмоциональным подъёмом. Это было потрясающее чувство!

И хотя ребята-выпускники не впервые стояли на этой сцене под оглушительные аплодисменты и крики “браво”, а всё-таки в этот раз ощущения были иными. Они были не гостями, а хозяевами на этом празднике жизни. Поистине королями мира — мира, который сейчас весь расстилался у их ног!

Пашка всё время искал взглядом Хрусталёву, но почему-то не видел её в зале среди зрителей. Это было странно — он давно отправил ей билеты на самолёт и пригласительный, Ксения Андреевна не могла пропустить его выпускной спектакль, она бы никогда себе этого не простила! Это ведь был и её праздник тоже: её день, её гордость, её победа и заслуга. Ведь если бы не она… если бы не она, не было бы артиста балета Павла Калинина.

Оказавшись за кулисами, всё ещё взбудораженный, счастливый и улыбающийся, Пашка немедленно позвонил ей, однако мобильный телефон старой балерины оказался вне зоны доступа.

Однокурсники обнимались, зацеловывали друг друга, подпрыгивали на

месте от переизбытка эмоций и бурно радовались роскошно отработанному спектаклю. Тонечка в лимонно-жёлтом костюме феи Канарейки, доставшемся ей от Любки Вишняковой, принимала поздравления с потрясающим выступлением. И в этой суете, шуме и гаме Пашка вдруг услышал, как его окликнули.

Обернувшись, он с радостным удивлением узнал директрису детского дома.

— Татьяна Васильевна! — воскликнул Пашка, кидаясь к ней. — Какими судьбами?! Вы же говорили, что в эти даты у вас никак не получится вырваться… Давно вы приехали? На спектакле были? Ну и как вам? — затараторил он.

— Паша… — повторила Высоцкая его имя — несколько растерянно, ощупывая взглядом лицо своего воспитанника, точно он был незнакомцем. — Поздравляю тебя… Нет, я не была на спектакле, я вот только что тебя нашла…

Пашка похолодел от дурного предчувствия и её странного тона.

— Что-то случилось?

— Ксения Андреевна… Ксения Андреевна скончалась сегодня ночью, — выдохнула Высоцкая, оглушив его этой новостью. — Завтра похороны. Так что я за тобой. Мы немедленно выезжаем в Таганрог.

=79

Москва, 2017 год

Родственники прибыли вовремя, возможно, даже явились пораньше на всякий случай. Павел ещё издали заметил две фигуры — женскую и девичью — возле служебки. Почему-то было страшно встречаться с сестрой лицом к лицу, поэтому он сосредоточил своё внимание на тётушке. Так было легче. Во всяком случае, в первые минуты…

— Пашенька! — просияла при его виде тётя Нонна.

— Доброе утро, — кивнул он, уже привычно сдерживая порыв поморщиться от этого слащавого “Пашеньки”. Может быть, он просто видит неискренность и негатив там, где его нет? Ну, привыкла она сюсюкать, она и про дочь свою тоже говорит — “Кариночка”, это же не значит, что она её не любит… Тем более, любви от тётушки Павел и не ждал. Ну, пусть он будет для неё Пашенькой…

А вот как ему самому называть родственницу в лицо, он пока так и не определился. “Тётя Нонна” — как-то неловко, да и непривычно. По имени-отчеству, Нонна Алексеевна? Она же Алексеевна, как и мама?..

Он тянул время как мог, пока в конце концов не услышал тоненькое:

— Здравствуйте!

Притворяться и дальше, что не замечаешь ещё одного человека в компании, не имело больше смысла. Павел преодолел секундный ступор и перевёл глаза вправо и чуть вниз.

На него смотрело маленькое чудо. Куклёнок в вязаной шапке с огромным смешным помпоном: из-под шапки свисают две тоненькие светлые косички, глаза распахнуты с восторженным любопытством и узнаванием, улыбка такая светлая и радостная, что хочется немедленно провалиться сквозь землю.

— Ну здравствуй, Карина-балерина, — улыбнулся он в ответ, просто невозможно было не улыбнуться. — Значит, вот ты какая — будущая звезда. Ты ведь всерьёз намерена заниматься балетом?

Щёки девочки окрасил румянец.

— Я буду очень стараться… — пролепетала она.

— Что ж, могу устроить тебе небольшую экскурсию по театру. Посмотришь, чем живут и как репетируют артисты… Тебе это интересно?

— Конечно! — заверещала она, подпрыгивая на месте от переизбытка эмоций. — Уж-жасно интересно! Очень-очень интересно!