Правдивый ложью
Шрифт:
Получается, из гуманистов наш будущий патриарх. И это тоже хорошо.
Разумеется, возвращался я в Москву не один. Имеется в виду не сопровождение казачьей сотни Тимофея Шарова – они само собой.
Все-таки до конца Дмитрий мне не доверял и, не желая рисковать, а также справедливо полагая, что Басманову назад дороги нет, отправил его вместе со мной. Не исключено, что сказалось и мое упоминание, как мы ругались по пути в Серпухов.
– Раз уж ты, Петр Федорович, назначен бдить за порядком в Москве, так не отменять же мне указ моего… престолоблюстителя, – криво усмехаясь, заметил
Поначалу он хотел отправить еще и несколько дьяков. Мол, дела государства требуют, чтоб разговоры с тем же английским послом велись не престолоблюстителем, но самим государем или хотя бы от его имени.
Однако узнав, кого именно собирается послать Дмитрий, я резко воспротивился этому. Нет, сам по себе тот же Власьев – мужик очень даже ничего, но, учитывая, что он подскарбий, а мне еще шерстить царскую казну…
Однако внешне выразил только горячую радость и надежду, что престолоблюститель найдет с ними общий язык, а то и впрямь получается нехорошо – вроде бы и замещает государя, а своего правительства у него нет. Отсюда и невозможность залезть во все дела, в которых хотелось бы разобраться досконально.
Ликовал я столь горячо, а доводов, говорящих о несомненной пользе их приезда для… Федора, привел столь много, что Дмитрий отказался от этой мысли, заметив, что дьякам собираться слишком долго, да и нужнее они тут, в Серпухове, а потому…
И вновь потекли между мной и Басмановым разговоры, причем время от времени боярин как-то по-особому смотрел на меня, словно удивляясь: «Как?! Ты еще живой?!», и тут же огонек понимания: «Ах да! О чем я говорю, когда и сам все слышал!»
Зато говорили мы с ним уже более конкретно. Не иначе как один-единственный, но зато жирный плюс относительно моего ума: раз выжил и даже не попал в опалу – начал уравниваться по весу с моими многочисленными минусами.
Правда, согласие на союз, предложенный еще по пути в Серпухов, он все равно давать не решался, продолжая колебаться, благо что и я тоже предпочел вопрос об этом первым не поднимать – пусть думает дальше, а я пока стану подкидывать для его размышления новые способы для незаметного подтачивания и уничтожения местничества.
Уже ближе к ночи, на привале, он, вдруг вспомнив путь в Серпухов и нашу с ним первоначальную ругань по поводу исчезнувших шести сотен ратников, спросил:
– Помнится, ты сказывал, будто твои пращуры в царях иноземных бывали? Неужто и впрямь, али в запале таковское сказанул?
– Верно, – кивнул я. – Давно, лет шестьсот тому назад, но они действительно были королями Шотландии.
– Вот я и не пойму тогда, – развел руками он, – какая тебе выгода от рушения местничества? Мне – понятно. Хошь и древен род Плещеевых [69] , ан князей в нем не имелось, потому мне эти заведенные порядки яко нож острый в горло, а тебе, ежели поразмыслить, инако. Тогда на кой ты стремишься их изничтожить? Да и сам не в Москве остаешься, а с царевичем в Кострому собрался – это как понять?
69
Ссылка на Плещеевых не
– Да нет у меня никакой выгоды, кроме одной, – пожал плечами я. – Мне здесь, на Руси жить, вот я и хочу, чтоб стала она великой державой. А без уничтожения этой пакости нам с тобой таковую не воздвигнуть. Что же до Костромы, то… В Москве оно, конечно, кое-чем получше, но уж больно погода там дрянная. Того и гляди то ли молния с неба прилетит, то ли градом побьет, то ли случайно еда скверная попадется.
– И все?
Странный он какой-то! А сохранение жизни – разве этого мало? Но тут же спохватился – я ведь, уезжая, изрядно теряю, а тут и на жизнь особо не глядят, тут главное, чтоб в почет вылезти, и платить за это готовы даже собственной головой.
Что ж, будет тебе еще одна причина, чтоб звучало попонятнее.
– Не хотел говорить, но тебе, так и быть, поведаю, – вздохнул я. – Был в древности такой великий человек, Гай Юлий Цезарь. Так вот он как-то сказал, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе. Я ведь хоть и князь, но, как мне тут пояснили, главное даже не в знатности рода – вон сколько Рюриковичей в лаптях гуляют, да и при царе даже не в первой сотне, – а в том, сколько заслуг имели их пращуры перед великими московскими князьями.
– Это так, – кивнул Басманов.
– Вот и получается, что нет проку в моих прапрадедах, которые были королями Шотландии. Не в зачет они. Значит, и место мое после Шуйских, Голицыных, Мстиславского, и даже после тех, кто всегда ходил в холопах, вроде Шереметевых или Захарьиных-Юрьевых, а быть после них… – Я медленно покачал головой.
– Но и сидя в Костроме заслуг не скопить, – прищурился боярин.
– Зря ты так думаешь, – многозначительно заметил я, но развивать мысль не стал. Да и не знал я, что еще добавить, так что пусть мой собеседник додумывает что хочет.
Басманов продолжал некоторое время смотреть мне в глаза – наверное, как раз домысливал, но потом надоело, или решил, будто и впрямь что-то прочел, и уставился на догорающий костер.
– Кажись, дровишек надо бы подкинуть, – протянул он и обернулся, чтоб позвать кого-нибудь, но я остановил:
– Погоди немного. Ночь-то какая, залюбуешься, а пламя поднимется – ни звезд, ни реки не увидим.
Басманов удивленно покосился на меня, но послушался, не стал никого звать и, более того, тоже принялся разглядывать звездное небо над нашими головами.
Впрочем, красот хватало и помимо него. Совсем рядом с нами бесшумно несла свои воды в Оку полноводная Москва. Тонкий серебряный месяц нависал прямо над нею, а под ним, над самой водой, густой пеленой стелился белесый туман.
С другой стороны нашего становища возвышался густой лес. Он тоже спал, но беспокойно, время от времени легонько подрагивая серебром листьев.
Словно соблюдая определенный порядок, на опушке толкалась, упираясь друг в дружку, молодая поросль, чуть дальше крепкие голенастые липы, плакучие вдовушки– ивы, а еще дальше – вековые, горделивые, задравшие головы ввысь стройные сосны.