Правда варварской Руси

Шамбаров Валерий Евгеньевич

А в Речи Посполитой атмосфера опять накалялась. Белоцерковский договор, как и прошлый, не удовлетворил ни одну из сторон. Казалось бы, для поляков он был выгоднее Зборовского. Но сейм его вообще не утвердил. Шляхта (снова из тех, кто в войну отсиживался по домам или поспешил разъехаться после Берестечковского сражения) кричала, что надо было не заключать мир, а добить бунтовщиков. Хмельницкий тоже исподволь нарушал договор, поддерживал запрещенные ему сношения с Москвой и Стамбулом, в реестр внес не 20, а 40 тыс. казаков. А для массы украинцев этого было недостаточно. Возвращаться в «хлопское» состояние они не хотели, на репрессии помещиков отвечали бунтами. Русские дипломаты сообщали: «Крестьяне много перебили шляхты, панов своих».

Ну

а Россия возобновила давление на Варшаву, послы Прончищев и Иванов вновь подняли вопрос об оскорбительных книгах и заявили протест, что их авторы остаются безнаказанными. И все-таки самыми губительными для поляков оказывались не внешняя угроза или мятежи, а собственные «свободы». Сейм, созванный в начале 1652 г., шляхта попросту сорвала. Опять разругалась с королем, идти на войну не желала и предложение о посполитом рушенье отвергла. Раскошеливаться тоже не хотела, провалив требования о финансировании армии. В это время умер коронный гетман Потоцкий, и дошло до того, что Ян Казимир даже не мог назначить ему преемника. Потому что кого бы ни назначил, остальные магнаты оскорбились бы, что не их, и стали мстить.

Хмельницкий же, пользуясь разбродом у врага, решил реализовать старые проекты об альянсе Украины и Молдавии. Напомнил господарю Лупулу о невыполненном обещании выдать дочь за Тимоша, пригласил татар и отправил сына добывать невесту. Лупул в панике воззвал к полякам. Жених Домны-Розанды польный гетман Калиновский временно замещал умершего Потоцкого и тут же выступил на помощь. Бросил призыв вступиться за честь венценосной девицы, и к нему примкнуло много шляхты. Собралось 20-тысячное войско, Калиновский расположил его у горы Батог недалеко от Брацлава. 22 мая подошли казаки и татары.

И сразу в польском лагере возникли раздоры. Увидели — бой предстоит серьезный. И часть солдат вспомнила, что им не заплатили жалованья. Взбунтовалась и ушла. У большинства шляхтичей благородный порыв тоже улетучился, они отказались идти в атаку и засобирались уезжать. Калиновский взбесился и приказал верной ему немецкой пехоте открыть огонь по колеблющейся польской коннице. Она ответила тем же. Тимош понял, что в неприятельском стане началась междоусобица, и ринулся на штурм. Смяв оборону, ворвался в лагерь. Почти все войско Калиновского вместе с ним самим было перебито. Лупулу ничего не осталось делать, как принять «сватов» и обвенчать дочь с Тимофеем. А Украину весть о победе окрылила, народ снова воспрянул духом. И на гневные запросы короля Хмельницкий ответил издевкой, называя битву «шалостью, свойственной веселым людям». Мол ехал сын с приятелями на свадьбу, ну и повздорил с другой молодой компанией — с кем не бывает?

Но и паны опомнились от своих склок. Собрался внеочередной сейм, дал королю право на посполитое рушенье, выделил кредиты для набора наемников. Обратились и к другим государствам, сколачивая «католический фронт» против Хмельницкого и его потенциальных союзников. Поддержку Польше оказали Рим, Венеция. Ян Казимир просил помощи у австрийского императора. А к Богдану для отвода глаз опять отправилась делегация во главе с Киселем, обещая королевское «милосердие» и «прощение», если украинцы повинятся, разоружатся и вернутся к работе на помещиков. И тут уж Хмельницкий не выдержал. Возопил: «Милосердия! Прощения! Да за что? За что?.. Так за этим вы приехали? Что вы в самом деле, представляетесь простаками? Что вы строите со мною шутки? Долой шутки… Король готовится идти на меня войною, как ему угодно! Желаю, чтобы он был предводителем: я готов его встретить там и тогда, где и когда он захочет».

Польские эмиссары всеми силами старались вбить клинья между украинскими лидерами. Что было не так уж трудно, единства в здешней верхушке не существовало, ее удерживала под контролем лишь железная рука Богдана. Интриги шли вовсю. Митрополит Косов отправил к царю своего посланца Арсения с доносами на Хмельницкого. А генеральный

писарь Выговский капал на гетмана послу Унковскому, изображая себя единственным верным другом России. Да только и в царском правительстве не дураки работали, изветы оставлялись без последствий. Москва, со своей стороны, также вела дипломатическую подготовку к надвигающимся событиям. Чтобы меньше опасаться за свой тыл, требовалось снять спорные вопросы в отношениях со шведами. И после переговоров с ними была создана межевая комиссия во главе с Ординым-Нащокиным. Вместе с представителями Стокгольма она должна была разменяться перебежчиками и уточнить прохождение границы в Олонецком погосте.

В этот период Посольскому приказу пришлось решать еще одну необычную и сложную проблему — ловить по всей Европе… самозванца. Такого проходимца, что и западным искателям приключений мог фору дать. Это был уроженец Вологды Тимошка Анкудинов. Простой посадский, но отец смог ему дать приличное образование, он женился на дочке архиепископа. По протекции тестя перебрался в Москву и устроился писцом в приказ Новой четверти. В столице Тимошка стал загуливать, кутил с бабенками, играл в карты и кости — и просвистел казенные деньги. Чтобы выкрутиться, одолжил у сослуживца украшения его супруги стоимостью 500 руб. и продал их. Но пришла пора возвращать украшения, и дело запахло судом. Да и жена Тимофея попрекала его за непутевое поведение, угрожала рассказать о его махинациях. Тогда он запер ее в доме и поджег, заодно инсценировав собственную смерть. И сбежал в Польшу.

Но человеку без денег, непривычному к черной работе, там пришлось туго, чуть с голоду не подох. И он подался к Хмельницкому в надежде на более веселую жизнь. Опять ошибся. Убедился, что и здесь хлеб и горилка на дороге не валяются. И додумался объявить себя сыном царя Василия Шуйского. А стало быть, претендентом на престол. Однако ситуация в корне отличалась от времен Лжедмитрия. Конфликтовать с царем из-за афериста Богдану не улыбалось. О самозванце сразу узнали русские послы, и в Москве быстро вычислили его личность. Тимофей испугался, что его выдадут, и удрал в Турцию.

Добровольно обрезался, приняв ислам. Новообращенному помогли пристроиться на работу. Но на этот раз его подвела повышенная сексуальная активность. Он наблудил с местными дамами, а за это по османским законам полагалась кастрация или смерть. И Тимошка, подцепив в компанию еще одного бродягу по имени Константин, сбежал в Италию. Где перешел в католичество. Снова пожал плоды «обращения» — приютили, дали денег, кормили, демонстрируя «Шуйского» в домах вельмож. Но долго эксплуатировать подобный «капитал» не удалось, вскоре интерес упал. И Анкудинов решил путешествовать по разным странам. В одном месте объявить себя Шуйским и пожить за счет любопытных, потом в другом. Поехали с Коськой в Австрию, оттуда в Трансильванию, наконец, добрались до Швеции. При сумасбродном дворе Христины такая «диковинка» пришлась как раз впору. И они зажили в свое удовольствие среди авантюристов, ученых, поэтов и прочих прихлебателей.

Разумеется, всерьез их не принимали. Но кого принимали всерьез у Христины? Декарта, что ли? Да там никому дела не было до его наук, он тоже был лишь «диковинкой» вроде Тимошки. А вот для России в канун войны оставлять самозванца разгуливать при чужих дворах было рискованно — Смуту хорошо помнили. Посольский приказ несколько раз отмечал след Анкудинова по Европе, а затем русские купцы, торговавшие в Стокгольме, доложили о его появлении. Последовало официальное требование об экстрадиции — со ссылкой на тот самый договор о выдаче беглых, который заключили в 1649 г. под давлением самой Швеции. Нарушать его было не в интересах шведов, от них бежало больше. И все же Христина пожалела своих приближенных, негласно позволила им скрыться. Но Посольский приказ развернул на них уже целенаправленную охоту, рассылая сведения о «ворах» в разные страны, инструктируя русских дипломатов и купцов.