Практика соприкосновений
Шрифт:
Ждать пришлось не очень долго. Через некоторое время взревел и выбросил столб чёрного дыма стоящий поодаль тепловоз. Потом не спеша тронулся и уехал чуть не на километр от нас в сторону города, но тут же вернулся задним ходом и так сильно ударился буферами о первый вагон, что весь состав вздрогнул, загрохотал и сдвинулся с места.
– Ну, мужики, – сказал Колька, – приготовились. Садиться будем.
– Прямо сейчас? – спросил я.
– Нет, рано ещё. Погоди. Поедет – прыгать будем. А пока он стоит – какой смысл садиться? Контролёры заберут. И упекут.
– Быстрый какой, –
Действительно, к тому времени я в узком кругу уже был широко известен. То есть, в пределах школы, потому, что мои классные сочинения, не все, конечно, но довольно часто исполнялись по школьному радио в пример другим, менее радивым в отношении литературы учащимся. Менее радивые иногда радовались за меня, иногда выражали поддержку, а иногда намекали на возможную физическую расправу за достигнутый высокий результат и чрезмерное рвение в учёбе, ибо школа наша была средней, ну а средняя школа и должна быть средней, и учащиеся в средней школе, как один, тоже должны были быть средними. А самые средние, бывало, так и заявляли:
– Ну кто ты, Лёшка, такой есть? Гений, что ли? И почему мы тебя должны в большую перемену слушать… Ты поприличнее там, на радио, ничего не можешь заказать? Битлов, что ли… Или, хотя бы, «Мурку»… А то смотри. Чего бы не вышло.
Писать сочинения я, конечно, не перестал, но энтузиазма поубавилось. Не Белинский ведь просит, не Герцен. Свои предупреждают. Но как мне показалось – раз просят мужики, значит, дошло до них. Ранил, значит, я их по самому нерву. Ну, не оставил равнодушными. И это было хорошо, и на душе моей на некоторое время воцарялась благодать.
Тем временем товарный поезд тронулся и поехал со страшным скрежетом и свистом.
– Ну, – скомандовал Аристократик, – теперь побежали.
Мы рванули к поезду, не глядя по сторонам, дикими прыжками минуя свободные пути и случайные препятствия, с ходу запрыгнули на тормозную площадку. Только успокоились, только перевели дыхание, как поезд взял и резко остановился. Что было делать? Переглянулись, посидели, подождали – никакого движения не наблюдалось.
– Никак, облава, – размышлял Колька, – слезаем, на всякий случай, с другой стороны. Но если мужики пойдут навстречу – сразу под вагон.
– А если состав поедет?
– Тогда точно не поймают. Ты, главное, пропусти колесо и сразу же туда прыгай. Только руки-ноги подбирай. Точно так и дальше. Из-под вагона тоже можно выскочить, если, конечно, хорошо сосредоточиться.
И верно, как только мы спрыгнули на насыпь, так сразу увидели не спеша идущих в нашу сторону мужчин как с головы, так и с хвоста состава.
– За нами, – прошипел Колька, – под вагон!
– Ага, – произнёс я с запоздалым достоинством, – ищите дураков…
Гордо перелез через площадку и направился на своё насиженное место рядом со станционным помещением. Ещё мне подумалось: «Вот дождусь пригородного и уеду от них к чертям собачьим. Скачите сами под поездами». Но Колька с Витькой слегка попетляли вдали для заметания следов и снова обосновались около меня.
– Почему не слушаешься? – процедил Колька. – Засветить нас мог.
– А кто здесь
– Ну, если ты, тогда соображай, что творишь. О других думать надо. Тоже, мушкетёр… Один за всех, а все за одного, понял, как должно быть?
– Понял, – сказал я, начиная думать о том, что не совершил ли я ошибку, когда не полез под вагон – поезд-то так и не уехал. Получается, обидел хороших ребятишек… Ладно, как-то надо извиниться. С течением времени.
Мысли текли легко и свободно, как кучевые облака на ярком сине-голубом небе. Всё было тишь и гладь на этом очень мирном разъезде. Я даже немного задремал на фоне дружеских размышлений относительно своих наилучших приятелей. Да уж, соображал я, похоже, с Колькой и Витькой намечается дружба на всю оставшуюся жизнь, и это радовало меня в ту минуту больше, чем настораживало. Главное – быть мушкетёром, даже если этого никто не знает. Просто надо быть. Мушкетёром.
Тем временем, дощатая дверь такого же хлипкого, как сама она, станционного сооружения с лёгким скрипом отворилась и выпустила на перрон троих могучих путейцев с молоточками, явно для того, чтобы они могли прогуляться рядом с поездами и, там, где это требовалось, постучать по колёсам. Троица шла в нашу сторону неторопливой поступью утомлённого под конец рабочего дня пролетариата, перебрасываясь на ходу фразами из железнодорожного лексикона. Поравнявшись с нами, приостановились, поговорили, попрощались со своим товарищем. Когда тот ушёл в туманную даль, оставшиеся двое приблизились к нам и взяли нас за руки с силой межвагонной сцепки. Один – меня и Кольку, второй – Витьку. Прочая братва встрепенулась, как воробьиная стая, и разлетелась по сторонам, будто бы ни с кем ничего не случилось, и никого из них здесь не было.
А нас повели – совершенно спокойно, тихо, мирно, без всякой паники – это дело, по-видимому, для путейцев было знакомым, даже привычным. Перед нами отворилась та самая дощатая дверь, за которой следовал коридор, ведущий в отдел милиции. Отдел являл собою небольшой зал с приступочкой, наподобие сцены, уставленный скамейками, на которых разместилось уже некоторое количество, человек сорок, разнокалиберной публики, приблизительно нашего возраста, а на самой приступочке был установлен массивный канцелярский стол, за которым восседал дяденька в милицейской форме, только без фуражки. До дяди Стёпы милиционер, конечно, не дотягивал, но вид его меня успокоил. Милиции я отродясь не боялся – причин никаких не было. Побаивался я другого Витьку – Азу, подвального жителя, за то, что у него всегда с собой нож, да Юрку-Малюту, за то, что он однажды голубю голову оторвал.
Мы скромно стояли у входной двери, дожидаясь, что сейчас недоразумение по поводу нас разрешится, с нами вежливо поздороваются, попрощаются и отпустят. Но дело развивалось совершенно по другому сценарию. Дяденька-милиционер длительное время не обращал на нас никакого внимания, потом отвлёкся от своих бумаг и навёл хмурый взгляд в нашу сторону.
– Ну, – произнёс он без всякой радости, – долго будем стоять? Проходите, располагайтесь… А вы, – обратился дядя к прочей шушере, – ну-ка быстро раздвиньтесь!.. Дайте место новичкам.