Правда и вымысел
Шрифт:
Бык уже явно спотыкался, падал, оставляя пятна крови, однако вскакивал и двигался точно на заимку. Впереди уже поляна замаячила с остатками прясла — идёт! Может, ещё и из шкуры выпрыгнет сам!
И лишь когда увидел, как след повернул к избе и дальше, на крыльцо, в душе будто струна лопнула. Трёхэтажные словообразования складывались сами собой, матерился вслух.
Я же лося стрелял! Кто это опять? Оборотень? Наваждение?…
Дверь в сенцы нараспашку, а по крыльцу словно протащили кого-то. Я долго ковырялся со спичками, пока достал коробок из трёх презервативов. Осветил заснеженные ступеньки — два чётких отпечатка, рубчатая подошва горных ботинок. А дальше всё смазано,
Я заскочил в избу и зажёг спичку: сразу за порогом валялась окровавленная брезентовая куртка, чуть дальше свитер и уже возле печи, прислонясь спиной к кровати, сидел полуголый человек и пытался забинтовать себе грудь.
— Что встал? Зажги свечу! — хладнокровно приказал он, выводя меня из оцепенения.
Воска на заимке было много, свечи я делал сам, вставляя вместо фитиля высушенные молодые побеги ивняка. Горели и светили они хорошо, хлопотнее было распалить, а потом вовремя отламывать нагар.
Кое-как зажёг свечку, поставил возле устья печи и сразу же узнал раненого — тот самый, что на пару с женщиной в сильную грозу поджёг лагерь искателей! Седые длинные волосы, аккуратная борода, благородный вид…
На полу валялись обрывки окровавленного тряпья, бинтов и ваты.
— Тебе помочь?
Он молча отдал бинт, точнее, армейский перевязочный пакет с двумя скользящими тампонами, измазанными кровью. Ранение было серьёзное, пуля прошла навылет в правой части груди чуть выше плевры, причём, входное было в спине, а выходное, рваное и чёрное, почти над солнечным сплетением.
— Обработать надо, — сказал я и сунулся к рюкзаку, где была фляжка с водкой.
— Я обработал, — спокойно заявил он. — Бинтуй!
Всё-таки я достал водку, промыл раны, стёр кровь вокруг и стал бинтовать. Человек мужественно и терпеливо ждал, подняв вверх руки. Когда я закончил перевязку, он так же спокойно взял с пола нож, разрезал штанину на левой ноге, подцепил лезвием шнурок ботинка.
— Помоги снять.
У него была ещё одна рана — прострелена икра! Я снял ботинок с распухшей ноги, достал свой бинт, промыл и перевязал рану, а мокрую от крови штанину отрезал до колена. И после этого он сам снял второй ботинок, встал и пересел на голые доски кровати.
— Достань одежду. Там. — Он указал вниз.
Я вытащил мабуту, поставил рядом с ним. Свёрнутую куртку он бросил в изголовье, достал и надел только футболку. Было видно, его морозит от потери крови, лицо бледное, глаза малоподвижные, однако он прилёг на здоровый бок и вдруг попросил:
— Принеси снегу.
Снег был липкий, и я скатал его в небольшой шар, догадываясь, зачем ему требуется холод. Он разделил шар на две половинки, одну пристроил к спине, вторую на груди — наверное, раны жгло. Закрыл глаза и будто сразу заснул. Убирая с пола его одежду и тряпьё, я нашёл тощенький рюкзачок, а на нём оружие охотника — короткоствольный, без приклада, автомат, очень похожий на АКМ (до этого я «ксюш» не видел), со спаренными магазинами, один из которых был пустой, во втором всего лишь с десяток патронов. Видно, не совсем плохая получилась охота у этого поджигателя-промысловика! Сам получил, но и пострелял немало, и, судя по его сильному характеру, бил всегда по месту, не как белок. Я разрядил автомат и повесил на гвоздь — охотник не шевельнулся, и показалось, лежит без памяти, но прислушался — дыхание немного учащённое, хотя ровное, кажется, спит. Потом замыл кровь, принёс дров и хотел растопить печь, но охотник вдруг сказал, не поднимая век:
— Рано. Утром затопишь.
Не спал, не терял сознания и всё слышал мой читатель! И,
Я унёс свечу на стол и наконец-то сам переоделся в сухое, развесив одежду над лежанкой. Две пары размокших ботинок, свои и его, поставил в печь и закрыл её заслонкой. Первый раз он спросил время довольно скоро, примерно через час, и снова будто уснул. Но когда спросил во второй раз, я понял, ловец кого-то ждёт. Света я не гасил, и без четверти одиннадцать, в очередной раз поинтересовавшись временем, он сел, свесив здоровую ногу на пол, ощупал раненную, пошевелил пальцами.
— Ты сильно устал? — спросил он неожиданно.
— Ничего, уже отдохнул. — Я полез в печь за недосохшими ботинками. — Тебе надо в больницу, и немедленно. Знаешь, как вызвать отсюда санрейс?
— Здесь недалеко мой товарищ, — объяснил охотник. — Пойдёшь вниз, до двух речек с одним устьем. Иди по левой, но правым берегом, до третьего ручья. Там поднимешься вверх на километр. Будет такая же заимка.
— Твой товарищ — женщина?
— Какая женщина? — показалось, он замер.
— Та, что была с тобой возле озера. Когда сожгли лагерь ГУПРУДы.
Реакция последовала неожиданная.
— Была бы она со мной, не попал бы в засаду, — спокойно сказал он. — Нет, это другой человек, мужчина.
— У него радиостанция?
— Нет у него радиостанции.
— Что ему передать?
— Что видишь, то и передай. Скажи, стражник ко мне пришёл.
На улице таяло, ветер показался тёплым и весенним, может, оттого, что я сразу взял быстрый темп. Я шёл вдоль уреза воды, песчаными и щебенистыми откосами и лишь когда на пути встречались обрывы, забирался наверх. От снега было светлее, однако скользко, особенно не разбежишься. Вниз я ходил всего на километр, дальше не бывал и местности не знал, а река петляла, но срезать меандры не решался, поскольку мог пропустить сдвоенный приток — ручьи и маленькие речки попадались чуть ли не на каждом повороте.
Через два часа мне начало казаться, будто уже проскочил спаренное устье, что-то недоглядел в потёмках и теперь иду неизвестно куда, ко всему прочему откосы и берега становятся всё круче и гуще. По берегам — тёмные пихтачи, изрезанные сухими логами. На четвёртом часу бесконечного кружения наткнулся на речной перекрёсток, с левого и правого берегов впадали в одну точку сразу две речки, образуя широкий плёс — всё не то! И чувствовал, — начинаю суетиться и едва держусь, чтоб не повернуть назад. У нас с раненым охотником были слишком разные понятия слова «не далеко», для меня это пять-семь километров, а для него больше пятнадцати, потому как примерно столько я уже прошагал. Наконец, впереди наметился какой-то просвет, и скоро я вышел на длинную каменистую косу.
Слившиеся в одну речки оказались шумными, порожистыми, так что не заметить и проскочить мимо было бы трудно. Я повернул вдоль берега левой, и к счастью, искомый третий ручей, впадающий в неё, оказался в полукилометре. Горы были где-то уже близко, потому что среди леса стали появляться поляны замшелых курумников и мрачные надолбы останцев. Сначала между деревьев замелькал неясный огонёк, потом «дежурно» залаяла крупная собака — ну, наконец-то!
Заимка оказалась на берегу каньона, по дну которого бежал ручей, под прикрытием тёмного кедровника желтела новая изба с маленькими окошками, откуда лился настоящий электрический свет! Навстречу мне выскочила овчарка, но не залаяла — остановила предупредительным рыком, обнюхала руки, ноги и вдруг развернувшись, бросилась на крыльцо, прыгнула на дверь и заскулила. В тёмном проёме возникла женщина с белой шалью на плечах, но голос был низким, старушечьим.