Прах к праху
Шрифт:
– Да? – произнесла я. – Что я здесь получаю?
– Всего лишь дешевый джин в обмен на секс. Ты должна это понимать.
– А я понимаю, – сказала я, прищуриваясь, потому что от света в коридоре у меня начало резать глаза, – лишь то, что получаю здесь гораздо больше, чем вы можете представить. Но ведь трудно ожидать чуда понимания, не так ли? И вы не такие уж доки по части страсти.
– Ливи, – проговорил отец и поднял голову.
– Ты слишком много выпила, – сказала мать. – Это мешает тебе ясно мыслить. – Она прижала пальцы к виску и на мгновение закрыла глаза. Я знала эти симптомы. Она сражалась с мигренью. Еще
– Нет. Нам нужно пожелать друг другу спокойной ночи. С Кембриджем покончено. Кто топчет его лужайки. Кто какую мантию носит. Чье эссе получит приз в этом семестре. Все это не жизнь. И никогда его не было. А это – жизнь.
– С женатым мужчиной? – Отец тронул ее за руку. Ясное дело, это был туз, который они держали в рукаве. – В ожидании, когда он снова сможет отлучиться из дома? – И потом, поскольку она всегда умела пользоваться моментом, мать потянулась ко мне со словами: – Оливия. О, моя милая Оливия. – Но я стряхнула ее руку.
Понимаете, я не догадывалась, что он женат, и моя мать, черт ее подери, отлично это понимала. Глупая двадцатилетняя девчонка, поглощенная собой, сексуальное животное, Лив Уайтлоу Оторва, живущая с мужчиной средних лет, – я не догадывалась. Мне следовало сложить вместе два и два, но я этого не сделала, потому что все между нами было совершенно иным, таким новым, таким возбуждающе низменным. Но когда все факты встали передо мной, как бывает у человека в состоянии шока, я поняла, что мать говорит правду. Он не всегда оставался на ночь. Говорил, что у него работа в другом городе, и в каком-то смысле так оно и было: в Брайтоне, с его женой и детьми, дома.
– Ты не знала, да, дорогая? – спросила мать, и жалость в ее голосе дала мне силы для ответа.
– Да кому какое дело, – сказала я и добавила: – Конечно, знала. Я же не совсем кретинка.
Но была я именно кретинкой. Потому что не ушла от Ричи Брюстера тогда же и там же.
Вам интересно, почему, да? Все очень просто. У меня не было выбора. Куда я могла пойти? В Кембридж? И изображать из себя образцовую студентку под взорами всех, ожидающих от меня одного неверного шага? Домой в Кенсингтон, где мать играла бы в благородство, врачуя мои душевные раны? На улицу? Нет. Ничто из этого не годилось. Я никуда не собиралась идти. Я отвечала за свою жизнь и готова была всем это продемонстрировать.
– Он уходит от жены, если вам так уж нужно знать, – заявила я и захлопнула дверь. И старательно заперла ее.
Какое-то время они стучали. По крайней мере, мать. Я слышала, как папа говорил тихим голосом, который разносился далеко вокруг:
– Хватит, Мириам.
В комоде я разыскала новую пачку сигарет. Закурила, налила себе еще выпить и ждала, пока они устанут и отвалят. И все это время я думала о том, что скажу и что сделаю, когда явится Ричи, и как я поставлю его на колени.
У меня была сотня сценариев, и все они заканчивались мольбами Ричи о пощаде. Но он две недели не приходил в «Коммодор». Каким-то образом он обо всем узнал. А когда он наконец пришел, я уже три дня как знала, что беременна.
Оливия
Небо сегодня чистое – не видно ни облачка, – но не голубое, и я не знаю, почему. Не помню, когда я в последний раз видела по-настоящему
Крис работает над карнизом для дома в Куинс-парке. Это очень легкая работа, потому что карниз деревянный, а Крис, как правило, предпочитает работу с этим материалом работе с гипсом. Он говорит, что гипс его нервирует.
– Господи, Ливи, кто я такой, чтобы касаться потолка РобертаАдама? – говорит он.
Поначалу я думала, что это ложная скромность, учитывая, сколько людей просят его заняться их домом, как только распространяется слух, что облагораживают еще один дом по соседству, но это было до того, как я познакомилась с Крисом поближе. Я считала его человеком, который сумел очистить от паутины сомнений все углы своей жизни. Со временем я узнала, что эту личину он надевает, когда надо проявить власть. Настоящий Крис такой же, как все мы – мучается неуверенностью. У него есть темная маска, которую он цепляет, когда этого требует ситуация. Однако в светлое время, когда власть, на его взгляд, не нужна, он такой, какой есть.
Сперва мне хотелось больше походить на Криса. Даже когда я жутко на него злилась – в начале, когда затаскивала других парней на баржу с этой мерзкой, нарочитой своей улыбочкой и трахала их до потери пульса, и чтобы Крис наверняка знал, что я делаю и с кем, – я все равно хотела быть, как он. Мне страстно хотелось поменяться с ним телом и душой. Мне хотелось чувствовать себя свободной, чтобы вывернуться наизнанку и сказать: «Вот я какая под всей этой бравадой», совсем как Крис, а так как сделать этого я не могла, потому что не могла быть им, я пыталась его обидеть. Я стремилась довести его до крайности и дальше. Я хотела погубить его, потому что тогда доказала бы, что весь его образ жизни – ложь. А мне нужно было все свести к этому.
Мне стыдно за себя как за человека. Крис говорит, что стыдиться бессмысленно.
– Ты была такой, какой пришлось быть, Ливи, – говорит он. – Смирись с этим.
Но у меня не получается. Каждый раз, когда я, как мне кажется, готова разжать руку, растопырить пальцы и позволить памяти уйти, как воде в песок, что-то отвлекает меня и останавливает. Иногда это услышанная музыка или женский смех, пронзительный и фальшивый. Иногда кислый запах залежавшегося, невыстиранного белья. Иногда выражение гнева на чьем-нибудь лице или мутный взгляд отчаянной тоски, брошенный на тебя незнакомцем. А кроме того, я против своей воли отправляюсь в путешествия, меня уносит назад во времени и приводит к порогу той личности, которой я была.
– Я не могу забыть, – говорю я Крису, особенно когда бужу его из-за судорог в ногах и он, сопровождаемый Бинзом и Тостом, приходит ко мне в комнату со стаканом теплого молока и настаивает, чтобы я его выпила.
– Тебе и не нужно забывать, – говорит он, а собаки устраиваются на полу у его ног. – Забвение означает, что ты боишься учиться у прошлого. Но простить придется.
И я пью молоко, хотя не хочу, обеими руками поднося стакан ко рту и стараясь не стонать от боли. Крис замечает. Он массирует меня. Мышцы снова расслабляются.