Правда о Бэби Донж
Шрифт:
— Феликс!
Голос звучал так странно и пронзительно, что Феликс сорвался с места и помчался на зов. Г-жа д'Онневиль посмотрела на открытые окна.
— Что там случилось?
— А что могло случиться? — рассеянно проронила Жанна, полулежа в шезлонге и созерцая папиросный дым, поднимавшийся ввысь сизой струйкой.
— Кажется, они звонят по телефону.
Да, действительно. Слышно было, как кто-то крутит ручку аппарата.
— Алло!.. Знаю, мадмуазель, почта закрыта, но это очень срочно… Номер один в Орнэ, пожалуйста… Да, доктора Пино… Думаете, он на рыбной
Три женщины переглянулись.
— Ты не пойдешь туда? — удивилась г-жа д'Онневиль, поворачиваясь к Беби Донж.
Та поднялась и направилась к дому. Отсутствовала несколько минут и вернулась все такой же невозмутимой.
— Они оба заперлись в ванной и не впустили меня. Феликс уверяет — ничего серьезного.
— Но что случилось?
— Не знаю.
Доктор примчался на велосипеде в том же коричневом полотняном костюме, в каком ходил на рыбную ловлю. Когда, проезжая по красной аллее, он увидел трех женщин, спокойно расположившихся под зонтом, на лице его отразилось недоумение.
— Несчастный случай?
— Не знаю, доктор. Муж в ванной. Я провожу вас.
Дверь приоткрылась, пропуская врача, но захлопнулась перед Беби Донж, так и оставшейся стоять на площадке. Г-жа д'Онневиль, выведенная из терпения, поднялась и стала ходить взад-вперед по залитой солнцем аллее.
— Не понимаю, почему они оба ничего нам не говорят. А Беби? Что там делает Беби? Почему она-то не возвращается?
— Успокойся, мама! У тебя опять будет нервное расстройство. Не надо так волноваться.
Дверь ванной снова открылась.
Доктор в одной рубашке озабоченно бросил стоявшей в полумраке Беби Донж:
— Велите принести кипяченой воды. И как можно больше.
Беби спустилась на кухню. Платье у нее было из бледно-зеленого муслина, волосы — светло-русые.
— Кло, отнесите кипяченой воды в ванную.
— Я видела, приехал доктор… Месье заболел?
— Не знаю, Кло. Несите скорее воду.
— Много?
— Доктор сказал — как можно больше.
Кухарка принесла два кувшина, но в ванную ее тоже не впустили. Она все же заметила лежащее на плиточном полу тело, вернее, заметила лишь ноги, но перепугалась так, словно увидела труп.
Было три часа дня. Дети, пребывавшие в полном неведении, захватили теннисный корт. Оттуда донесся голос Жака, втолковывавшего двоюродной сестренке:
— Ты играть не будешь. Ты еще маленькая.
Маленькой Жанне минуло шесть лет. Она, конечно, сейчас расплачется, прибежит жаловаться матери, и та, как всегда, ответит: «Разбирайся сама, девочка. Ваши ссоры меня не касаются».
Г-жа д'Онневиль не сводила глаз с окон второго этажа.
— Мама, передай мне, пожалуйста, папиросу.
В другое время г-жа д'Онневиль возмутилась бы: дочь развалилась в шезлонге и смеет требовать, чтобы мать подавала ей папиросы! Но сейчас она машинально взяла со стола портсигар и протянула Жанне: взгляд ее не отрывался от Беби, спустившейся
— Ну что?
— Не знаю. Теперь они заперлись втроем.
— Ты не находишь это странным?
Лишь сейчас Беби Донж выказала легкое раздражение.
— Что тебе сказать, мама? Я знаю не больше, чем ты.
Тут Жанна приподнялась в шезлонге и взглянула на сестру: удивила нервность в голосе Беби. Но та была вне поля ее зрения, и Жанна отказалась от своей попытки. Перед ее глазами на ярко-зеленой лужайке пламенела красная как кровь герань. Гудела оса. Г-жа д'Онневиль долго и тревожно вздохнула. Почему наверху мужчины закрывают окна в ванной? И разве в ту минуту, когда Феликс захлопывал их, не послышался голос Франсуа:
— Доктор, я категорически возражаю…
Колокола звонили к вечерне.
2
Теперь он уверен, что не ошибся. Пусть это только интуиция, но в данном случае она убедительней любого доказательства. Правда, в тот момент Франсуа не насторожился. Не встал с плетеного кресла, где блаженствовал с полузакрытыми глазами, разомлев от солнца и плотного завтрака. Воспоминание было изумительно четким. Он словно предчувствовал тогда всю важность этой минуты для будущего, и мозг его как бы сфотографировал сцену.
А все потому, что он сидел против света. Развалясь в садовом кресле, он оказался ниже стола; лучи солнца, отражавшиеся от красной кирпичной крошки на аллее, окрашивали в теплые тона все, на что смотрел Франсуа. Почти рядом, слева, вполоборота к нему, располагалась теща, и он, не глядя, боковым зрением запечатлел на сетчатке глаза лиловое пятно ее газового шарфа. Немного дальше в шезлонге растянулась Жанна, вся в белом.
Напротив, под оранжевым зонтом, стоял стол, накрытый бахромчатой скатертью. Марта, поставив на него кофейник и чашки, направлялась назад к дому, и каблучки ее еще стучали по толченому кирпичу.
Беби стояла у стола. На нее и посматривал Франсуа своими насмешливыми глазами, которые многим казались суровыми. Не потому ли, что он всегда стремился видеть людей и вещи такими, как они есть?
Например, свою жену с ее нелепым прозвищем Беби. Она стояла спиной к нему и, насколько Франсуа мог судить по положению ее руки, разливала кофе. Беби скрывала от него все, что находилось на столе. Нет спору, в это мгновение она была само изящество, гибкий стан, слегка небрежная поза, особенно светло-зеленое платье, заказанное в Париже.
В сущности, из-за платья Франсуа и обратил тогда внимание на жену. Он как раз заметил, что оно очень прозрачное. На свету отчетливо вырисовывались бедра и ноги, ясно был виден край белья.
Ноги навели Франсуа на мысль о тончайших шелковых чулках, которые Беби не снимала даже на даче.
И эта женщина, которой уже долгие месяцы не приходилось раздеваться при мужчине, носит белье куда изысканней, чем самая опытная кокетка!
Вот о чем первым делом подумал Донж — просто так, как практичный человек, констатирующий факт. Это не вызвало в нем ни возмущения, ни досады, он не был скуп.