Позывные Зурбагана
Шрифт:
Отец очень хорош собою, даже теперь, когда ему было все сорок. Светлые зеленовато-серые глаза, узкое, худощавое лицо, прямой нос, красивый профиль (в этот первый день нашей встречи мне пришлось особенно изучить его профиль — он, кажется, избегал смотреть на меня прямо), четко очерченный рот, белые, ровные, здоровые зубы. Лицо его и руки были покрыты чуть ли не южным загаром.
Чем-то он напомнил мне героев Фенимора Купера. А вообще в этот день вряд ли он был самим собою: слишком неожиданно я появился в его жизни, видимо напомнив что-то, причинявшее
Он раздумывал долго, потом переоделся в ванной комнате и в пижаме сел на кровать. Несколько минут мы пристально смотрели друг на друга.
— Ты хотел мне показать последние фотографии матери, — сказал он вполголоса, чтоб не разбудить ребят. Я — хотел?.. Но я не стал возражать, молча раскрыл свой чемодан, достал все имеющиеся у меня фотографии в черных светонепроницаемых конвертах и молча передал ему.
Маринку он узнал сразу, видно, Ефремов послал ему фотографию своей любимицы. Обрадованно улыбнулся, увидев фотографию супругов Ефремовых, его старых друзей. Внимательно рассматривал даже снимки незнакомых ему людей. Я по лицу его понял, когда он нашел мамины фотографии, так оно изменилось… Но он овладел собой и спокойно пересмотрел их все. Над последней (мама снялась перед самым моим отъездом и даже дату поставила) отец задумался.
— Такая же, как была! — заметил он. — Не меняется. Она тебе рассказывала обо мне?
— Коротко и редко. Никогда не говорила, почему вы развелись… Перед отъездом водила меня по Москве и все вспоминала, где вы познакомились, где объяснились, где впервые поссорились. Можно вам задать один вопрос?
Я избегал прямого обращения. Называть по имени-отчеству неловко, все же отец, но и отцом называть я не мог — на расстоянии он меня держал.
— Какой вопрос, Андрей?
— Почему вы развелись?
— Ты не знаешь?
— Нет, конечно. Мама не любит, когда я об этом спрашиваю. Настроение у нее портится. Надолго. Так и не объяснила.
Пытливо, почти сурово взглянул он на меня.
— Что же тут скрывать. Разные мы оказались люди. Это нас и разлучило. Наверно, никто в этом не виноват… Она не могла жить без Москвы, без киностудии… А я — без Сибири… Вот и все. Не мог я оставить главное дело моей жизни… Не мог. Понимаешь?
— Нет, не понимаю. Ты мог бы свой отпуск проводить в Москве. Мама свой — в Сибири. Остальное время переписываться, говорить по телефону… Иногда в командировки ездить туда, где находится другой. Я бы не развелся… пока любил. Развода вы потребовали? Зачем? Вы же не женились больше! Или, быть может…
— Нет, я больше не женился. Я думал, Ксения выйдет замуж. Не понимаю, почему она все-таки не вышла? Мы давно не виделись.
— Никого она, кроме вас, не любила, наверное. Сто раз могла бы выйти замуж — не пошла ни за кого. Оператор, очень известный, десять лет к ней сватается. Думает, из-за меня она не выходит. Откровенно радовался, когда я уезжал. Смешные у меня родители!
— Смешные?
— Ну, чудаки! Странные какие-то.
— Из Ксаны хорошая вышла мать? Заботилась
— Сколько себя помню, я о ней заботился. Устает мама сильно. Пока доберется до дома, падает без сил. Вот и приходилось — накормить ее, чаем напоить, постель ей постелить, цитрамон дать или валерьянки… Работа у нее нервная — стрессы всякие. К тому же мама ярко выраженная антидушечка, таким нелегко жить на свете.
— Как ты сказал?
— Антидушечка, противоположность чеховской душечке. Всю жизнь была и будет сама собой. Может, вы этого не учли когда-то? Не знаю, что вас разлучило, но уверен в одном: права была она.
Про себя я подумал: и в этом мама была права — не смог он меня принять. Ну что ж, хватит того, что я увидел его. Лицо у меня, видно, омрачилось, он вопросительно глянул на меня.
— Буду спать, — сказал я, укладываясь лицом к стене, слезы навернулись, непрошеные. Не хотел бы, чтоб он их видел. Жаль, что голос мой дрогнул.
Отец некоторое время сидел не шевелясь, затем выключил свет. Я, словно маленький, тихонько поплакал в подушку. Разочарование холодило, как лед.
До чего мне было плохо!.. Не принял, не смог принять. Я его не винил. Он по-человечески встретил нас троих, поместил в своем номере. Кажется, ему больше всех понравился веселый простодушный Женька.
Я думал, что не усну совсем, но уснул.
Глава четвертая
БАЙКАЛ СВЯЩЕННЫЙ
Утром все еще спали, когда резко прозвенел телефон. Отец взял трубку, послушал и буркнул, что через десять минут будет готов. Увидев, что я проснулся, он сказал, чтоб мы позавтракали и никуда не уходили, ждали его. За ним сейчас высылают машину — первый секретарь обкома приглашает его позавтракать с ним, хочет о чем-то поговорить в неофициальной обстановке.
Через десять минут отец спустился вниз, а я сел к письменному столу и написал маме длиннющее письмо. Об отце я лишь упомянул, что он меня принял и мы, все трое, ночуем у него в номере.
Позавтракав и опустив письма в почтовый ящик (Женя написал короткое письмо молодой супруге, Алеша — Максимовой), мы, как было приказано, вернулись в номер. Отец пришел повеселевший, успокоенный и сообщил новости: первое — он взял отпуск на десять дней, проведет его с нами на Байкале. Второе — мы выезжаем сегодня же электричкой до Байкала, где нас ждет катер. На нем мы вдоволь поездим по озеру, а потом катер доставит нас до места.
Мы быстро собрались, успели еще сбегать в магазины, купить еды на дорогу и скоро уже ехали в электричке.
Дорога исключительно живописная — горы, скалы, ущелья, тайга. Но нам с Алешей она запомнилась навсегда потому, что именно этой дорогой в нашу жизнь вошла девушка по имени Христина Даль. Первым ее увидел Алеша. Мы сидели так: у окна — я, рядом — отец, напротив — Женя и Алеша. Отец о чем-то думал. Мы с Женей не отрывали глаз от окна. Алеша смотрел на кого-то… Наконец он не выдержал и шепнул мне: