Правду! Ничего, кроме правды!!
Шрифт:
П р о с п е р. Я потому, и иду на баррикаду, что помню о них.
С е н - С и м о н. Я знаю, пролетарии живут тяжело… Но сейчас ведь не старые варварские времена, когда все споры решались кровью… Мы живем в девятнадцатом веке! Сейчас и пролетарии и предприниматели достаточно просвещены, чтобы понять простую истину: надо создавать, а не разрушать…
П р о с п е р. Мы бы и рады поверить вам, месье Сен-Симон… Только вот удастся ли вам убедить наших хозяев, чтобы они добровольно выполнили наши требования…
С е н - С и м о н. Я долгие годы верил в то, что удастся… Я еще не теряю надежды…
П р о с п е р. А мы ее уже потеряли, месье Сен-Симон. Умирать никому из нас не хочется. Убивать тоже.
С е н - С и
П р о с п е р. Там мои товарищи…
С е н - С и м о н. Понимаю. Я не учу вас быть трусом. Поверьте, Проспер, я сам не трус. Я с семнадцати лет воевал… Во Франции, в Голландии, в Америке… Был много раз ранен, награжден за смелость. (Открывает ящик конторки и вынимает пистолет.) Этот пистолет — свидетель сражения при Йорктауне… Я первый вскочил тогда на бруствер, обороняемый англичанами, и увлек за собой американцев, сражавшихся за свободу…
П р о с п е р. Как жаль, что вы не с нами, месье Сен-Симон. У нас мало умелых военачальников.
С е н - С и м о н. Не с вами?! Вы не правы, Проспер!.. Я с вами всей душой. Я потратил жизнь, чтобы разработать принципы справедливого общества. Но я убежден, что путь к этому лежит через взаимопонимание. Я не боюсь смерти, Проспер. Но пойти против своих убеждений — страшнее.
П р о с п е р. Это верно, месье Сен-Симон… Вот и я не могу не пойти на баррикаду… Так что верните мне мои башмаки…
Сен-Симон достает башмаки и протягивает их Просперу. Тот надевает их.
…Вот теперь можно идти.
С е н - С и м о н. Желаю вам удачи, Проспер.
П р о с п е р. Спасибо, месье Сен-Симон… Жаль, что вы не с нами… (Уходит.)
С е н - С и м о н. «Жаль, что вы не с нами…» Ну почему?.. Почему меня никто не хочет понять?! Пропала жизнь. (Берет в руки пистолет, взводит курок и подносит пистолет к виску.) Дрожит рука… Нет, я не трус… Рука дрожит от слабости… Пропала жизнь.
Выстрел.
Возникает Николай I с теми же двумя генералами. Каждый из них докладывает, глядя в свой реестр.
П е р в ы й г е н е р а л. Подполковник Михаил Лунин — один из зачинщиков декабрьского мятежа на Сенатской площади. Свободомыслия набрался еще в Париже, где имел личные сношения с возмутителем умов Сен-Симоном.
Н и к о л а й. В каторгу. Бессрочно.
В т о р о й г е н е р а л. Полковник Пестель. Один из главарей всего бунта… Сочинил республиканскую конституцию для России. Находится под влиянием идей того же Сен-Симона.
Н и к о л а й. Повесить!
П е р в ы й г е н е р а л. Чаадаев, Петр, дворянин… Впал в философические умствования. Проповедует взгляды Сен-Симона и такого же подстрекателя — Фурье.
Н и к о л а й. Объявить сумасшедшим.
В т о р о й г е н е р а л. Шевченко, Тарас Григорьев, малоросс. Поэт и художник. Образ мыслей вольнодумный, в духе того же бунтовщика Фурье.
Н и к о л а й. Сдать в солдаты, рядовым. Писать и рисовать запретить!
П е р в ы й г е н е р а л. Дворянин Петрашевский, а с ним и другие лица — в том числе военный инженер в отставке Достоевский Федор, а кроме того, канцелярист военного министерства Салтыков — исповедуют и распространяют идеи того же Фурье.
Н и к о л а й. Петрашевского и иже с ним к смертной казни… с заменой в каторгу. Салтыкова — в ссылку.
В т о р о й г е н е р а л. Литератор Белинский, Виссарион. Из разночинцев. В своих статьях проповедует идеи и взгляды того же Фурье и закоренелого врага порядка англичанина Роберта Оуэна.
Н и к о л а й. В тюрьму!
П е р в ы й г е н е р а л. Два московских студента из дворян — господа Герцен и Огарев — поклялись в вечной верности социализму… Оба являются последователями
Н и к о л а й. В ссылку их! В ссылку!.. Мальчишки!..
Свет меркнет, но некоторое время еще виден Николай с его генералами и слышится: «Лишить жизни! В тюрьму! В ссылку! В солдаты!.. В каторгу! В ссылку!»
Мы видим взволнованное лицо человека в крылатке, но без шляпы. Это — Герцен. Он идет, с ужасом глядя на зарево, полыхающее над Парижем.
Г е р ц е н. Тишина. Говорят, что победил «порядок». А в ушах еще звучат выстрелы, удары пушек… Бойня. Режут… Колют… Везде умирают… Каменные раны домов дымятся, раскрывая внутренности комнат… Местами улицы уже посыпали песком… Но кровь все-таки проступает… Тишина… Но что это? Опять? Правильные залпы с небольшими расстановками… Это расстреливают. Да, «порядок» победил!.. Я, русский эмигрант Александр Герцен, бежавший от преследований царских сатрапов, свидетельствую: николаевские жандармы — это кроткие дети в сравнении с осерчалыми лавочниками, с буржуа, которые здесь, в Париже, в эти страшные июньские дни сорок восьмого года расправляются с рабочими… Правильные залпы. Это расстреливают безоружных… Прямо на улицах. Возле домов. Без суда. Какой уж тут суд! Убийство в эти жуткие дни сделалось обязанностью. Человек, не омывший себе рук в пролетарской крови, становится подозрительным… Вчерашних бродяг и воров, составивших вместе с лавочниками «национальную гвардию», теперь осыпают деньгами и наградами за то, что они не задумываясь стреляют в рабочих. Горе тем, кто прощает такие минуты! Досадно, что человек не может перечислиться в другой род зверей… Быть собакой приятнее, честнее и благороднее, нежели человеком девятнадцатого века. Прощай, отходящий мир. Прощай, Европа… Я пойду нравственным нищим по белу свету, но с корнем вон детские надежды, отроческие иллюзии… «Все, все под суд неподкупного разума!!» Прекрасные слова! Прекрасная мысль Руссо. Но ведь так и замыкается круг… Все это уже было, было, было!! Ученики Руссо двинулись в бой за царство разума… Они шли грудью против всего, что мешало их идее. Они победили. Победивши, думали: вот теперь-то!.. Но теперь-то их самих повели на гильотину. И это было лучшее, что могло с ними случиться. Они умерли с полной верой, их унесла бурная волна среди битвы, труда, опьянения. Они были уверены: когда возвратится тишина, их идеалы осуществятся… Какое счастье, что все эти энтузиасты давно схоронены! Им бы пришлось увидеть, что дело их не подвинулось ни на вершок, что их идеалы остались идеалами, что недостаточно разобрать по камешку Бастилию, чтобы сделать людей свободными.
Мы знаем события, прошедшие после их смерти… Упования теоретических умов были осмеяны. История вдоволь нахохоталась над их наукой, мыслью, теорией… Сначала она из республики сделала Наполеона… А теперь окончательно победил «порядок»… Все это бесит, сердит небольшую кучку думающих людей… Но мещане довольны. Они сыты. Их собственность защищена. Им не свобода нужна. Напротив, они хотят сильной власти… А человеку больно. Он с тоскливым беспокойством смотрит перед собой на бесконечный путь и видит, что так же далек от цели, после всех усилий, как за тысячу лет, как за две тысячи лет… О потомство! Какая участь ожидает тебя?!
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Лондон. 26 июня 1859 года. Гостиная в квартире Герцена. Хозяина дожидается посетитель, человек лет 30-ти, среднего роста, с длинными каштановыми волосами и небольшой бородкой. Он носит очки в железной оправе… При виде Герцена, спускающегося в гостиную, посетитель встает и почтительно кланяется.
П о с е т и т е л ь. В сорок восьмом году, Александр Иванович, вы спрашивали, молодых — какая участь ожидает нас. Нынче, в пятьдесят девятом, я приехал сказать вам — нас ожидает борьба. Борьба не на живот, а на смерть.