Правдивый ложью
Шрифт:
– Пускай тебе все ясно еще до начала суда и ты уже пришел к какому-то выводу, но все равно надлежит задать вопросы, да не простые, а такие, чтоб и те, кто стоит в толпе, тоже пожелали, чтоб ты решил именно так, а не иначе. Вот как ты мыслишь – кто за кого будет?
– Оно и без вопросов ясно, – пожал плечами Федор. – Простецы за Живца, а те, кто сам холопов имеет, за Карачева.
– Вот ты и задай такие вопросы, чтоб даже последние от боярского сына отшатнулись, – порекомендовал я. – Пусть Петр расскажет, в каком году и в какое время Живец якобы от него сбежал, да в какой
– Так ведь оно и так будет согласно с ним, – не понял Федор.
– Будет завтра, – кивнул я, – но не всегда. Ты, конечно, можешь просто решить дело в пользу Живца, оказав ему милость, но надо, чтоб твой суд был не только милостив, но и справедлив. Поверь, что последнее ценится народом куда выше, даже если приговор суров. Вопросы же и предназначены для того, чтобы все поняли твою справедливость.
Федор уразумел.
Народ возмущенно загудел уже после первых ответов Карачева, когда замявшийся боярский сын нехотя выдавил, что сбежал от него Живец в начале января позапрошлого года.
Годунов тут же задумчиво произнес, что хорошо помнит, какие морозы стояли весь тот месяц, после чего уточнил:
– А в чем же бежал сей холоп от тебя? Что за одежа на нем была?
– Одежа добрая, – ляпнул Карачев.
– Да что ж ты брешешь-то – кафтанец худой, и зипунок в заплатах, дыра на дыре, – не выдержал Живец. – Ежели бы не люди добрые, околел бы в ту же ночь.
– И я подтверждаю оное, – решительно выступила из толпы зевак стоящая позади Живца крепко сбитая молодайка. – Онучи и те драные. Цельный день опосля ентого молодца в баньке выпаривала.
– Ты, стало быть, его подобрала?
– И суседи мои подсобляли, он же вовсе мерзлый лежал, волоком тащить пришлось. Не пропадать же христианской душе! У меня и самой хошь и не больно-то, ан куском хлеба поделилась.
Допросили и соседей молодайки – Первак-шорник и Митяй-пекарь все подтвердили.
– Ну, стало быть, у тебя оных кусков было поболе, нежели у Карачева, – развел руками Федор. – А Петр сын Микитин, видать, и такого куска опосля продажи десяти возов зерна не имел.
Про десять возов Годунов загнул. По моей просьбе Игнашка накануне выведал у дворни, что в ту пору Карачев продал шесть возов. Но сделано это преувеличение было специально, в расчете на то, что боярский сын не выдержит и полезет поправлять.
Так и случилось.
– Брешут, государь! – завопил он. – Как есть брешут! – И принялся истово креститься, подтверждая свою честность. – Куда мене, токмо три али четыре. Толком ныне не упомню, давно было, но уж помене пятка.
– Я не государь, а царевич и престолоблюститель, – строго поправил его Федор. – Государь нонича в Серпухове, а коль ты худо слушал, яко о том на Пожаре оповещали, пеня с тебя в полтину. – И кивнул подьячему. – Выпиши.
– А яко с Живцом быти? – сразу приуныл боярский сын.
– Да уж, чай, не забижу тебя, – успокоил его Федор и покосился вначале в сторону толпы, прикидывая ее настрой, а затем – вопросительно – в мою.
Я кивнул, соглашаясь, что дальше
– Надлежало б сызнова вернуть Живца к Петру Карачеву сыну Микитину, ибо тако сказано в кабальной грамотке, коя меж ними была составлена. Одначе в ней указаны не токмо права сына боярского на сего холопа, но и обязанности, в число коих входит давать ему одежу и корм для пропитания. Петр же сын Микитин того не сполнил.
Невысокий сухощавый Живец поднял понурую голову и радостно уставился на Годунова. Карачев приуныл.
– Но в милости своей я дозволяю Петру сыну Микитину самому избрати, яко лучшее. То ли разодрать челобитную Живца, но тогда уплатити ему, яко должно, за прокорм во все лета и тогда сызнова увести холопа на свое подворье, то ли собственноручно изодрать свою грамоту и отпустить Живца на волю. Решай, Петр Микитин.
– Уплачу! Ей-богу, все сполна уплачу! – горячо заверил Карачев.
– Быть по сему! – Последовал удар посохом в небольшой, но увесистый колокольчик, подвешенный на особом укреплении, установленном по правую руку от Федора.
Живец до крови прикусил губу, и тонкая алая струйка скользнула вниз по подбородку, стыдливо прячась в небольшой черной бородке. Карачев же, повинуясь властному жесту царевича, опрометью кинулся к дьяку, уже державшему перо.
– Да яко же оно, люди добрые?! – возмущенно выкрикнула неугомонная молодайка и повернулась к угрюмо ворчащей толпе. – Нешто вовсе правды нетути на белом свете?! А мне яко быти – мы ж с им год как повенчались?!
Федор встревоженно повернулся ко мне.
Я успокаивающе тронул его за плечо – мол, ничего страшного. Даже хорошо – народу свойственно кидаться из крайности в крайность. Чем больше он сейчас зайдет в одну сторону, тем сильнее будет обратная реакция.
Лишь бы выслушали до конца, а вот с этим напряг. Вон уже выкрики раздаются:
– Известно, ворон глаз выклюнет!
– Правый суд токмо на небе бывает!
– И батюшка его тож завсегда потатчиком дворянским был!
Деваться некуда. Хоть и не хотелось себя засвечивать, а пришлось. Я склонился к уху Федора и шепнул:
– Когда Карачев подойдет к Живцу, крикни, чтоб остановился.
– Эвон яко гомонят – услышит ли?
– А ты встань при этом да посохом оземь ударь, сразу умолкнут, – посоветовал я. – Но вначале отчитай бабу, чтоб слушала до конца. Только отчитывай сдержанно и с лаской, а уже потом оглашай.
Федор в конечном счете не просто все выполнил в лучшем виде, но и перевыполнил.
– Остановись, сын боярский Петр Карачев! – властно крикнул он, и толпа, как я и предсказывал, при виде вставшего на ноги престолоблюстителя разом умолкла.
Успокоенный этим затишьем Федор, окончательно уверившись, что и дальше все пойдет как надо, повернул голову к молодайке и сурово попрекнул ее:
– Эва, раскричалась тут. Ан мой приговор еще и не сказан толком. Где ж тебе правду услыхать, коль ты норовишь глас свой допрежь ее возвысить. – И укоризненно покачал головой. – Ай-ай-ай. Нехорошо, милая. – Он повернулся в сторону Карачева. – Ты погоди Живца уводити. Не твой он холоп покамест.