Правда фронтового разведчика

Алексеева-Бескина Татьяна

Преподавал он, кроме прочего, и общевойсковую тактику, и только из его объяснений Игорь впервые многое понял и про организацию системы огня, и про построение боевых порядков, и прочая, и прочая, то, что вдалбливалось в далеком тюменском училище в 42-м году молодым Офицерам как катехизис, без объяснений сути, глубинного смысла, назначения. Занятия шли по десять часов в сутки, зачастую — по ночам. Обучение на курсах разведчиков дало многое, и не только в ведении боя, но и в тонкостях разведки. Еще до войны, в школе, Игорь увлекался химией, добавились сведения по изготовлению взрывчатки и ядов из подручных средств, в том числе из муки, сахара и прочего, учили технике владения различным, в том числе немецким, оружием. Тренинг был неплохой.

Недели пролетали быстро. Георгий Васильевич несколько

раз отпускал Игоря на воскресенье в Москву, к родным, но так, чтобы в понедельник к утренней проверке быть в строю, почти всегда удавалось, хотя приходилось спрыгивать на ходу поезда у стен монастыря. Курсантам даже предоставляли такие блага, как посещение местного театра. Игорь был один раз, давали «Сильву» — убожество беспросветное, но для многих после фронтовых дней это был праздник.

Но и тут, оказавшись в тылу, Игорь не мог не ввязаться в историю. Как говорится, тихого бог наведет, а резвый сам наскочит: офицерам на дополнительный паек давали по четвертушке селедки к обеду, на столик — одну штуку на всех. Ценный продукт для голодного военного времени не делили, а отдавали по очереди каждому, а уж тот распоряжался как хотел — меняли на толкучке на то, что кому нужно было, на самогон. С продуктами в те времена проделывали иногда невероятные вещи. Так, работница хлеборезки на курсах попалась на том, что большим шприцем впрыскивала с вечера в буханки воду, хлеб становился тяжелее, и ей оставался «навар» В виде нескольких буханок при выдаче пайков. Когда это обнаружилось — ее чуть не растерзали. Так вот, простейшую «самодеятельность» С селедками решили пресечь политработники: запретить! Подавать на стол только нарезанную! Офицеры на толкучке — безобразие! Офицеры возмутились и решили «воздержаться» от селедки вообще — два-три дня никто к селедкам не прикасается, начальство полезло в бутылку. Бунт! Коллективный отказ от пищи! Понаехали из политуправления фронта — выявлять зачинщиков. Источник идеи известен не был, но вездесущие «стукачи» валили и на Игоря в том числе. На второй день пребывания комиссии все повторилось — к селедке никто не притронулся, но Игорь в тот день был дежурным по курсам, то есть еще до обеда, раньше всех снял пробу на кухне, дал разрешение на обед, а за общими столами не присутствовал, а результат тот же: селедка осталась на тарелках. До Игоря так и не добрались, комиссия «понавставляла фитилей», пятерых боевых офицеров-разведчиков под разжалование — из-за селедки-то! — и уехала.

Правда, хотя и не за селедку, но ему вкатили строгий выговор по партийной линии за утерю кандидатской карточки, уплывшей вместе с обмундированием в Торопце. Георгий Васильевич еще тогда весьма прозорливо посетовал, что Игорь, идеологически правоверный, указал в рапорте об украденной вместе с другими документами кандидатской карточке члена ВКП(б). Никаких учетных карточек, а тем более передачи их на фронте из части в часть тогда не было, и будущее показало глубокую мудрость старого Георгия Васильевича. В те годы быть беспартийным было как-то неудобно перед другими — белая ворона, — а с другой стороны, оставаться вне партии было даже безопаснее, чем таскать эту петлю на шее. Много хуже было оказаться исключенным из партии или иметь партийные взыскания, что делало тебя партийным парией. Старый большевик Воробьев, вроде бы праведный партиец, был мудр, а может быть, предвидел, что будет лет через пятьдесят, в девяностые годы?

Вспомнилось Игорю прочитанное в попавшей в руки разведчиков немецкой газете «разъяснение» гиганта демагогии и парадокса рейхсминистра Геббельса, ближайшего сподвижника Гитлера. Отправляющиеся на Восточный фронт немецкие солдаты спросили его: «как же так, мы воюем с русскими, но русские славяне, а славяне произошли, как и немцы, — от арийцев?». Геббельс, ничтоже сумняшеся, ответил так: «русские были славянами, но перемешались с татарами и стали большевиками!» А чем лучше была наша казуистика большевиков, выдающих истины в последней инстанции — и не моги сомневаться! Все — во спасение человечества, как минимум зеркальное отображение, да и только.

Четырехмесячные курсы закончились быстро, новое назначение — на фронт. Просился Игорь обратно, в свою 26-ю дивизию, но его, теперь уже старшего лейтенанта, направили в 123-ю Лужскую стрелковую дивизию заместителем начальника разведки дивизии.

На вокзале при отъезде из Вышнего Волочка прицепилась цыганка,

ну как банный лист, — лейтенант, лейтенант, все про тебя скажу и все знаю! Говорила она потом что-то всего много, но запомнилась Игорю одна фраза: «Жить тебе, лейтенант, больше тридцати пяти лет!». Игорь просто подпрыгнул от радости: «значит, живой буду, до победы доживу! А 35 лет — это уже старик, зато еще 15 лет жизни, долгих 15, ура!».

А до конца войны 292 дня и тысяча возможностей не дожить до дня Победы…

На новых дорогах

Дивизия, в которую Игорь получил направление, воевала ранее на Ленинградском фронте, в это время ее передавали Второму Прибалтийскому фронту, инаходилась она на марше, на ходу получая пополнение. Отыскать ее и догнать в таких условиях было задачей не из простых. Из Москвы, куда Игорь успел мотнуться на сутки после Вышнего Волочка, добрался поездом до Новосокольников, а дальше — на попутных, перекладных….

Через Невель прошел пешком, город еще не был разминирован после освобождения, и на его глазах грузовую машину, шедшую по той же улице, разнесло в клочья взрывом мины. На железнодорожном переезде в сторону Пустошки, где предстояло догонять дивизию, двигался в нужном направлении грузовой состав. На платформах — ящики с боеприпасами, конечно, охрана. На ходу Игорь вскочил на подножку. Ближайший охранник с третьей от него платформы начал кричать, чтобы убирался. Поезд набирал скорость. Охранник кричал, что будет стрелять, но Игорь укрылся за ящиками со снарядами, и тот понял, что стрельба невозможна — вся платформа взлетит в воздух. Неподалеку от Пустошки Игорь спрыгнул на ходу с поезда на подъеме, когда скорость снизилась. Увидел, что неподалеку проходит шоссе, по которому движутся воинские колонны. В такой ситуации найти свою дивизию — уже дело техники, поиска, на то и разведчик.

В штабе дивизии, куда наконец прибыл Игорь, сказали, что должность его уже занята, и направили начальником разведки полка, то есть на ту же должность, с которой он уезжал учиться. Обидно! Командир нового для него 255-го стрелкового полка полковник Козлов после внимательного и интеллигентного Болтакса показался Игорю очень несимпатичной личностью: грузный, неповоротливый, медлительный. Взвод разведки полка формировался на ходу, из пополнения, людьми зачастую случайными, переводчика в полку не было. И вообще все было не так! Новый полк, значительно меньшая штатная численность, новые люди, незнакомая обстановка, а времени на адаптацию не было. Шел август 1944 года, обстановку нужно было выяснять, адаптироваться на ходу.

Август сорок четвертого в Латвии был непростым. Много лет позднее это словосочетание «Август сорок четвертого» вошло в подзаголовок названия романа В. Богомолова «Момент истины», прочитав который Игорь и возмутился, и посмеялся. Все было с точностью «до наоборот». Для него, свежего в той обстановке человека, все выглядело по-другому.

В романе ситуация была представлена так, что, по данным контрразведки, в этом районе отступающие немцы забросили к нам в тыл массу диверсантов и шпионов, которые якобы должны были подготовить площадки для крупного авиадесанта. По приказу Сталина все соединения и части на этом участке фронта были переподчинены СМЕРШу, о котором каждый фронтовик «тепло» вспоминает и знает, сколь великие стратегические и тактические «таланты» были присущи его офицерам. Что реально происходило тогда на местности, понять было в действительности непросто.

О СМЕРШе надо сказать несколько слов. Эта неуклюжая аббревиатура расшифровывалась как «смерть шпионам», а прикрывалась ею военная контрразведка, которая имела «своих» во всех подразделениях. В полку это был офицер в звании не менее капитана, при нем отделение охраны и конвоя, писарь и пр. — все в отдельных землянках и на довольствии со штабной кухни. «Стукачи» — в каждом взводе, роте. Их весьма «любили», а высвечивались они в боевых условиях довольно быстро. Тех, кто особенно усердствовал, почему-то очень «любили» шальные пули, и попадали они по чистой случайности всегда в спину, и все-таки «стукачи» держали под подозрением практически всех. Неосторожное слово, взгляд, и того и гляди попадешь к такому «на карандашик», а дальше могло дойти и до штрафного подразделения типа того, которым командовал капитан Храбров, или проще — «митькой звали». Отсюда и «теплое» отношение ко всем, причастным к сему ведомству — СМЕРШу.