Практическая магия

Хоффман Элис

— Вы должны прекратить грызню.

Кайли произносит это сухо и веско — таким тоном девочки в ее возрасте обычно не разговаривают. Рань­ше ее занимали мысли о том, как забивать голы да как бы ей не расти такой долговязой; теперь она думает о жизни и смерти, о мужчинах, которых слишком опас­но бросить и позабыть.

— Это кто там вякает? — свысока бросает ей Джил­лиан, решив — пожалуй, с некоторым запозданием, — что лучше бы Кайли все-таки побыть ребенком еще немного, хотя бы годик-другой.

— Тебя это не касается, — говорит дочери Салли.

—

Неужели вам не понятно? Он же счастлив, когда вы ссоритесь! Только это ему и надо!

Салли и Джиллиан мгновенно умолкают. Они тре­вожно переглядываются. Окно на кухне всю ночь оста­валось открытым, и занавеска, мокрая от вчерашнего ливня, хлопает на сквозняке.

— О ком ты говоришь? — спрашивает Салли ров­ным, спокойным голосом, как говорят с нормальным человеком, а не с таким, который, по всей видимости, просто тронулся умом.

— Я — о мужчине, который там, под сиренью, — го­ворит Кайли.

Джиллиан толкает Салли босой ногой. Ей не нра­вится то, что она слышит. Плюс к этому у Кайли стран­ное выражение лица, словно она что-то видела, а что — не скажет, и им придется вести с ней эту игру в загадки, пока они не докопаются до правды.

— Этот мужчина, который хочет, чтобы мы ссори­лись, он что, плохой человек? — спрашивает Салли.

Кайли, фыркнув, достает с полки кофейник и бу­мажный фильтр.

— Гнусный.

Это слово им объясняли в прошлой четверти, и вот теперь она впервые вводит его в свой активный сло­варь.

Джиллиан оглядывается на Салли:

— Похоже на кого-то, с кем мы знакомы.

Салли не считает даже нужным напомнить сестре, что знакома-то с ним одна она. Это она вторглась с ним в их жизнь лишь потому, что ей было некуда боль­ше деваться. Страшно подумать, в какие еще дебри мо­жет их завести неумение ее сестры разбираться в лю­дях. Кто знает, чем она делилась с Кайли за то время, пока живет с ней в одной комнате?

— Так, значит, ты рассказала ей про Джимми? — Сал­ли чувствует, что ей становится жарко; еще немного — и щеки у нее запылают, а горло перехватит от ярости. — Органически не способна держать язык за зубами!

— Большое спасибо за доверие! — Джиллиан искрен­не обижена. — Я, было бы тебе известно, ничего ей не говорила! Ни единого слова! — упрямо повторяет Джил­лиан, хотя сама в эти минуты уже ни в чем не уверена.

Как она может возмутиться в ответ на подозрения Салли, если тоже не до конца себе доверяет? А вдруг она проговорилась во сне, вдруг выболтала все и Кай­ли, лежа на соседней кровати, слышала каждое слово?

— Ты говоришь о реальном человеке? — спрашивает у дочери Салли. — Возможно, о ком-нибудь, кто болта­ется возле нашего дома?

— Не знаю, реальный он или нет. Он там, вот и все.

Салли смотрит, как ее дочь насыпает в белый бу­мажный фильтр кофе без кофеина. На минуту Кайли кажется ей чужой, взрослой женщиной, которой есть что скрывать. Серые глаза ее при хмуром свете этого утра совсем зеленые, словно у кошки, которая видит в темноте. То единственное, чего Салли желала для нее, — обыкновенная хорошая

жизнь, такая, как у всех, — рассыпалось в прах. Кайли можно назвать ка­кой угодно, но только не обыкновенной. И никуда от этого не уйти. Она не такая, как другие.

— Скажи мне, сейчас он тебе виден? — говорит Салли.

Кайли оборачивается. К сожалению, она узнает в голосе матери нотки, которых нельзя ослушаться, и, превозмогая страх, идет к окну. Салли и Джиллиан то­же подходят и становятся рядом. Они видят свое отра­жение в стекле, видят влажный газон. А дальше — си­рень, такую высокую и роскошную, что и вообразить невозможно.

— Вон там, под сиренью. — Кайли чувствует, как по рукам и ногам и по всему телу катятся вверх шарики страха. — Где трава зеленее всего. Там он и есть.

То самое место. Точно.

Джиллиан подходит сзади вплотную к Кайли, щу­рит глаза, но ничего не может разглядеть, кроме густой тени под кустами.

— А есть кто-нибудь еще, кому он виден?

— Птицы, например. — Кайли смаргивает с ресниц слезы. Чего бы она не отдала, чтоб, выглянув в окно, увидеть, что его нет! — И пчелы.

У Джиллиан вся кровь отливает от лица, побелели даже губы. Это ей надо бы понести наказание. Она его заслужила, а не Кайли. Это ее должен бы преследовать

Джимми, это ей полагалось бы, закрыв глаза, видеть каждый раз его лицо.

— Вот гадство! — подытоживает она, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Он кто, твой хахаль? — спрашивает Кайли тетку.

— Был когда-то, — говорит Джиллиан. — Хотя ве­рится с трудом.

— Он из-за этого нас так ненавидит?

— Девочка, он просто ненавидит, — говорит Джил­лиан. — Ему не важно кого — нас, не нас. Мне бы усвоить это, когда он был еще жив!

— А уж теперь он не уйдет.

Это, во всяком случае, Кайли понимает. Даже три­надцатилетняя девочка сообразит, что тень или дух мужчины отражает то самое, чем он был и что творил на своем веку. Много злобы скопилось там, под сире­нью! Много там затаилось мстительности!

Джиллиан кивает головой:

— Да, не уйдет.

— Можно подумать, вы рассуждаете о чем-то, что существует на самом деле, — говорит Салли. — Но это же не так! Такого быть не может! Никого там нет.

Кайли поворачивает голову к окну. Ей очень хочет­ся, чтобы мать оказалась права. Каким было бы облег­чением посмотреть и увидеть лишь травку и деревья, но это не все, что есть там, во дворе.

— Он сидит и закуривает сигарету. Вот бросил горя­щую спичку на траву.

Голос у Кайли, того и гляди, сорвется, в глазах сто­ят слезы. Салли холодеет и затихает. Да, ее дочь каким-то образом вступила в контакт с Джимми, это ясно. У Салли изредка тоже бывало ощущение, будто во дво­ре что-то такое есть, но она лишь отмахивалась, уловив краем глаза очертания неясной фигуры, отказывалась замечать озноб, охватывающий ее, когда она выходит поливать огурцы. Пустое, говорила она себе. Тень на­бежавшая, дуновение ветра — просто-напросто покой­ник, от которого никому никакого вреда.