Прах к праху
Шрифт:
Ее напарник, констебль, – мужчина в вытертых черных джинсах и хлопчатобумажной трикотажной рубашке с обрезанными рукавами, – сказал:
– Он настоящая шпана, между прочим. Ссорится с соседями, задирает малышей. Огрызается на мать.
– А его мать? – спросил Линли.
– Работает на Биллингсгейтском рынке. Отправляется на работу в три сорок утра. Приезжает домой около полудня.
– А в среду вечером? В четверг утром?
– От нее шума нет – только если заводит свою машину, – сказала женщина-констебль. – Так что в отношении Купер соседи ничего
– Повидаться с детьми?
– Нет. Он приезжал днем, примерно в час, когда детей не было дома. Обычно оставался часа на два или больше. Кстати, он и на этой неделе был, в понедельник или во вторник.
– Джин в четверг работала? Женщина-констебль показала на телефонную трубку.
– Я это выясняю, но пока не нашла никого, кто мог бы нам это сказать. Биллингсгейт закрыт до завтра.
– Она сказала, что вечером в среду была дома, – напомнила Линли Хейверс. – Но этого никто не может подтвердить, поскольку она была одна, за исключением детей. А они спали.
– Что в Малой Венеции? – спросил он.
– Вот это вы в яблочко, – отозвался другой констебль. Он сидел за столом вместе со своим напарником, оба одетые в дорогу, причем так, чтобы не выделяться в толпе. – Фарадей покинул баржу примерно в половине одиннадцатого в среду вечером.
– Он сам в этом вчера признался.
– Но есть и добавление, сэр. С ним была Оливия. Уайтлоу. Их уход заметили двое соседей независимо друг от друга, поскольку спустить Уайтлоу с баржи и довести до улицы – целое дело.
– Они с кем-нибудь разговаривали? – спросил Линли.
– Нет, но прогулка была необычной по двум причинам. – Он стал перечислять, разгибая пальцы. – Первая, они не взяли собак, что странно, по словам всех, с кем мы беседовали. Вторая, – и здесь он улыбнулся, обнажив щель между передними зубами, – они вернулись к себе не раньше половины шестого утра, по словам одного типа по фамилии Бидуэлл. В это время он сам вернулся домой с художественной выставки в Виндзоре, которая сменилась вечеринкой, которая переросла в настоящую вакханалию, о которой ни слова жене, ребята.
– А вот это интересный поворот событий, – заметила Хейверс, обращаясь к Линли. – С одной стороны, признание. С другой стороны, цепочка лжи там, где в ней нет необходимости. Как вы думаете, сэр, на что это мы напали?
Линли взял пиджак.
– Давайте спросим у них, – сказал он.
Нката и второй детектив-констебль распорядились по телефону передать Джимми Купера адвокату, как только тот прибудет. Мальчик добровольно вручил Нкате ботинки, прошел через процедуру снятия отпечатков пальцев и фотосъемки. На высказанную как бы между прочим просьбу позволить срезать несколько волосков, он без слов пожал плечами. Джимми либо не до конца понимал, что с ним происходит, либо ему было все равно. Поэтому волосы получили, поместили в пакет и снабдили ярлыком.
Уже давно шел восьмой час, когда Линли и Хейверс проехали по Уорик-авеню-бридж
На палубе баржи Фарадея никого не было, хотя дверь каюты была открыта и снизу доносились звуки не то работающего телевизора, не то радио, смешанные с кухонными звуками. Линли постучал по дереву навеса и позвал Фарадея. Радио или телевизор торопливо приглушили на словах «…в Грецию вместе со своим сыном, которому в пятницу исполнилось шестнадцать лет,..».
Мгновение спустя внизу, загораживая лестницу, появился Крис Фарадей. Увидев Линли, он прищурился.
– В чем дело? – спросил он. – Я готовлю ужин.
– Нам нужно прояснить несколько вопросов, ответил Линли и ступил на лестницу, не дожидаясь приглашения.
Фарадей поднял руку, когда инспектор начал спускаться.
– Послушайте, а это не может подождать?
– Я не займу у вас много времени. Фарадей вздохнул и отступил.
– Вижу, вы позаботились о красоте жилища, – сказал Линли, имея в виду беспорядочно развешанные на сосновых стенах каюты плакаты. – Вчера их здесь, кажется, не было? Кстати, это мой сержант, Барбара Хейверс. – Он осмотрел плакаты, задержавшись у карты Великобритании, непривычно поделенной на секторы.
– В чем дело? – повторил Фарадей. – У меня ужин на плите, он подгорит.
– Тогда уменьшите огонь. Мисс Уайтлоу здесь? С ней мы тоже хотим поговорить.
Фарадей как будто собирался возразить, но развернулся и исчез на кухне. Полицейские услышали, как там открылась другая дверь, Фарадей что-то негромко сказал. Донесся выкрик Оливии:
– Крис! Что? Крис!
Он сказал что-то еще, ее слова потонули в лае всполошившихся собак. Потом последовали другие звуки: скрежет металла, шаркающие шаги, клацанье собачьих когтей по линолеуму.
Не прошло и двух минут, как к полицейским присоединилась Оливия Уайтлоу; с изможденным лицом, не то шла, тяжело налегая на ходунки, не то волочила за ними свое тело. За ее спиной на кухне суетился Фарадей, гремя крышками кастрюль и сковородками, хлопая дверцами шкафов, сердито приказывая собакам не вертеться под ногами, на что Оливия заметила: «Осторожнее, Крис», не сводя взгляда с Хейверс, которая переходила от плаката к плакату и читала лозунги.
– Я прилегла, – сказал Оливия Линли. – Что вам такое нужно, что вы не могли потерпеть?
– Ваши показания относительно вечера прошлой среды не совсем ясны, – ответил Линли. – Судя по всему, вы упустили некоторые подробности.
– Какого черта? – Фарадей вышел из кухни, вытирая руки кухонным полотенцем, собаки следовали за ним. Он кинул полотенце, и оно упало на стол, на одну из расставленных там к ужину тарелок. Затем он попытался помочь Оливии сесть в кресло, но та наотрез отказалась от помощи и опустилась в кресло сама. Ходунки она отшвырнула в сторону.
– Насчет вечера среды? – переспросил Фарадей.