Правда о Григории Распутине
Шрифт:
В свою очередь, и Александра Фёдоровна доверяла сердцу, личным наблюдениям и Своему житейскому опыту. Это заставляло признать с несомненностью и принять с благодарностью общество Григория.
Прекрасно ознакомленная с библейской историей и житиями святых Императрица хорошо знала, как часто люди бывают не правы, с какой жестокой одержимостью человеческая толпа может преследовать и поносить тех, кто выше и значимее простых смертных. Самым ярким примером для нее всегда служила земная судьба Спасителя, Которого шельмовали и предавали при жизни.
Ложь и клевета неизбежно сопровождают путь праведников на земле. «Испорченность мира всё возрастает, — заметила Она в апреле 1916 года в письме Супругу. — Во время вечернего
В случае с Их «Другом» вечная людская незрячесть давала о себе знать. Он был человеком необычных дарований: невероятной интуиции, наделенный умением распознавать истинное, видеть скрытое, но главное — молитвой добиваться недостижимого для обычных людей. Потому Она нередко и советовала людям, которые были вхожи в Их Дом, познакомиться с Григорием. Кто-то соглашался, кто-то под благовидным предлогом уклонялся.
Командир яхты «Штандарт», контр-адмирал Н. П. Саблин, давая показания ЧСК в 1917 году, говорил: «Кажется, в 1908 году, когда во время плавания на яхте „Штандарт“ я ближе подошел к Царской Семье, Государыня стала в беседах со мной намекать, что Она знает Распутина. Она стала говорить о том, что есть люди, молитва которых вследствие их аскетического образа жизни имеет особую силу, и, наконец, заявила, что и в России имеется такой человек, а именно Распутин, и предложила мне с ним познакомиться».
Однако даже среди тех, кто встречался, общался, признавал необычность Распутина, редко кто осмеливался пойти против людской толпы, выступить против злобной молвы. Или молчали, а то и возводили напраслину. В их числе оказался и друг Семьи Саблин, побоявшийся после революции сказать правду о Распутине, с которым многократно общался и к которому выказывал глубокое почтение…
Всё стало окончательно ясным для Царя и Царицы в октябре 1912 года. В тот год в России отмечалось большое национальное торжество: столетие Бородинской битвы 1812 года. Царь с Семейством участвовал в празднествах в Москве, а затем они отбыли на отдых, сначала в имение Беловеж, а затем в Спалу (недалеко от Варшавы), куда прибыли в начале октября. Там и начались драматические события.
Незадолго до приезда в Спалу Цесаревич Алексей, прыгнув в лодку, ударился ногой, и коварная гемофилия тут же дала о себе знать. Быстро образовалась обширная гематома (кровяная опухоль). Дальнейшие события Царь описал в письме к матери.
«2 октября Он начал жаловаться на сильную боль, и температура у Него начала подниматься с каждым днем больше. Боткин объявил, что у Него случилось серьезное кровоизлияние с левой стороны и что для Алексея нужен полный покой. Выписали сейчас же прекрасного хирурга Фёдорова, которого мы давно знаем и который специально изучал такого рода случаи, и затем доброго Раухфуса. Дни от 6 до 10 октября были самые тягостные. Несчастный Мальчик страдал ужасно, боли охватывали Его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры Он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать Он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“. Я с трудом оставался в комнате, но должен был сменять Аликс при Нем, потому что Она, понятно, уставала, проводя целые дни у Его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание».
Николай II рассказал матери о многом, но один важный момент опустил, чтобы упоминанием имени Распутина не нервировать лишний раз матушку, изнемогавшую под грузом салонных сплетен. Еще в феврале 1912 года, незадолго до речи А. И. Гучкова и доклада М. В. Родзянко, Мария Фёдоровна имела объяснение с Сыном и Невесткой.
Александра Фёдоровна сразу же стала горячо возражать, говоря, что петербургское общество только и занято тем, что распространяет «грязные сплетни», что сановники, поддерживающие их, «подлецы», что Распутин — «удивительный человек» и что «дорогой Мама» следовало бы с ним познакомиться. Этот диалог Цариц Монарх не прерывал, но в конце заметил: «Как же Он может выслать человека, ничего противозаконного не совершившего?».
Беседа носила довольно нервный характер, Вдовствующую Императрицу ни в чем не убедили, но Николаю Александровичу и Александре Фёдоровне стало раз и навсегда ясно, что во имя семейного блага лучше с матушкой эту тему не затрагивать. Она ведь все равно не поверит, она уже настроена соответствующим образом, и мнение свое вряд ли переменит. Поэтому, описывая драматический случай в Спале, имя Распутина Император и не упомянул.
Положение же в Спале складывалось просто безысходное. Гувернёр Алексея Николаевича швейцарец Пьер Жильяр вспоминал: «Цесаревич лежит в кровати, жалобно стонет, прижавшись головой к руке матери и его тонкое, прекрасное, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он повторяет одно слово „Мама“, вкладывая в это слово всё свое страдание. И Мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской Она могла облегчить Его страдания, вдохнуть в Него жизнь, которая, казалось, Его уже покидала».
Тянулись тягостно-безнадежные дни. Император не находил себе места; не знал, что делать, что говорить, как поддержать Аликс. Несмотря на огромное самообладание, у Него комок подступал к горлу, и несколько раз он с трудом сдерживал слезы. Один раз не выдержал, и при виде умирающего Сына слёзы потекли из глаз…
Царица же не сдавалась, отчаяние Ею не овладело. Муж поражался энергии и самоотверженности Жены. Она перед этим неважно Себя чувствовала, но как только пришло несчастье, проявила непостижимую самоотверженность. Почти не спала. О Себе совсем не думала. Не отходила от Алексея ни днем, ни ночью, часами баюкала Его на Своей груди, делала перевязки, ставила компрессы. Очевидец тех событий Анна Вырубова вспоминала:
«Последующие недели были беспрерывной пыткой для Мальчика и для всех нас, кому приходилось постоянно слышать, как Он кричит от боли. Целых одиннадцать дней эти ужасные крики слышны были в коридорах, возле комнаты, и те, кто должен был там проходить для исполнения своих обязанностей, затыкали уши. Государыня всё это время не раздевалась. Не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживая у кроватки Своего Сына, который лежал почти без сознания, на бочку, поджав левую ножку так, что потом чуть ли не целый год не мог ее выпрямить. Восковое личико с заостренным носиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный… Родители думали, что Алексей умирает, и сам Он в один из редких моментов сознания сказал Матери: „Когда Я умру, поставьте Мне в парке маленький каменный памятник“»…
После нескольких дней отчаянных усилий врачи опустили руки и в один голос заявили, что надо готовиться к худшему, что медицина бессильна. 10 октября Цесаревича причастили, готовя в дальний путь. Но даже в это черное мгновенье Государыня Александра Фёдоровна не теряла надежды, ждала чуда, Она безоговорочно верила в него.
В Покровское ушла телеграмма с просьбой к Григорию помолиться за Цесаревича. Через несколько часов в самый критический момент пришел ответ из Сибири. Телеграмма Распутина гласила: «Маленький не умрет. Не позволяйте докторам Его мучить». И случилось, казалось бы, невозможное. Состояние Наследника стало резко улучшаться. Начала падать температура, Он пришел в сознание и скоро впервые за неделю заснул глубоким сном.