Правда жизни
Шрифт:
На этот раз Рита не сопротивлялась – наоборот, прижалась к нему. Он зарылся носом в воротник ее блузки, вдыхая ни на что больше не похожий пьянящий запах, природный аромат ее тела, приковавший его к ней. Ради него он и приходил. Он глубоко вдохнул. Запах был крепкий, пряный. От него проходило помешательство и наступало здравомыслие. Это был оазис. Островок в темноте. От такого аромата и не оторваться.
Но Уильям оторвался. Он выпрямился, и его ноздри снова дернулись. Что-то не давало ему покоя. Он опять скользнул взглядом по комнате.
– Ты что?
– Мне надо идти, – со вздохом сказал он. – Правда надо.
– Все будет хорошо, – тихо сказала Рита. Она понимала – Уильям прощается.
Он наклонился поцеловать ее. Она подставила щеку, он чмокнул ее и вышел через парадную дверь. Она не стала его провожать. Дверь негромко защелкнулась за ним. Рита задумчиво смотрела на цветок в горшке на каминной полке.
Рождество 1951 года выдалось не самым веселым и по другой причине. У сестер был обычай – ходить в гости друг к другу, по возможности всем вместе. Но Аида и Олив друг с другом НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ.
Так как НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ было особенно трудно, находясь в одном помещении, искусство увиливать от встреч друг с другом по своей тонкости и точности превзошло технологию изготовления бомб, которой почти все сестры научились во время войны. Если в какой-то день все вместе шли в гости, необходимо было заранее выяснить, когда одна собирается уходить, так, чтобы после этого могла прийти другая, и две враждующие сестры как бы вступили в сговор, хотя ни за что бы в этом не признались.
– Пусть эта дура делает что хочет, – заявила одна.
– Пусть эта дуреха поступает, как ей заблагорассудится, – сказала другая.
Остальные старались не принимать ничью сторону, даже если кто-то больше сочувствовал одной из них. Эвелин и Ина всегда считали Аиду слишком властной, в то время как Юна и Бити нисколько не скрывали, что их раздражает суетливость Олив и ее болезненное желание за всеми углядеть. Кэсси, выслушивая доводы сестер, склонялась то на одну, то на другую сторону.
– Но у Олив – золотое сердце, – старалась Кэсси убедить Бити.
– Да, Кэсси, но она пользуется этим, чтобы все чувствовали себя обязанными ей, – отвечала Юна.
– Наверное, так и есть.
Или же Кэсси говорила:
– Но Аида просто старается быть со всеми нами справедливой.
– Это, Кэсси, конечно, так, – отвечала Ина, – но ей всегда и везде нужно настоять на своем.
– Вообще-то, да.
Марта не вмешивалась и прямо сказала и Аиде, и Олив, что они ведут себя как школьницы. Но, что бы ни случалось, пирог всегда разрезался на восемь равных частей. Так должно было произойти и в этот раз.
– Бабушка, – спросил как-то Марту Фрэнк, – а почему тетя Олив и тетя Аида друг с другом не разговаривают?
– Они друг дружку в Ковентри послали. Фрэнк непонимающе заморгал.
Марта вычистила трубку и набивала ее свежим табаком.
– Так говорят, когда друг с другом не разговаривают, – в Ковентри послал.
– Это из-за того, что тогда за столом получилось?
– Ну, все говорят, что из-за этого, но на самом деле это не так. Из-за того, что за две минуты случилось, разговаривать не перестают.
– А из-за чего перестают?
Марта раскурила трубку, выпустила облако синего,
– Это все призраки, – сказала она.
– Призраки?
– Они. Если с человеком не разговаривать, можно его в привидение превратить. Убить так можно человека, понимаешь, в камень обратить. Зато он рядом, можно мучить его без конца. Никогда так не делай, слышишь меня, Фрэнки?
– Хорошо, бабушка.
– Вот так. А теперь ступай поиграй у себя, а я отдохну чуток.
29
Аида и Олив были на ножах весь 1952 год и большую часть лета 1953-го. От этого страдали все – приходилось идти на ухищрения, чтобы открыто не встать ни на чью сторону и продолжать одинаково доброжелательно разговаривать с обеими. Хотя Марта и твердила, что встала бы на колени, лишь бы две сестры одумались, ее больные суставы не позволили бы ей разыграть такую сцену, да и вообще Марта не склонна была к театральным жестам. Некоторое время она просила и увещевала, но стало только хуже. И она прекратила попытки. В конце концов, она по своему опыту кое-что знала о том, что такое долго молчать, и вполне понимала, что может нарушить такое молчание, а что – нет.
Кэсси и Фрэнк жили у нее и не доставляли ей особых хлопот. Фрэнк вырос и теперь ходил в школу и обратно со стайкой местных ребятишек. Кэсси пока не беспокоили ее наваждения. Что бы там ни случилось в Рэвенскрейге, от тамошней жизни она все же стала держаться увереннее, умела теперь отстаивать свое мнение вместо того, чтобы дуться и уходить в себя. А время от времени к ней даже приезжал из Рэвенскрейга молодой человек по имени Джордж.
Марте Джордж понравился. Она смеялась над его шутками, хотя и понимала, что он старается очаровать ее, чтобы добиться Кэсси. Фрэнку он нравился тоже. Все трое развлекали Марту рассказами о жителях замка Рэвенскрейг – так они его называли. Несколько раз Джордж оставался на ночь. Ему стелили на полу в гостиной. В эти ночи Марта часто слышала, как скрипят половицы, как кто-то шепчется или старается неслышно подниматься по ступенькам, но ничего не говорила, рискуя вызвать своей терпимостью негодование некоторых из сестер. Марта пришла к выводу, что все беды валятся на голову Кэсси не из-за связей с мужчинами, а из-за поздних шатаний по улицам, когда она ищет приключений на свою голову. Она смирилась с тем, что Кэсси никогда не найдет себе мужа, который сохранит ей верность даже в те времена, когда она превратится в дриаду или будет накоротке с духами. Ждать такого от парней – это чересчур. Так что, раз Джордж оказался ей постоянным другом (почти «ее молодым человеком», как у всех девушек), это стоило только поощрять.
Бернард и Бити всегда с Джорджем ладили, были рады ему и теперь. А когда в Ковентри наезжала и присоединялась к ним Лилли, обычно останавливаясь у Бити и Бернарда на Пейнз-лейн, казалось, что дом Марты перетягивает к себе жителей Рэвенскрейга или, по крайней мере, их радикальное крыло и они становятся ей чем-то вроде второй семьи.
– Кто не брезгует простым хлебом с маслом да не чурается воды с мылом – добро пожаловать, – не раз говорила Марта, когда ее спрашивали, не в тягость ли ей все эти странные гости.