Правду! Ничего, кроме правды!!
Шрифт:
Слышен стук телеграфных аппаратов. Стук телеграфа переходит в другой, более глухой… И мы видим камеру в Шлиссельбургской государевой тюрьме. Стены черные, потолок серебристый — раскраска под катафалк. Кровать привинчена к стене. Стол и сиденье откинуты от стены. В камере — узник. Он одет в серую куртку с черными рукавами, на голове шапка с черным крестом. На спине — черный туз. Он в очках. У него седеющая борода. Это — Герман Александрович Лопатин. Он прильнул к стене у пола и вслушивается в стук из нижней камеры, повторяя принимаемый им текст.
Л
Снова слышен стук. Лопатин «читает», произнося принимаемый текст.
«…По-кон-чил само-у-бий-ством за-клю-ченный Михаил Грачевский, быв-ший член ис-пол-ко-ма пар-тии… «На-род-на-я воля». (Встает, снимает шапку.) Еще один замучен… Скольких уж нет! Скольких нет! Да и я уже пять лет как в могиле… Жива только память… Одна память… Да и она хранит столько горьких страниц.
Слышатся звуки рояля… Играют Шопена.
…Это было совсем будто вчера. Как я спешил в этот день… Как спешил… Я так спешил к вам, Тусси.
Он делает шаг вперед, на лице его радостная улыбка… И мы видим то, что видит в этот момент его память, — женщину-брюнетку, примерно 28-ми лет, — Элеонору (Тусси) Маркс.
Э л е о н о р а. Герман! Как хорошо, что я снова вижу вас! Мы все так боялись за вашу жизнь… Вы нисколько не изменились за годы нового отсутствия.
Л о п а т и н. Все позади, Тусси! Я снова здесь… Вам не к лицу плакать. Маркс всегда говорит: моя дочь по всем замашкам с детства похожа на мальчика и лишь случайно родилась девочкой… Ну, успокойтесь же… Помните — вы не плакали, когда я первый раз вернулся из Сибири… А ведь тогда вы были еще юная девушка. Вы с Марксом тогда кружились и плясали, взявшись за руки… Я так счастлив, что снова здесь… Я ведь здесь, с вами, не с этой минуты, а раньше, раньше! Как только перешел границу, я уже почувствовал себя здесь, в Лондоне, с вами, милая Тусси, со всей вашей семьей, с Марксом… Это было?.. Скажу вам точно… Четырнадцатого марта… Мне кажется, я навсегда запомню этот день — четырнадцатое марта тысяча восемьсот восемьдесят третьего года.
Э л е о н о р а. В этот самый день он умер…
Л о п а т и н. Умер? Кто?
Э л е о н о р а. Отец.
Л о п а т и н. Мне так горько… Тусси. Значит, всего несколько дней… всего несколько дней задержки лишили меня радости еще хоть раз в жизни обнять этого человека, которого я любил как друга, уважал как учителя и почитал как отца.
Э л е о н о р а. Мы получили много венков и телеграмм из России… Маркс очень верил в русскую революцию… Фотографию вашего Чернышевского он всегда имел перед глазами. И вас, Герман, он искренне любил. Отец часто говорил о вас: «Немногих людей я так люблю и уважаю, как его…»
Л о п а т и н. Такого отношения Маркса я не заслужил… Я еще мало сделал для революции… А в ушах у меня постоянно звучат слова Маркса: «Философы до сих пор только объясняли мир. Задача состоит в том, чтобы его переделать». Я должен вернуться в Россию.
Э л е о н о р а. Я понимаю, что не удержу вас. У меня тяжелое предчувствие, Герман… Но я не хочу отчаиваться… Вы к нам так часто возвращались… Надеюсь — вернетесь и на этот раз… Вы ведь не забудете, какими мы были друзьями, и, значит, будете чувствовать, с каким нетерпением я буду ждать малейшего известия…
Л о п а т и н. Я буду вспоминать о вас везде… Что бы со мной ни случилось… Сыграйте мне что-нибудь, Тусси,
Элеонора исчезает. Из соседней комнаты слышны звуки рояля. Элеонора играет Шопена.
Л о п а т и н. Я приехал к нему за советом… Что делать? (Задумчиво.) Что делать?.. Но Маркса больше нет… Я возвращаюсь в Россию…
Гремит засов. Обрывается музыка. В камеру входит жандармский генерал. Мы узнаем того, который докладывал шефу жандармов о Марксе. Лопатин не оборачивается.
Г е н е р а л. Здравствуйте, Лопатин.
Л о п а т и н. …Я возвращаюсь в Россию.
Г е н е р а л. Что это с вами?
Лопатин оборачивается и встает.
Л о п а т и н. Здравия желаю. Чему обязан?
Г е н е р а л. Инспекция… Имеете жалобы, претензии?
Лопатин молчит.
…Не желаете разговаривать… А ведь мы с вами знакомы. Помните, вас тогда, в восемьдесят четвертом, привезли прямо ко мне. Тепленького.
Л о п а т и н. Помню. Но к чему этот разговор?
Г е н е р а л. Согласитесь — судьба ваша невольно наводит на размышления. Досадно за вас. Отец — действительный тайный советник… Сам профессор Менделеев большой талант в вас находил… Могли стать крупным ученым… Но вы избрали себе другой путь. И что же? Столько усилий, столько риска. И все зря.
Л о п а т и н. Так ли уж зря?
Г е н е р а л. А вы сами посудите. По результатам. Герман Александрович, вы ведь хорошо знаете сочинения Маркса… «Капитал» переводили… Так вот, сделайте милость, просветите меня: доподлинно ли Карл Маркс утверждал, будто центр революционного движения перемещается в Россию?
Л о п а т и н. Доподлинно.
Г е н е р а л. Пожалуй, оно так и есть… Требуется, однако, небольшое уточнение: не вообще в Россию, а сюда, в Шлиссельбург. В государеву тюрьму. Здесь он теперь как раз и находится — «центр революционного движения». И отсюда он уже никуда не переместится. Отсюда даже вы не убежите, Лопатин!
Л о п а т и н. Я не строю иллюзий о своем положении.
Г е н е р а л. И освободить вас отсюда может только смерть.
Л о п а т и н. Или революция.
Г е н е р а л. Все-таки надеетесь? Ну-ну! Многие надеялись, что доживут… Чернышевский вот тоже надеялся.
Л о п а т и н (взволнованно). Что вы сказали?
Г е н е р а л. Я говорю — Чернышевский тоже надеялся, что доживет…
Л о п а т и н (склоняет голову, снимает шапку). Прощайте, Николай Гаврилович… (Громко.) Вот вы и замучили одного из самых талантливых русских людей, одного из самых честных граждан, одно из самых горячих сердец, которые бились когда-либо любовью к своей родине! Палачи! Палачи!!
Г е н е р а л. Ну, зачем же так невежливо, Герман Александрович? Палачи… Работа есть работа. И в каждой профессии есть своя гордость… Я горжусь тем, что мы покончили с революционерами.
Л о п а т и н (с иронией). Покончили?
Г е н е р а л. Именно так, Лопатин… Ну-ка — где она теперь, ваша громкая партия? И название-то у нее было громкое — «Народная воля». И дела-то были громкие — государя убили (крестится), шефа моего убили. Царствие ему небесное. Всю Россию сановную в страхе держали… Так где она теперь, эта громкая партия? Справились. Покончили. Нет ее.