Праксис
Шрифт:
— Мы не обязаны оставаться здесь всю ночь, — отметил он. — Я знаю местечки в нижнем городе, где можно неплохо повеселиться.
Сула пригубила кофе и опустила чашку на изящное блюдце из желтого фарфора.
— Как ты думаешь, этот узор относится к новой кухонной флористике? — спросила она.
Мартинес поглядел на чашку, словно в первый раз видел ее. Ее окружал узор из фиалок и узкая, изящная пурпурная полоска.
— Не знаю, — ответил он. — По мне, чашка как чашка.
Сула оторвала глаза от
— Можно будет спросить у твоих сестер, когда будем прощаться с ними.
Они пожелали доброй ночи Випсании и Вальпурге, которые подтвердили Суле, что чашка действительно из новой флористической серии, и изысканно поблагодарили ее за визит. Присутствие на днях награжденной Сулы, понимал Мартинес, гарантировало, что упоминания об этой вечеринке появятся в завтрашних светских отчетах, и именно это в первую очередь заставило его сестер пригласить Сулу. Они хотели утвердить свой дом как фешенебельный салон до того, как предстоящий траур по последнему шаа на целый год пресечет обычный распорядок светской жизни.
Мартинес повез Сулу на фуникулере в нижний город, и по пути они разглядывали через прозрачные стены вагончика бескрайние просторы огромной сверкающей золотом столицы, вздымающейся вокруг них. Под порывами ветра канат пронзительно скрипел. Потом Мартинес увидел старый дворец клана Сула, возвышающийся на краю верхнего города, — его легко было узнать по куполу, сделанному из витражного стекла, который сейчас светился голубым сиянием, — и, вздрогнув, покосился на Сулу. Вид дворца сразу же напомнил ему, при каких обстоятельствах ее родители умерли, а она потеряла наследственное благосостояние. Сула тоже глядела в сторону дворца, но на ее лице ничего не отражалось. Может быть, по прошествии стольких лет она даже не узнавала его.
Для начала Мартинес повел Сулу в кабачок, расположенный на берегу городского канала, нашел местечко в уголке и потребовал бутылку вина. К его удивлению, когда он попытался налить ей вина, Сула прикрыла свой бокал ладошкой и попросила принести ей содовой.
— Ты что, вообще не пьешь? — спросил он.
— Нет. Я… — она запнулась. — У меня проблемы с алкоголем.
— А… — Повисла неловкая тишина. Он поглядел на бутылку с вином, которую держал в руках, — Но ты не против, если я буду пить? Если против, то я сейчас же…
— Не беспокойся. Делай что хочешь. — Она легонько улыбнулась. — Только не рассчитывай, что я возьмусь доставлять тебя домой.
— Пока что такой необходимости еще ни разу не возникало, — проворчал Мартинес, пытаясь скрыть неловкость за напускной бравадой.
Он пригубил вино, но про себя решил этим и ограничиться. Мысль о том, что он окажется пьян в обществе Сулы, внезапно показалась ему неприятной.
— Итак, — начал он, — ты еще и знаток фарфора? Помнится, я посылал тебе книгу
— Я тот еще знаток, — возразила Сула. — Скорее просто любитель. — Ее глаза вспыхнули, она с радостью заговорила, и он удовлетворенно понял, что скользкая тема алкоголя снята с повестки дня. — Ты в курсе, что искусство изготовления тонкого фарфора родилось на Земле? Что фарфор, вместе с темперированным строем, оказался одной из тех немногих вещей, которые шаа сочли достойным вкладом в сокровищницу межзвездной цивилизации?
— Нет. Этого я не знал. Выходит, что никто не умел делать чашек, пока не завоевали Землю?
Сула поджала губы.
— Конечно же, чашки у них были. И всяческая керамика. Даже с глазурью. Но полупрозрачная, остекленевшая керамика, сделанная из белой глины и шпата, — настоящий фарфор, который звенит, когда ты стучишь по нему ногтем, — его придумали на Земле. — По ее лекторскому тону Мартинес понял, что она слегка разочарована его вопросом.
Мартинес терпеть не мог разочаровывать прекрасных дам и поэтому решил, что не станет уточнять, что такое темперированный строй — чем бы он ни был. Он осторожно отхлебнул из своего бокала и решился на открытый комплимент.
— Я вспоминаю о фарфоре каждый раз, когда гляжу на тебя, — заявил он. — У тебя изумительный цвет лица, теперь у меня есть возможность убедиться в этом лично. Мне кажется, я уже очень давно хотел это сделать.
Она отвела глаза в сторону, и на ее губах появилась двусмысленная улыбка. Потом она усмехнулась, встряхнула головой и поглядела ему прямо в глаза.
— А мои глаза подобны изумрудам, верно?
Мартинес решил ответить осторожно.
— Я сказал бы, они цвета зеленого нефрита.
Девушка кивнула.
— Так-то лучше. — Опять отвернувшись, она пробормотала: — Полагаю, что описание прочих частей моего тела мы можем оставить до другого раза.
Даже столь косвенное упоминание о прочих частях — в этот ли раз, в другой ли — было просто чарующим.
— Значит, ты собираешь фарфор?
Сула покачала головой.
— Нет. Я… Это просто немыслимо при моем образе жизни. Когда делишь квартиру с пятью другими пилотами, трудно ожидать, чтобы столь хрупкие вещи могли уцелеть.
Вероятно к тому же, сообразил Мартинес, что Суле просто не по карману приобретение тех вещей, которые ей по вкусу. Особенно если она живет на кадетское жалованье. Он ведь не знал, сколько денег осталось у нее после казни родителей.
— В музее пластических искусств целое крыло отведено под фарфор, — припомнил Мартинес. — Мы могли бы как-нибудь сходить туда, если ты хочешь.
— Я была там, — ответила Сула. — Я первым делом отправилась туда, когда «Лос-Анджелес» встал здесь на техосмотр.