Позывной "Курсант" 3
Шрифт:
— Реутов…Реутов…
Голос Бернеса внезапно резанул мой слух, хотя он говорил тихим шёпотом. Уж Эмма Самуиловна и то в данную минуту гораздо громче высказывалась в лицо Подкидышу, который сидел, втянув голову в плечи и совершенно не споря со старухой. Но ее голос для меня почему-то звучал просто фоном. Мы все давно поняли, когда старуху несет, надо просто перетерпеть. Даже Ванька теперь ни слова не говорит Эмме Самуиловне в ответ.
А вообще… Все детдомовцы после принятия в комсомол и переезда в большой дом немного изменились.
В данный момент мы находились на уроке словесности своим старым составом бывших беспризорников. Сегодня почему-то Эмма Самуиловна забрала нас прямо с утра.
Я тоже находился. Физически. А на самом деле уже почти час гонял в голове очередной сон. Прокручивал его с самого начала до конца. Конец — это слова берлинского гостя, насколько важны документы. И все. Сон оборвался на самом интересном месте. Потому что явился отвратительно довольный Шипко, который радостным тоном сообщил, что выходной это тебе не на всю жизнь, а, значит, надо вставать и топать на пробежку. Он, мне кажется, с особым удовольствием собирал своих подопечных утром при том, что получекисты, с которыми мы жили в комнатах, в этом ежедневном торжестве здорового духа не участвовали.
И вот теперь меня мучал вопрос. Что, блин, за документы? Нет, каждая фраза отпечаталась в моей башке чётко. Даже удивительно. Я, сидя в классе, реально смог воспроизвести весь сон заново. Хотя сейчас бодрствовал. Но смысла этих фраз не понимаю. Какая-то муть голубая, честное слово.
Я повернул голову и посмотрел на Бернеса, сидящего рядом со мной за учебным столом. Он ведь не просто так меня теребил.
— Ты чего такой странный? Со вчерашнего вечера. Как тебя этот нкведешник привёз, ходишь молча. Видел в окно, когда ты шёл к дому. Видок был, краше в гроб кладут. Смотришь куда-то в одну точку. — Марк говорил, едва шевеля губами, чтоб не дай бог Эмма Самуиловна не заметила и не услышала. — Я вчера вечером забегал к тебе, так твои парни сказали, мол, вырубился рано. Едва вернулся из города, сразу и улёгся.
— Да так…– Я пожал плечами. — Прогулка выдалась особо насыщенная.
Хотя на самом деле, ни хрена, конечно, не «да так». Вообще-то, я еще разговор с Клячиным не переварил нормально. А разговорчик у нас вышел, просто закачаешься. По большому счету, всю дорогу до самой школы я слушал, какая товарищ старший майор госбезопасности удивительная сволочь. Ну, и само собой, Клячин, наконец, сказал вслух, мол, да, он знает точно, кто я такой. Правда, эту часть повествования чекист подал очень обтекаемо.
Типа, начал подозревать, что дело пахнет писюнами, еще по дороге в детский дом. Странно товарищу Клячину стало, почему именно его Бекетов отправил за каким-то левым, совершенно на хрен никому не нужным пацаном. И зачем вообще Бекетов постарался внести в списки этого левого пацана.
В общем, в рассказе Клячина мой благодетель выглядел как самый настоящий человек-говно. Особенно, в отношении семьи Витцке. Слил отца Реутова — Игорь Иванович. Причем, еще к тому же имея сомнительные
Но при аресте нашу с Реутовым маменьку неосторожно убили. И дальше план Бекетова претерпел срочные изменения. Потому что от маменьки он хотел не только любви, но и определенной информации.
А теперь — внимание! Следующим этапом в рассказе Клячина стал акцент на важность сведений, находившихся у Витцке в Берлине. Как неожиданно…Я весь в благодетелях, что свинья в апельсинах, но моим благодетелям в итоге очень хочется выяснить, не известно ли мне случайно, как, а главное — куда, папенька спрятал и денежки партии, предназначенные для работы разведки за границей, и некие документы, имеющие необыкновенную ценность.
В общем, я, конечно, заверил Клячина, что теперь буду напрягать свою отбитую башку с еще большими усилиями, но… Как говорится в одном известном анекдоте, ложки нашлись, а осадочек остался. Вот и у меня было такое состояние, когда я распрощался с Клячиным. Вроде бы все понятно с Николаем Николаевичем. И как человек он мне всяко приятнее Бекетова. Хотя бы папу не подставил и к маме грязных ручонок не тянул. Однако… Что-то все они мне обрыдли до тошноты.
Правильно Бернесу «мои парни» сказали. Я пришёл в комнату, посидел, потупил, сходил в душ и просто завалился в постель. Голова гудела от полученной информации и от всего, что произошло. Мне тупо нужно было отключиться.
Ага! Хрен там! Отключился, как же. Под утро вместо спокойного отдыха я получил очередной сон. Не знаю, что спровоцировало новое видение. Возможно Бекетов и Клячин вместе взятые.
Причем, видение было снова глазами Алёши. Как в первые разы. Я четко, очень четко слышал все, о чем говорил отец деда с загадочным Львом Сергеевичем. Правда, ни черта из этого не понял. Какие-то разведки, завещания, шпионаж… Фамилии, имена, которые фигурировали… Я их не знаю. Пожалуй, кроме Фрунзе. Не совсем уж дурачок.
— Слушай…– Я снова посмотрел на Бернеса. — У тебя же родители были из этих…из политических вроде. Ну, ты вроде уже в сознательном возрасте их деятельность застал. Так же? Да и сам ты у нас парень сообразительный. Можно сказать, идеологически подкованный.
— И что? — Марк нахмурился.
Он вообще старался без нужды в общении с детдомовцами не вспоминать настоящую семью и арест близких. Тем более, не говорил об этом сам. Даже о своей беспризорной, уличной жизни мог что-то рассказать, а вот о родных — нет.
— Не знаешь случайно, кто такой товарищ Степинский? Это очень важно. Скорее всего, фамилия не настоящая. Что-то типа прозвища, но такого… как сказать…
— Это партийная кличка Менжинского. Если не ошибаюсь. — Ответил Марк.
Он не стал дожидаться, пока я договорю до конца. Все-таки неподалёку, в опасной близости от нашего учебного стола, коршуном раскрылилась над Подкидышем Эмма Самуиловна.
— А что?
— Да так…
Повторил я и снова пожал плечами, пытаясь сообразить, кто такой этот Менжинский. Не знаю никакого Менжинского. Ну, что за херня-то…