Прах к праху
Шрифт:
– Ты спятил, Кенни Флеминг. Да покажи мне хотя бы еще одну пару, которая имела бы хоть половину того, что было у нас, начиная с двенадцати лет.
Он покачал головой с усталостью и смирением:
– Мне больше не двенадцать лет. Мне нужно нечто большее. Мне нужна женщина, с которой я мог бы делиться всем. Ты и я… мы с тобой… в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то – нет. И как раз в том, что имеет значение за пределами спальни.
Джинни почувствовала, что край раковины, к которой она прислонилась, впился в
– Полно мужчин, которые по горячим углям поползут, чтобы получить такую, как я.
– Знаю.
– И чем же я нехороша?
– Я не сказал, что ты нехороша,
– Ты сказал, что в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то – нет. Как это? Объясни. Сейчас же.
– Дело в наших интересах. В том, что мы делаем. О чем заботимся. Говорим. Какие строим планы. Чего хотим от жизни.
– У нас всегда это было. Ты прекрасно это знаешь.
– Сначала – да. Но мы стали разными. Ты это видишь. Просто не хочешь признать.
– Кто говорит, что у нас все было плохо? Это она? Это миссис Уайтлоу забивает тебе голову всякой белибердой? Потому что она меня ненавидит, Кенни. Всегда ненавидела.
– Я уже сказал тебе, что дело не в Мириам.
– Она винит меня в том, что я увела тебя из школы. Она приезжала в Биллингсгейт, когда я была беременна Джимми.
– Это к делу не относится.
– Она сказала, что я разрушу твою жизнь, если мы с тобой поженимся.
– Это в прошлом. Забудь.
– Она сказала, что ты превратишься в пустое место, если я позволю тебе бросить школу.
– Она наш друг. Она просто переживала за нас.
– Наш друг, ты говоришь? Она хотела, чтобы я отдала своего ребенка. Чтобы убила его. Она желала мне смерти. И это в ней так и осталось, Кенни. Она всегда…
– Прекрати! – Он ударил по столу, и керамическая солонка в виде белого медведя полетела на пол, ударившись о ножку стола. Солонка треснула, и из нее на старый зеленый линолеум посыпалась соль, белая, словно отбеленный речной песок. – Ты ужасно заблуждаешься насчет Мириам, – сказал Кенни, подняв солонку, которая развалилась на две части у него в руках. – Она была добра ко мне. Была добра к нам. К тебе. К детям.
– Тогда скажи мне, кто для тебя лучше, чем я.
– Секс тут ни при чем. – По его тону она поняла, что он решил сказать правду. По его позе она поняла, что правда превзойдет все ее самые худшие ожидания. – Да, мы спали вместе. Но секс тут ни при чем. Все гораздо сложнее. Речь идет о желании.
– Не сексуальном? Не смеши меня, Кенни.
Он поднял на нее глаза, и Джинни почувствовала, как заледенели у нее пальцы. Она ни разу не видела такой муки у него на лице.
– Я никогда не испытывал ничего подобного, – произнес он. – Я хочу узнать ее во всех смыслах. Хочу владеть ею. Хочу быть ею. Вот что это такое.
– Совсем рехнулся. – Джинни хотела, чтобы ее слова прозвучали
– Я словно уменьшился. Как будто из меня, как из кастрюли, выкипела вся вода и осталась суть. И эта суть – желание. Ее. Желание ее. Я ни о чем другом не могу думать.
– Ты несешь какую-то околесицу, Кенни. Он отвернулся.
– Я так и думал, что ты не поймешь.
– А она, видимо, понимает. Мисс Как-там-ее.
– Да. Понимает.
– Так кто же она? Кто она такая, что ты так сильно хочешь быть ею.
– Какая разница?
– Для меня большая. И я имею право знать ее имя. Если между нами все кончено, как ты того желаешь.
И он сказал, тихо назвав только имя – Габриэлла. Этого Джинни оказалось достаточно. Фамилии не требовалась. Ее как громом поразило. Ошеломленная, Джинни подошла к столу.
– Так это Габриэллу Пэттен ты хочешь узнать во всех смыслах? – переспросила она. – Владеть ею? Быть ею? – Она опустилась на стул. – Я тебе этого не позволю.
–Ты не понимаешь… не знаешь… я не могу объяснить, что это такое. – Он легонько постучал себя кулаком по лбу, словно предлагая ей заглянуть ему в мозг.
– О, я прекрасно понимаю, что это такое. И я скорее умру, Кенни, чем увижу тебя с ней.
Однако все получилось по-другому. Смерть пришла. Только вот не к тому. Джинни зажмурилась, и лишь когда поняла, что сможет говорить обычным голосом, если придется – хоть бы не пришлось, – покинула ванную.
Шэрон не спала. Джинни приоткрыла дверь в ее комнату и увидела, что она сидит на своей кровати у окна и вяжет. Свет Шэрон не включила и работала, согнувшись так, что казалась горбатой. Клацая спицами, она отматывала нитку и приговаривала:
– Изнаночная, вот. Лицевая, вот. Так. И еще.
Вязала она шарф, который начала еще в прошлом месяце. Это был подарок отцу ко дню рождения; времени года он не соответствовал, однако Кенни, получив шарф в конце июня, все равно стал бы носить его, невзирая на погоду, лишь бы сделать дочери приятное.
Когда Джинни открыла дверь до конца, Шэрон даже не взглянула в ее сторону. Ее маленькое личико сморщилось от усилия сосредоточиться, но поскольку вязала она без очков, работа ее представляла собой сплошную путаницу.
Очки лежали на столике рядом с кроватью, там же, где и бинокль, в который девочка наблюдала за птицами. Джинни взяла очки, прикидывая, в каком возрасте ее дочка сможет уже носить линзы.
– Изнаночная, изнаночная, изнаночная, – шептала Шэрон. – Лицевая, изнаночная, изнаночная, изнаночная.
Джинни протянула дочери очки.
– Может, включить свет? Ничего же не видно в такой темноте, а?
Шэрон яростно замотала головой.
– Лицевая, – сказала она. – Изнаночная, изнаночная, изнаночная. – Спицы постукивали, как клюющие корм птицы.