Правда Бориса
Шрифт:
– Боярин, слышно, странствующих людишек, да юродивых привечает,- сказал он.
– Привечает,-с готовностью подтвердил Смола.- Но теперь как-то не шибко. Матушка Анастасия Владимировна ругается, говорит, всякую падаль в дом тащит. Однажды, сказывают, до рукоприкладства дело дошло.
– Что же, жена боярина бьет?- ухмыльнулся кряжистый нищий.
– Бабы пуще сатаны, от них никому спасу нет,- вздохнул Игнатий и почесал затылок. Видимо, и ему не раз доставалось от супруги.
– Короче. Нам надобно свидеться к боярином Мстиславским. Привезешь на двор рыбу, скажешь, что в Москве объявились известные на всю Русь
– Как не понять...Что задумали-то?
– Не твоего ума дело. Ты ведь разумеешь, скудоумец, что у простых юродивых таких деньжищ не водятся. И что станется с тобой, ежели оплошаешь?
– А ничего с ним не будет,- отстранил товарища высокий.- Так и будет тухлой рыбой торговать, а на новый дом токмо облизываться. Ладно, что с ним, пошли, Велимудр, другого счастливца отыщем. Этому дурню и надобно-то было лишь об нас красиво рассказать, а он артачится.
– Стойте, люди добрые!- закричал Игнатий, которому очень понравилось имя Велимудр.- Я готов, токмо и вы меня уж не подведите. Как бы что б всё ладно вышло, а?
– Не бойся, Смола, всё будет как и должно быть. Держи рубль, остальное получишь опосля. Так я сказываю, Первуша?
Длинный, которого назвали Первушей, кивнул.
Игнатий сжал в желтой, мозолистой ладони новгородский рубль, какой он держал лишь однажды- случайно нашел у Водовзводной башни кремля. Но то счастье продолжалось недолго- к нему подлетел опричный стрелец, дал в ухо, сказал что рубль его.
Смола опрометью погнал лошадь к двору боярина Мстиславского, теряя с воза рыбу. Ему уже явно было не до нее.
– Сделает?- спросил один нищий другого.
– Никуда не денется,- ответил его товарищ.- Крестьянам нынешним летом туго. Да, видно, и жаден этот Смола до добычи, аки его окуни.
Это были Василий Губов и Кашка сын Адамов.
Долго под воротами сидеть не пришлось. Из них высунулась гладкая, сытая физиономия боярского жильца: "Шагайте за мной, да не уприте ничего по пути, бошки оторву. Я вам не Иван Федорович. Привечает боярин всякую дрянь. Тьфу!"
Дворовые людишки оказались более приветливыми. Они окружили странников, отвели к зерновому амбару. С любопытством и страхом глядели, как божьи люди с жадностью пожирают принесенный им хлеб, пареную репу и огурцы, разбрасывая объедки далеко от себя. Среди дворовых стоял, потупив взгляд, Смола.
Насытившись, Первуша уставился на дородную крестьянку с расцарапанными локтями. В ней было столько бабьего перебродившего сока, что у Кашки челюсть свело- уж сколько дней без девок. А эта, кажись, с мужиками, все углы пообтёрла, никому не отказывает, оттого и локти стерлись. Покрутил жеванной, как из молотилки, бородой, вскочил на четвереньки, зарычал, дико тараща глаза: "Черная туча, грозою гремуча, не зря пугает, землю как из ковша поливает. Утопит и малого и старого, хромого и косого, все от неё сгинем, коль греха не отринем..."
"Блуд, как сатанинский кнут, не хребет ломает, душу перешибает!"- добавил Велимудр и угрожающе взмахнул клюкой. Пышнотелая крестьянка его тоже взволновала.
Баба отступила назад, приложила руки к огромной, выбивавшейся из рубахи груди, перекрестилась.
Раздавив пару выловленных подмышкой блох,
– Пропадаем, христовы люди, как есть пропадаем,- заохал один из дворовых смердов или холопов.- Водицей заливает, как при потопе.
– По грехом вашим и напасть. Все утопните, аки крысы амбарные, коли не одумаетесь! Для чего похоти и алчности предаетесь, для чего языком смердите, аки змеи, для чего зависть в сердце допускаете! Нет в вас смирения, от того и защиты Христовой не имаете. Ной спасся лишь благочестием!
"Ох, так, божьи странники,- кивали людишки.- Ох, по грехом нашим. У вас на все глаза Богом открыты, потому вас и почитаем".
"Злословят нас, мы благословляем, гонят нас, мы терпим",- процитировал Апостола Павла Первуша. Его товарищ Велимудр добавил:
"Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии...Терпим голод и жажду, и наготу и побои..."
Кашка тайком взглянул на Василия- не переборщили с проповедью из Нового Завета? Тот подмигнул-мол, все как надо.
Василий Губов отыскал в Великом Новгороде Дмитрия Кашку без особых усилий. Добрался до знатного града через Ильмень и сразу в ремесленные посады. Знал, если Кашка здесь, каким-нибудь промыслом пробавляется, иначе бы или в Ливонии остался, или вновь в Москву подался. Вкусив лучшего, более от него никто не отказывается, разве что глупцы и юродивые. Да, Новгород знатный город, гордый, свободолюбивый. За то часто и страдал- и Иван Васильевич, и дед его Иван Великий не раз огню предавали, а народ новгородский мученической смертью изводили. Конечно, и теперь стоит исполин, колыбель Русского государства как ни в чем не бывало. Бьет в нем жизнь хрустальными, родниковыми водами. И дышится здесь легко, и думается. Но только, словно запах былых пожарищ в воздухе витает, будто слезами людскими каждый дом, каждый закоулок пропитан. И есть в лицах новгородцев на веки застывшая печаль и обреченность- опять рано или поздно горе повторится. Снова Москва растопчет. Последние ростки Рюриковой правды уничтожит. Давно уже в Москве иная правда- ордынская и нету с ней сладу.
Где живет Кашка, указали многие- за кузней на Волхове, что справа от Дворцовой башни. Бочки делает, да мачты для лодок мастерит.
Губов застал его за работой на просторном ремесленном дворе с навесом, у небольшого, но опрятного сруба. Дмитрий огромными своими ручищами вгонял деревянным молотом в клёпки днище бочки. У его ног лежали железные обручи, которыми он, видимо, собирался эти бочки скреплять. В чугунке булькала на костре смола. Рядом суетился шибко бородатый , подстриженный под горшок человек в длинном, синем кафтане. Он пытался заглянуть в глаза Кашке, но тот их не отрывал от дела.
– Так что, Димитрий Адамович, успеешь десяток бочонков к Рождеству Богородицы справить? Пока какое-никакое перемирие с ляхами наладилось, надобно рыбкой да медом успеть поторговать.
Кашка поправил на голове стягивающую волосы веревку, снова принялся стучать.
– Слово свое крепко держу, Поликарп Матвеевич,- ответил как бы нехотя он, давая понять что на том разговор окончен.
– Ну и ладно,- обрадовался купец, довольно обтирая руки о кафтан.- Так я оставляю тебе три алтына серебром? Скорее сделаешь, еще добавлю.