Прах к праху
Шрифт:
Она прошла мимо меня, как мимо пустого места. Прошла по коридору в малую гостиную. Я медленно последовала за ней и нашла ее у окна – мать билась головой о стекло. С каждым ударом она увеличивала силу и при каждом ударе повторяла имя Флеминга.
Меня парализовали страх, ужас и собственная беспомощность. Что делать? К кому обратиться? Как помочь? Я даже не могла спуститься в кухню и что-нибудь приготовить, хотя она, несомненно, нуждалась в еде. Потому что, приготовив, я не смогла бы принести еду в комнату,
Телефон зазвонил снова. И мать тут же увеличила силу ударов. Я почувствовала начинающиеся в ногах судороги. Ощутила, как ослабли руки. Мне нужно было сесть. Мне хотелось убежать.
Я добралась до телефона, сняла трубку, положила ее и, сразу же сняв опять, набрала номер на барже. Я молилась, чтобы, привезя меня сюда, Крис отправился домой. Мать продолжала биться головой об окно. Дребезжали стекла. Когда на том конце раздался первый гудок, треснуло первое стекло.
– Мама! – крикнула я, когда она увеличила и силу и частоту ударов.
Услышав голос Криса, я сказала: «Приезжай. Скорее», и бросила трубку, прежде чем он успел ответить. Стекло разбилось. Посыпались осколки. Я подошла к матери. Она порезала лоб, но, похоже, не сознавала, что кровь стекает в уголок глаза, а оттуда по щеке – как слезы мученицы. Я взяла ее за руку, мягко потянула и сказала:
– Мама. Это Оливия. Я здесь. Сядь.
– Кен, – только и вымолвила она.
– Ты не можешь так с собой поступать. Ради бога. Пожалуйста.
Разбилось второе стекло. Посыпались осколки. Увидев, как заструилась кровь из новых порезов, я рванула мать к себе.
– Прекрати!
Она вырвалась и вернулась к окну. И продолжала биться о стекло.
– Черт бы тебя побрал! – завопила я. – Прекрати! Сейчас же!
Я попыталась подобраться к ней поближе, схватила за руки. Нащупала крикетный мяч, отобрала и отбросила в сторону. Он закатился в угол, под вазу на подставке. Тогда мать обернулась. Проследила, куда упал мяч. Прижала руку тыльной стороной ко лбу, отняла, увидела кровь. И тогда она заплакала.
– Я не знала, что ты был там. Помоги мне. Милый мой. Я не знала, что ты был там.
Я, как могла, довела ее до честерфилдского дивана. Она свернулась в уголочке, положив голову на подлокотник, и кровь капала на старинную кружевную салфетку на нем. Я беспомощно смотрела на мать. Кровь. Слезы. Я потащилась в столовую, где нашла графин с шерри. Налила себе, выпила одним махом, налила вторую порцию, выпила. Налив третью, зажала стакан в кулаке и, не сводя с него глаз, чтобы не расплескать, вернулась к матери.
– Выпей это, – сказала я. – Мама, послушай меня. Выпей это. Тебе придется взять стакан, потому что у меня не настолько хорошо действуют руки, чтобы держать его. Ты слышишь меня, мама? Это херес. Нужно его выпить.
Она замолчала.
– Пожалуйста, – взмолилась я. – Мама, – попросила я. – Возьми.
Она моргнула. Я поставила херес на ломберный столик рядом с ней. Промокнула лоб диванной салфеткой. Порезы оказались неглубокими. Кровоточил, кажется, только один. Я прижала к нему кружево, и в этот момент в дверь позвонили.
Крис взялся за дело с присущей ему компетентностью. Бросил один взгляд на мать, растер ей руки и держал стакан у рта, пока она не выпила все до дна.
– Ей нужен врач, – сказал он.
– Нет! – Я не представляла, что она наговорит, какой вывод сделает врач, что случится дальше.
Я сбавила тон. – Мы справимся сами. У нее шок. Нужно, чтобы она поела. Потом нужно уложить ее в постель.
Мать пошевелилась. Подняла руку, посмотрела на запястье, испачканное кровью, которая, подсохнув, по цвету напоминала отсыревшую ржавчину.
– О, – произнесла мать. – Порезалась. – И начала слизывать кровь.
– Ты можешь соорудить что-нибудь поесть? – спросила я Криса.
– Я не знала, что ты был там, – прошептала мать. Крис посмотрел на нее, Хотел было ответить.
– Завтрак, – торопливо проговорила я. – Овсянка. Чай. Все что угодно. Крис, прошу тебя. Ей нужно поесть.
– Я не знала, – сказала мать.
– Что она…
– Крис! Ради бога. Я не могу спуститься в кухню. Он кивнул и оставил нас.
Я села рядом с матерью, одной рукой держась за ходунок, чтобы чувствовать под пальцами что-то прочное и неизменное.
– Ты была в Кенте в среду вечером? – тихо спросила я.
– Я не знала, что ты был там, Кен. Я не знала. – Из уголков глаз потекли слезы.
– Ты устроила пожар? Она поднесла кулак ко рту.
– Зачем? – прошептала я. – Зачем ты это сделала?
– Все для меня. Мое сердце. Мой разум. Ничто не повредит тебе. Ничто. Никто. – Она прикусила указательный палец и заплакала.
Я накрыла ее кулак ладонью.
– Мама, – произнесла я и попыталась вынуть палец у нее изо рта, но она оказалась гораздо сильнее, чем это можно было вообразить.
Снова зазвонил телефон и внезапно замолчал, почему я решила, что Крис снял трубку на кухне. Журналистов он отошьет. Тут нам бояться нечего. Но, наблюдая за матерью, я осознала, что не звонков журналистов я боюсь. Я боюсь полиции.
Я попыталась успокоить ее; я гладила ее по голове и приговаривала:
– Мы все обдумаем. С тобой ничего не случится.
Вернувшись с подносом, Крис отнес его в столовую. Я слышала позвякивание расставляемых тарелок и приборов. После чего Крис снова появился в комнате; он обнял мать за плечи и помог ей подняться со словами: