Позывные Зурбагана
Шрифт:
Папа говорит, что прежде она носила две толстые косы до пояса, но по окончании института отрезала их: врачу косы не идут, а прическу не захотела делать.
С момента, как я ее увидел, мне все время хочется сделать ее портрет акварелью: масляные краски для нее слишком грубы.
На «Баклане» все перезнакомились, подружились. Матросов у них не хватает, так что мы трое сразу включились в команду. Капитан нами доволен.
Днем «Баклан» в плавании, на ночь мы находим себе подходящую стоянку. Иногда и днем стоим, когда отец и оба «научника» заняты обследованием. Мы тогда выступаем в роли лаборантов или коллекторов.
«Ча-ча-ча» шла впереди нас. Время от времени мы попадали
Отец, сжав зубы, терпеливо закапывал все это либо сжигал на костре. Он не выносил, когда замусоривали чистые берега. Я ему помогал, поругивая «туристов».
Однажды мы их настигли, когда они отъезжали на своей «Ча-ча-ча», даже не затушив костра, где тлела не успевшая завянуть березка. Ослепительной свежести белый песок был загажен. Команда «Баклана» высказала, что о них думает. Они нас всех выругали и поспешно отчалили.
Нам предстояла еще одна встреча, на этот раз последняя… Не забыть мне ее никогда.
Накануне мы остановились в глубокой подковообразной бухте, окаймленной желтым полумесяцем песка. Края этой огромной подковы оканчивались двумя крутыми обрывистыми мысами. Они поднимались над Байкалом метров на сорок — черные скалы, отвесные, как стена, — но по мере удаления от озера снижались. В закруглении подковы, сразу за желтоватой каймой песка, начинался лиственный лес. Там мы бросили якорь. Но на этот раз капитан, руководствуясь какими-то своими соображениями, приказал прикрепить «Баклан» еще и к деревьям потолще.
После ужина все собрались в кают-компании — пришли на голос Жени, он пел, аккомпанируя себе на гитаре. Впервые он пел не стесняясь, свободно.
Кроме Алеши, никто даже не подозревал, что у него такой хороший голос. Последним вошел капитан.
— Ну спасибо, Женя, разуважил! — сказал капитан проникновенно. — Если не устал, спой еще.
И Женя пел. К моему удивлению, многие песни оказались нам совсем незнакомы. Особенно нам понравилась одна. Колыбельная. Оставленная мужем женщина поет над колыбелью своей дочки:
За окном веселье,Уличный прибой,Рядом новоселье…Мы одни с тобой.Ты болела корью,А теперь прошло.Было много горя,Далеко ушло.Жалко даже горя,Разное оно!Ветер из-за моряДует к нам в окно.Не забыть мне, верно,Смуглого лица…Лучше б не встречалаТвоего отца.У него другая,Умная, жена…Спи моя родная,Девочка моя.Гордая и сильная,Что ей наша дочь…В сарафане синемВ окно смотрит ночь.Я ему сказала:— Сможешь — позабудь…За день так устала.Надо б отдохнуть.Только не усну я,За окном прибой,Спи, моя— Чьи это слова?
— Чья музыка?
— Какой мотив чудесный! — н абросились на него, когда Женя умолк, задумавшись. Женя неопределенно повел плечами.
— Это ведь его песня! — не выдержал Алеша. — Он сам их пишет, как Булат Окуджава. И музыку и слова…
Женя смущенно отмахнулся.
— Тоже мне, нашел Окуджаву… Просто люблю петь и складываю песни. Я же не поэт, а шофер.
— Но почему вдруг про женщину? — удивился я.
— Была у нас на заводе Лихачева мать-одиночка. В праздники я о ней вспоминал, ну, что одна… За окном веселье, а она одна… Вот и получилась песня. Само собой как-то сочинилось. И мотив откуда-то взялся.
— А где она сейчас? — спросил Алеша. — Ты вроде говорил мне, что она уехала. Куда?
— В Зурбаган, — пошутил Женя. Все почему-то так и подумали: пошутил.
— Женя первое место получил на конкурсе самодеятельности в Москве, — сказал Алеша. — Его даже в ансамбль приглашали… Забыл какой. Скажи, Женя.
— Неважно. Ведь я не пошел, — отмахнулся Женя.
— Почему? — заинтересовался отец.
— Не люблю петь даже в маленьком ансамбле. Люблю сам выбирать песни. Если нет подходящей к настроению, сам сочиняю. Это ведь нетрудно.
— Повезет ребятам, с кем тебе доведется жить и работать, — заметил отец, — легкий ты человек, Женя. Такие на Севере ценятся.
— Наверно, твоя жена за песни тебя полюбила, — изрек я глубокомысленно.
Женя усмехнулся, довольно едко.
— Несмотря на песни, Андрюша. Теперь она, во всяком случае, убеждена, что женатому человеку это не к лицу — песни, гитара, самодеятельность. На праздники разрешает спеть… вместе с объевшимися и перепившими гостями. Можно даже соло.
— Ревнует она, — тихо предположил Алеша.
— Верно, она ко всему меня ревнует. Даже к книгам. Любимые книги у Алеши хранил. Она Полное собрание сочинений Паустовского загнала… все шесть томов. Да еще Грина хотела продать. На Грине я ее поймал и благополучно отнял. «Из ревности»… Денег у нее не хватило на ковер. Я от злости залил тот ковер чернилами, а все свои книги отнес к Алеше на сохранение.
— Что же ты, не видел до свадьбы, какая она? — с досадой заметил ихтиолог. Женя промолчал. За него ответил капитан:
— Черт их до свадьбы разберет. Они сами не знают, какими станут.
Я почему-то взглянул на отца. Он не возражал. Я лично знаю твердо лишь одно: Марина никогда не превратится в нечто подобное, потому что она поэтична от рождения.
Вошел боцман. Веснушчатое лицо его выглядело озабоченно.
— Может, убрать сходни? — спросил он у капитана. — Только что причалила «Ча-ча-ча». Костер разжигают. От них всего можно ожидать — такая шатия.
Капитан не только велел убрать сходни, но и приказал держать вахту. Однако ночь прошла спокойно.
Утром мы поднялись рано. Отец с двумя научниками, как называет наших кандидатов наук команда «Баклана», ушли в заросли побережья. Хотели убедиться своими глазами, что в этом красивейшем уголке полностью исчезли длинноклювые крохали, которые еще года три назад водились здесь в изобилии. Орнитолог рассказывал нам, что туристы уничтожают уток самым варварским способом, преследуя их на быстроходных моторных лодках. Исчезли большие бакланы, оставили свои гнездовья лебеди-кликуны, опустели гнезда орланов. Погибли многие птичьи базары… Погибли ягельные поляны. Отряд туристов, промаршировав по ягельной поляне, оставил за собой лишь серую пыль. А полчища туристов растут, нередко невежественные, безжалостные ко всему живому, равнодушные к красоте.