Практикум
Шрифт:
Все эти дни я не выходил наружу, навещаемый только Потапычем и Рамилем. Зайцев через пару дней попросил перевестись в другую комнату. Его назначили лидером в многострадальную группу Никифорова, чего он очень стеснялся. Хотя новый статус мог оказаться всего лишь формальностью. Я был больше чем уверен, до окончания практикума никаких вызовов больше не будет. Разве что очередная мелочевка.
Банник каждый день приносил еду и без всяких слов ставил на стол. Ел я скорее механически, чем от острого желания. В отличие от умного Потапыча Рамик не раз пытался поговорить.
— Макс,
— Я виноват, — произнес я, не глядя на друга.
— В чем? — чуть ли не орал Рамиль, не зная, как еще привести меня в чувство. — Ты не всемогущ и не мог оказаться везде и сразу.
Хуже всего, что я не мог ничего ему рассказать, чтобы не навлечь дополнительную опасность на друга. Хватит с меня смертей близких людей. Поэтому Рамик не видел всей картины. Я понимал, что он искренне хочет помочь, однако ничего сделать не мог.
Поговорить со мной хотели многие, включая девчонок. Терлецкая сделала пару робких попыток, тогда как Катя являлась и скреблась в дверь почти каждый день. Утешение? Что мне с того? Назад ничего не вернуть, Вику не оживить, а все остальное просто слова. Эту ношу мне приходилось нести в одиночку. И сбросить ее не представлялось возможным.
На учебу я забил. Самым откровенным образом, не заботясь о последствиях. Хотя Рамиль и убеждал, что отчислить меня все равно не смогут — ничего нового мы не проходили, к тому же в зачет третьему курсу шел лишь практикум, по которому у группы были отличные результаты. Отличные! От этого слова во рту появлялся странный горький привкус.
Тренировки постигла та же участь. Надо отметить, что Коршун пытался сделать вид, что ничего не происходит. Ну подумаешь, один из учащихся не посещает занятия. Отравился в столовой, приболел или еще что. Плевать, что маги не болеют. В любом случае, бывший господин блюститель ни словом обо мне не обмолвился, видимо, ожидая разрешения ситуации. Но само не рассасывалось. Вопреки всем известной поговорке, время не лечило. Каждый день перед глазами представала рваная рана на шее Вики.
Как я и предполагал, вызовов больше не поступало. Аганин по наказанию пришедшего в себя Куракина, забрал спрятанный лунник и поместил в где-то найденный обитый кованый ящик. Опять же, по словам Рамиля. Самого Саши видно не было. Да и чего ему делать в моей комнате? Вести светские разговоры о жизни? Так я думал, пока в один из дней не раздался негромкий стук в дверь.
По обычаю, я не ответил, ожидая что незваный гость (как правило Катя) уйдет. Однако вскоре дверь скрипнула и за ней появился высокородный. Он не стал здороваться, мимолетно оглядев комнату, будто пытаясь что-то найти.
— Надо поговорить, — только и сказал он, подходя к кровати, на которой я лежал.
— Говори, — ответил я.
— Не здесь.
Прежде, чем удалось что-то сказать, мол, я не настроен к прогулкам и пикникам, Куракин коснулся меня. Стены Башни сменились высоким пригорком возле пролеска. В глаза ударил яркий солнечный свет, а прохладный ветер растрепал волосы. Аж дыхание перехватило. Давненько не доводилось выбираться на улицу.
— Ты
— Смотри, — вместо ответа вытянул руку Куракин.
Он указал на здания внизу. Ничего особенного. Первое из старого «кремлевского» кирпича, а второе вытянутое с низкой двускатной крышей. Напоминало оно конюшни. Что особенно интересно, не было заметно, что здания заброшены. Однако вместе с тем к ним не вела даже проселочная дорога.
— Знаменитый пегасозавод Куракиных, — сказал высокородный, — детище моего отца. Когда-то он начинал с четырех завезенных из Греции особей. А вскоре построил еще три таких пегасозавода. Этот использовал для выведения новой морозоустойчивой породы.
— Зачем ты это мне рассказываешь?
— Теперь это все принадлежит Матвеевым, — не ответил на мой вопрос Саша. — Будто бы отец заложил несколько самых прибыльных наших предприятий под выданный кредит. Я смотрел бумаги, они оформлены перед смертью отца. На самом деле ты понимаешь, куда уходят все деньги?
Я кивнул. Матвеев близко общался с Уваровым. То ли действительно желал возвыситься, то ли у него просто не было выбора. «Неожиданные» смерти Куракина и Терлецкого стали очень показательны. Либо ты с Охранителем, либо против него.
— Все, кто меня окружают, говорили, что надо смириться, отступить. Благодарить Господа, — усмехнулся Куракин, — что у нас осталось хоть что-то. Мы по-прежнему входим в состав тринадцати, пусть и не имеем былой вес. Можем платить по счетам, вести светский образ жизни. Делать хорошую мину при плохой игре… Первые дни после смерти отца я был похож на тебя, лежал овощем, пялился в потолок и ничего не хотел. А потом я решил, что пока жив, положу все силы, чтобы уничтожить того, кто виновен во всем этом.
Куракин замолчал, глядя на бывший пегасозавод отца. Его взгляд был тверд и решителен. Сейчас Саша действительно походил на высокородного отпрыска, а не того испорченного властью и деньгами мальчишку, которым я его впервые встретил в школе. Цель дала Куракину сил измениться. Пусть не сразу, но со временем. Он смог вычленить из себя все нужные для этого качества.
Я не питал иллюзий по на его счет. Вряд ли характер Саши также преобразовался. Усмешки по поводу безродных, пренебрежительное отношение к мелким дворянам, равнодушие к человеческой жизни — это никуда не делось. Однако появилось еще что-то.
— Я справился со всем этим, — сказал Куракин. — Ты не представляешь, каким сильным оружием является месть. Сколько сил она дает. Месть и боль… И ты справишься. Знаешь почему?
Наши глаза прожигали друг друга. И вместе с тем мы стояли не шелохнувшись, пока ветер трепал одежду, а апрельское солнце с интересом смотрело на нас. Меня пробрало до мурашек. Но не от весенней прохлады, а от неожиданного откровения высокородного.
— Потому что ты сильнее меня.
Не знаю, каких усилий требовалось Куракину, чтобы сказать всего лишь пять слов. Невероятно простых и сильных. Однако он это сделал. Взгляд высокородного не был равнодушным. В нем сквозила враждебность и злость. Злость на то, что ему пришлось сказать подобное своему недругу.