Правда в глазах смотрящего
Шрифт:
Монах дернулся, как будто был марионеткой, которую резко дернули за веревочку откуда-то сверху. Он завалился на сторону и рухнул на землю, как мешок с чем-то мягким и неодушевленным. Я успел заметить, что глаза Христа погасли и стали обычными серебряными глазами серебряного распятия.
– Бросайте ружья! Быстро!
– резко крикнул Усман и стрельцы послушно выполнили команду.
– Ты!
– показал он на подпоручика.
– Медленно достаешь пистолеты по одному и кидаешь на землю. Хорошо. А теперь все дружно слезаем
Он подошел ко мне и спросил:
– Почему ты выстрелил?
– Глаза на распятии...
– Думаешь, это было опасно?
– Уверен. Понимаешь, крест...
– Потом расскажешь. Эй, бойцы!
Бойцы стояли вокруг нас унылым полукругом, держась на почтительном расстоянии.
– Кто мне скажет, - начал Усман, - зачем вы нас искали?
Подпоручик Емельянов неуверенно открыл рот и начал говорить, вначале сбивчиво, а потом все более четко:
– Купцы донесли о двух разбойниках в броне и с пищалями, ехавших на подводах Тимофея Михайлова.
– Почему разбойниках?
– удивился Усман.
– Потому что на вас не стрелецкая форма. Огнестрельное оружие носят баре, стрельцы и разбойники.
– Может, мы баре?
Емельянов вежливо улыбнулся.
– Ладно, вы приняли нас за разбойников. Что с нами случилось бы, если бы мы сдались?
– Как что? Что обычно. Свезли бы в судейский приказ на правеж, а остальное не наше дело.
– Что за правеж? Дыба, что ли?
– Может, и дыба, - согласился подпоручик.
– Только разбойники обычно все сами выкладывают.
– А если мы не разбойники?
– А кто же тогда?
Усман вопросительно взглянул на меня и я кивнул.
– Похоже, что мы явились сюда из другого мира, - начал я и трое стрельцов немедленно перекрестились.
– В этом мире от рождества Христова прошло 2002 года, там есть автомобили и самолеты, и нет стрельцов и помещиков. В нашем мире грамоте обучены все и каждый может читать библию, сколько ему заблагорассудится. И еще у нас нет обычая подкладывать молоденьких девчонок священникам и разбойникам. С нами случилось что-то непонятное и мы оказались здесь, мы долго брели через лес, а потом вышли на дорогу и встретили Тимофея Михайлова с сыном и внуком. Вместе с ними мы приехали в Михайловку и провели там ночь. Сегодня мы поехали вам навстречу, чтобы встретить тех, кто может объяснить, что вообще здесь происходит и почему, кстати, глаза у распятия загорелись желтым пламенем?
– Божье слово, - ответил Емельянов.
Очевидно, он считал, что сказал достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.
– Что еще за божье слово?
– спросил я.
– Если начать молитву, у распятия загораются глаза? У любого распятия или нужно особое?
– У любого распятия. Только слово должен говорить священник.
– Понятно. То есть, непонятно. Зачем вообще нужно это божье
Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды. Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:
– Слово дано истинно верующим от бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово и слово было от бога и слово есть бог.
– Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет? спросил я.
Новая волна крестных знамений.
– Сказано в писании, - продолжал Емельянов, - что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.
Я, кажется, начал кое-что понимать.
– Что может вера обычного человека?
– спросил я.
– Например, того монаха. Он мог меня убить?
– Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно и от него нет защиты. Почему ты еще жив?
– Он не успел договорить свое заклинание.
– Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.
Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему... крест?!
Ладно, с этим потом разберемся.
– Как можно увеличить веру?
– спросил Усман.
– Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться... правильно? Кстати говоря, силу дает слову только христианская вера?
Емельянов помотал головой.
– Нет, - сказал он, - у бусурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.
– Понятно. Это поэтому никому нельзя учиться грамоте?
– Почему никому? Я, например, грамотен.
– Да, конечно, офицеру без этого нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще библию прочитают и словом овладеют. Правильно?
Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.
– И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?
– Так нельзя говорить, - возмутился подпоручик, - ересь карается...
– Да мне плевать, чем карается ересь!
– взвизгнул Усман.
– У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!
Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.
– Я не понимаю, - осторожно начал он, - почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.
– У хорошего бойца выстрел все может!
– выкрикнул Усман и успокоился.
Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.
– Крест может быть защитой от слова?
– спросил я.
– От слова нет защиты, - ответил Емельянов, - только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.