Прабкино учение
Шрифт:
Михайло уже не раз выходил и становился посреди двора, глядел в небо-Сваргу, стоит, смотрит, пока не чихнет! Снега еще лежали, но уже пахли свежим дождем и пылью. Земля, еще мокрая, кое-где выглянула, черная, набухшая, но уже от сугробов с землей — Весной пахнет! Это мне Михайло сказал. И еще сказал, что когда придет Весна, так в синюю Сваргу глядеть нельзя будет: глянешь и чихнешь! Я пробовал, но еще минуту без чоха выдержать можно. Значит Весна еще не пришла. В палисаднике на сирени, на вишнях — почки набухли, крупные такие, точно вот-вот треснут, но — не раскрываются. Михайло говорит, еще рано для них. Однако воробьи завели весеннюю ярмарку, летают, дерутся, чирикают вовсю. Кажется, какая-то тревога во всем. Михайло вышел, посмотрел на небо и сразу же чихнул! Весна пришла!
Три Бабы во дворе, стоявшие всю зиму, покосились,
44
Укр.кий палка, палица; (посох) уст. кий; (для телесных наказаний) уст. батог.
Я побежал к Прабе, как же мол так, и свиньи наши чистенькие, их даже купают, соломой вытирают. Но Праба тоже сказала, что свиньи, кошки, собаки Весны не поважают, потому как они перед Богом не стоят, а лошади-коровы на Благовещенье, через три дня, к святой церкви придут и Божье благословение получат.
Через несколько дней я видел у церкви — действительно, море рогов и конских голов: они — «перед Богом стояли». И в этот день Праба испекла большой Ярилин круглик, пирог с вишневым вареньем, сверху — лучи, а в середине — лик смеющегося солнца. Праба дня два возилась, орехи молола, с сахаром замешивала, на жареных тыквенных семечках, ванилью, кардамоном подправляла. Не пирог, а загляденье. Его с торжеством унесли в залу, положили под иконами, на сене, а второй — такой же — оставили в кухне, на столе. Рядом — третий, поменьше, для служек. На заре, вечером, Михайло запряг сани, и на них уселись Праба с мамой и Михайло. У Прабы на коленях, в чистом полотенце, лежал величественный Ярилин Круглик.
Медленно сани выехали за ворота и поехали в поле за деревню. Там, у перекрестка дорог, мама вышла с кругликом, положила на подмерзший снег полотенце, на него круглик, и зажгла воткнутую в пирог свечку бурого воска.
Посмотрев на огонек, мать вернулась, Праба вздохнула и сказала: «Ну, Слава Богу!» — и сани повернули назад. Сзади было прилажено колесо, которое, пока сани ехали, тоже катилось.
Тут произошло чудесное превращение: мама с Прабой «везли Весну», горшок синих и белых гиацинтов и другой, с красной геранью. Ворота стояли открытыми настежь. У въезда стояли наши прислуги, с бутылкой ягодной настойки, они кланялись маме с Прабой и поднесли по чарочке. Михайло блеснул зубами: «Хоть бы бутылку дали!» На что Праба ответила: «С Весной вас, с Ярилиным поважением!» — «Благодарим покорно! Так же и вас!» — хором отвечали девки. Тут Михайло подбежал к Трем Бабам и зажег солому. Пламя поднялось вверх, колыхнулось и пошло полыхать. Три Бабы стали клониться, клониться, таять, пока от них и следа не осталось.
Люди еще постояли перед погасающим костром, и когда последние искры, потрещав, погасли, пошли в дом. Отца дома не было, он уехал далеко, на хутора, кого-то приобщать. Праздновали приход Прии, Весны, мы одни.
Ночью прошел первый дождь с громом, а когда я встал утром, то поразился, потому что вся земля была уже позеленевшей, а последние сугробы смыло, унесло, и воздух был теплый, пьяный, весенний. Вдоль заборов зеленела молодая крапива, желтели первые одуванчики и на вершок вытянулась молодая травка с красными стебельками и зелеными листочками. Вдоль плетней ходила Дуня с корзинками, срезала ножницами крапиву и одуванчики, и клала их в разные корзины. В тот день был хоть и постный, но зеленый борщ, а к жареной рыбе подавали салат из цветов одуванчика. Праба их не ела: «Это все тетя Анна — моду завела, а мы, деревенские, грешной кашки поедим!» Но мы ели горьковатые цветы с удовольствием. В них чувствовалась Весна и новая, молодая сила.
Солнце
Ну, теперь Весна окончательно пришла! Перед Благовещением задуло было с севера, пошел снежок, но уже, не долетая до земли, падал дождиком. Сыпнуло будто перловой крупой, мелким градом, но и тот растаял. Утром рано, двадцать пятого, Праба меня разбудила и заставила нести горшок с цветущими лилиями в залу, к иконам: «Днесь Архангел Гавриил принес Святой Деве лилии, возвещая Ей Христа, и благословил Ее. Я такое приношение нести недостойна, а ты, как еще ребенок, можешь, и Матерь Божья любит, чтоб это были дети».
45
Видимо, ст. ст. — 5 апреля нового стиля.
Мы поставили цветы перед иконами, оба стали на колени и трижды поклонились, а Праба прочла краткую молитву: «Отож, Зорька Утреня, Зорька Вечерня, Мать-Лада Божья, Тебе славимо и величаемо! Будь Пресвятая вовеки, аминь!» Слова Дедовщины и слова православной молитвы слились в одну могучую, сладкую молитву.
На площади было столпотворение, толпа коней, коров, телят, коз, овец. Между ними ходили люди, мальчуганы, девчонки. Животные «стояли перед Богом». Тут я не выдержал: «Праба, Праба, милая Праба! Почему же скотину приводят к церкви на Благовещенье?»
— А потому, детка, что скотина безгрешна. Христос в хлеву родился, в яслях лежит, и первые Его удостоились видеть волы, коровы, ослы и лошади! Потому, что все они — без греха. Овцы смотрели на Неизреченный Свет, и радостно блеяли — славили Бога, как могли! И сказано: «Здесь бо днесь и бессловесная славу Предвечному гласят!»
— Но как же гласят, когда они не говорят? — не унимался я.
— В ночь под Рождество — говорят!
Вот оно что… Я со всех ног кинулся к Михайлу, но его не было, а с ним — ни коней, ни овец, ни коров. Всю скотину он погнал к церкви. Тогда Праба сказала: «Ты бы коням-коровам цветов да свежей крапивы насобирал. Крапиву бери перчаткой, да она и так, пока молодая, нипочем не жжется!
Я надел пальто, шапку, сапоги и пошел собирать цветы. Через короткое время набрал корзину, потом другую, третью, и когда Михайло пригнал скотину домой, предложил ей цветочное угощение. Боже, как довольно мычала она, как ржали кони!
Прабка сказала: «Ну, слава Власу! Скотину благословили, Живой Водой покропили. Теперь болеть не будет». Я же побежал к отцу, сидевшему за чаем, поцеловал его руку и спросил: «А сегодня “Скотий Праздник”?» — «Да, сынок, в этот день Святая Дева берет под свою охрану всякую тварь».
После этого мы пошли в кормовую комору и там приготовили для коней и коров пойло из грубой яшной муки, с меркой патоки, меркой ворвани, сурепного масла, рыбьего жира, горсти клюквы и воды, куда добавили мелко накрошенные лимонные кружочки, оставшиеся от чаепития. Потом Михайло с отцом раздали праздничное угощение. Надо было слышать, как мычали коровы и ржали лошади! Пойло это они получали только по праздникам, «чтоб и скотина радовалась!» — как объясняла Праба. «Покорми ее в такой день вкусно, у самого на душе радостно будет». После этого дали ей еще по тарелке отварной фасоли с сухарями. Не забыли ни овец, ни свиней, ни кур, уток и гусей. Даже Жучок получил полную миску рыбьей муки и мясного порошка — пеммикана — и отварной фасоли. Пришли все волкодавы, садовые работники, и получили тоже фасоль с рыбьей мукой, рубленной сырой морковки, молодой травой и ворванью. Их кухня, известно, была похуже [чем у] Жука, а что касается котов, так те, аристократы, никакой фасоли не ели, а постный борщ с пеммиканом и рыбьей мукой. В мясоед им полагалась каждому «барская каклета». Люди в Великий Пост ели все постное, картошку с луком на подсолнечном масле, горох, фасоль, чечевицу, соленую отварную рыбу с хреном, а запивали либо старым сидром, либо сливовым “рассолом”. Был он градусов на восемь-девять, а то и крепче. Всем в этот день полагалось угощенье, по куску сладкого круглика.