Правда и вымысел
Шрифт:
В тот же миг всё пропало в огненном мареве, и силуэт танцующей девочки раскалился, сплавился со сверкающей лавой и, переламываясь, с брызгами обрушился на склоны Манараги. Меня не ослепило, как в прошлый раз, в последнее мгновение я заслонился локтем и подумал, что сильный встречный свет просто поглотил тонкую её фигурку, как бывает, если в тёмном коридоре на фоне светлого окна навстречу идёт человек. Я двинулся вперёд, прикрывая глаза обеими ладонями. Гора уже таяла, образовавшаяся чаша заполнялась дымящимся расплавом, и рассмотреть что-либо на плите стало невозможно. Чуть отнимешь руки, и от слепящего сияния в тот час же наворачиваются слёзы. Огромный плоский камень,
И от минутной растерянности потерял осторожность, глянул выше и перед взором запрыгали «зайцы». Ощупью добравшись до плиты, сел спиной к восходу и зажал глаза. Вспышка оказалась настолько сильной, что ломило переносицу и лоб, я моргал, тряс головой, и что происходит вокруг, мог только слышать. И ладно, если б дело закончилось зрительной галлюцинацией — ну, привиделась мне эта девочка, особое состояние света, игра теней на восходе, какое-то необычное преломление лучей. Игра воображения, наконец! Но тут я услышал шаги по плите, причём, стук будто бы туфелек на металлических каблучках (это в курумниках-то!). Звук остановился за моей спиной, с характерным приставлением ноги, я даже услышал шорох ткани, отнял руки и глянул через плечо…
А там гигантский протуберанец, вызрев над чашей, медленно оторвался и, вращаясь, понёсся вертикально вверх, багровое плазменное свечение оставляло мерцающий пунктир, будто заставляя смотреть вслед. Я с трудом оторвался от этого зрелища и огляделся: на плите никого не было, но звонкий перестук каблучков по камням оказался сзади и — смех, сдавленный, озорной, ещё не девичий, но уже и не детский.
Мне стало не до восхода, почему-то руки затряслись. Я закурил, отошёл в сторону от плиты, всего-то шагов на десять, и Манарага в тот час восстановилась — обыкновенная гора, солнце поднимается…
Но танцовщица не исчезла, осталась и теперь убегала в сторону горы, прыгая по камням и вряд ли их касаясь — эдакий балетный бег, всегда кажущийся неуклюжим, и выглядела совсем не подростком.
Только сейчас мне пришло в голову, что окрестности Манараги-то разведал, обследовал возможные места стоянок, но саму её — нет. Наверняка какие-нибудь сумасшедшие туристы забрались на гору и устроили там свой стан. Ну конечно! Откуда ещё тут возьмётся эта танцующая баядерка непонятного возраста?
Через минуту я уже поверил в это и почти успокоился, однако смотреть на восход охота пропала. Танцующая исчезла в развалах, а я пошёл в обратную сторону, к реке, где оставил неспущенную лодку. Никакое соседство мне было не нужно, и это плохо, что меня видели, но придётся потерпеть, несколько дней не показываться возле Манараги, пока туристы не уйдут. И на озере тоже, поскольку сверху его должно быть видно, хотя выглядит, как ледник.
Хорошо, что это был не старик с птицей…
Ну и ничего, займусь пока бытом, перенесу рюкзаки с аквалангом и продуктами, обустрою логово, разведаю распадки вокруг, поищу резервное пристанище на всякий случай. Всё равно лёд ещё не сошёл, нырять за ящиками с золотом рановато…
Чтобы не быть замеченным с горы, я ушёл под скалами в сторону Косью, где оставил своё походное имущество, обратно, уже с рюкзаками, двигался обходным путём и к своему гроту добрался лишь в пятом часу: за день погода менялась трижды, и солнце жаркое было, и дождик брызгал, и даже холодный ветер поднимался — того и гляди снег пойдёт. По пути лишь два пряника съел всухомятку, а вымотался здорово и мечтал прийти к логову, развести костёрчик и сварить геологическую шулюмку — сухари с тушёнкой.
Я
Возле ванны, на фоне голубой линзы льда, в позе русалки возлежала та самая танцующая на камнях, только будто бы повзрослевшая — или я в первый раз ошибся, не видя её лица. Та самая, потому что на ногах были тёмно-зелёные туфельки, будто выставленные напоказ. Платье на ней было странное, бесформенное куча скомканного лёгкого и текучего шёлка или ещё чего-то — в тканях я разбирался плохо. И не зябла при этом, хотя температура градусов пять-семь! Не обращая внимания на меня, она играла ледяной водой, плескала, шлёпала рукой и улыбалась, готовая засмеяться. Брызги летели на лицо и желтоватые волосы, словно обсыпанные какими-то зелёными блёстками или мелкими, искристыми камушками, но тоже скомканные и разбросанные по плечам и земле. Всё было настолько естественно и одновременно настолько неожиданно, что я сел, где стоял — в пяти метрах от неё. В голове и на языке было одно, спросить, что она тут делает.
Но не успел. Девушка встала и пошла вниз по распадку своей лёгкой, танцующей балетной походкой, словно так меня и не заметила. И только внизу, за чёрными мокрыми камнями, в которых пропадала речка, на мгновение оглянулась и зацокала каблучками по плитняку.
Через полминуты она пропала за ельником, будто и не было.
Около часа я сидел и дымил, прикуривая сигареты одну от другой, матерился про себя и утверждался в мысли, что мне тоже нужно уходить отсюда, причём, сейчас же, немедленно взваливать рюкзаки и прямым ходом на Косью. Я никогда не страдал галлюцинациями, не терял сознания, не стукался головой, не увлекался мистикой и вообще считал свою психику очень прочной, и не понимал людей, которые всё это испытывают. Похоже, смерть Редакова и все последующие события пошатнули здоровье, крыша немного съехала, если мне начинают чудиться девушки, скачущие по горам на высоких каблучках.
Или началась тоска, как говорила бабушка. Когда она в двадцать девятом, будучи беременной моим отцом, схоронила трёх детей, умерших за один месяц от скарлатины (дед как всегда ушёл на заработки в Вятку, будто бы бондарничать), то от тоски и горя к ней берёза приходила, стоящая за огородами. Придёт, говорит, постоит возле моего окошка и снова уйдёт…
Я знал, всякое заболевание и особенно, психическое, на первом этапе прогрессирует незаметно. Это случилось со Славиком Смирновым на Таймыре: непьющий молодой парень, весёлый бард-самоучка, сперва начал открывать двери, беря ручку полой куртки — током било. Потом стал играть на гитаре в резиновых перчатках (всем было смешно), наконец, утащил с электростанции полупудовые диэлектрические галоши и стал приходить в них на работу в камералку, поскольку земля ему казалась насыщенной разрядами и искрами. А во всём остальном вроде бы нормальный…
Хорошо, что я с этой баядерой не заговорил!
Конечно, сказалось и переутомление после одновременных четырёх романов, бессонные ночи, да и переход к Манараге с двумя рюкзаками…
Нет, оставаться нельзя! Лучше спуститься на лодке до посёлка Косью, попросится к какой-нибудь бабуле на квартиру, дров ей поколоть, сена накосить, романы пописать…
Умывшись, я вернулся к рюкзакам, попинал их и понял, что сию минуту мне никуда не уйти, вымотался до предела, голеностопы так наломал по камням, что наступать больно, хромаю на обе ноги. Разве что бросить здесь акваланг, палатку со спальником и продукты, тогда тихим ходом и дойду, и доплыву…