Праведник
Шрифт:
Лукерья неловко обернулась, в глазах закружилось и, тихо охнув, покатилась вниз…
– Мама! – в отчаянии закричал Иов.
Перекатившись, словно бревно, Лукерья слетела с крыши и с неприятным хрустом распласталась на земле…
– Мама… – кинулся к ней Иов, остановился и, покачнувшись – рухнул рядом.
– Ах, ты ж батюшки! Что же я наделала? – запричитала соседка, заглянув на крики во двор. – На помощь, люди добрые!
Очнулся Иов на следующий день.
Укрытый тонким одеялом, он лежал на кровати в своей спальне. Голову холодил мокрый платок,
– Мама, – робко позвал Иов, вспоминая происшедшее.
Затем медленно слез с кровати и, покачиваясь, направился к двери. Бесшумно открыл её и замер на пороге – на кровати, стоящей возле окна, лежала его мама с мертвенно-бледным лицом и закрытыми глазами. Руки её, как у покойника, были сложены на груди, а тело укрывало белое покрывало. Рядом, на столе, стояла икона, и дымились свечи.
На скамейках, расположенных вдоль стен, сидели и негромко переговаривались деды: Пётр и Филипп. Чуть поодаль, расположились одетые во всё чёрное бабушки – Матрёна и Клавдия, всхлипывающая тётя Дарья и несколько соседей со строгими лицами. Отсутствовал Иван.
Увидев Иова, все возбуждённо заговорили, а баба Матрёна поднялась на встречу причитая:
– Внучек мой, родной! Горе-то, какое! Полежал бы ещё… Мама, вот, совсем плохая, в сознанье никак не приходит… Папа поехал за священником, – гладила она голову внука, вытирая глаза и нос концом платка.
– Пусть к матери подойдёт, пока жива, – раздались участливые голоса.
– Где-то скамейка была, – озабоченно поднялся дед Пётр и тяжёлой походкой отправился на кухню.
Когда Иова усадили возле Лукерьи, женщины, взволнованные печальной сценой, стали плакать ещё громче; деды, кряхтя, смахивали слёзы. Иов же, как завороженный, смотрел на неживое лицо матери. Глаза его были сухими и казались чёрными.
Вдруг он поднялся со скамейки, затем опустился на колени перед иконой и стал произносить слова молитвы, осеняя себя крестным знамением.
– …Неисчислимы, Милосердный Боже, грехи наши – вольные и невольные, ведомые и неведомые. Помилуй нас, Владыка, Боже всех, и призри, и наведи. Возобнови знамения и сотвори чудеса свои!…
Чем дольше мальчик молился, тем голос его становился крепче, а поклоны в такт молитве – глубже. Сидящие в комнате притихли и, как заколдованные, наблюдали за происходящим.
Помолившись, Иов поднялся и протянул руки к матери. Глаза его снова стали синими и наполнились внутренним светом. Все застыли в тревожном внимании. Отчётливо слышалось тиканье настенных часов.
Иов осторожно положил ладони на лоб матери, а потом стал медленно перемещать их на лицо, шею, руки, тело. При этом что-то нашёптывал. Когда дошёл до ног – Лукерья открыла глаза!
– Ой! – вырвался общий вздох.
А когда она повертела головой и, беззвучно шевеля губами, протянула руки к сыну, комнату наполнили рыдания и радостные выкрики: – Жива! Жива! – причитала баба Клава.
– Даст Господь – не умрёт! – голосила Матрёна.
– Что значит сын – оживил мать! – вытирали глаза мужики. – Водички ей надо, водички, – обрадовано кинулась на кухню Дарья.
Оживление и счастливый гомон людей ещё больше
– Сыночек мой, где же ты пропадал?
В это время отворилась входная дверь, и в дом вошёл Иван, а за ним священник, в длинной, чёрной рясе. Увидев жену, сидящую на кровати и обнимающую сына, Иван остановился у порога с тревожно-радостным выражением на постаревшем лице.
– Произошло чудо! – подхватился к нему дед Филипп.
– Иов спас Лукерью, – шамкал беззубым ртом Пётр.
Женщины заголосили ещё громче и поспешили к Ивану и священнику. Непрерывно тараторя, подвели их к кровати.
– Как ты? – обнял жену Иван.
– Жива, как видишь… – виновато улыбнулась Лукерья.
Иов же, оторвавшись от родителей, посмотрел на пришедших серьёзным, отсутствующим взглядом. И только губы его были тронуты незаметной, смущённой улыбкой…
Глава 2. Разочарование
Солнце раскалённым шаром медленно поднималось из-за бескрайних морских просторов. Яркие лучи, касаясь водной глади, напрочь стирали горизонт между морем и небом. Неторопливые, ленивые волны шлёпались, разлетаясь брызгами, о рукотворные камни городской набережной. Утренний морской пейзаж раскрылся перед Иовом во всём своём величии и великолепии. Легкий бриз, дующий с моря, слегка шевелил длинные волосы. Иов стоял, опершись на каменные перила, и задумчиво смотрел в морскую даль. Его глаза, отражая море, казались тёмно-синими.
Это был уже не тот, маленький деревенский мальчик, а взрослый парень, перешагнувший двадцатилетнюю межу. На сухощавом лице наметились реденькие усики и такая же бородка. Спадающие на плечи волосы и серый костюм придавали Иову вид молодого священника или семинариста (в городе располагалась крупнейшая в стране православная семинария). Однако кем считать себя сейчас, Иов и сам не знал. Знал только, что из семинарии он… ушёл. А всё началось давно, ещё в родной Петровке.
Этот ненастный день Иов запомнил навсегда – погибла его мама! Лукерья… Погибла страшно, нелепо, случайно – от молнии. А ведь молния, как считал Иов, – это знак Божий! “За что же Бог наказал мою маму и всю нашу семью? – думал Иов, стоя у гроба. – Ведь она так любила Господа, так усердно молилась… Неужели её смерть угодна Богу? Но почему так больно всем: ему самому, отцу, родным и близким?” Траурные звуки хора певчих ещё больше усиливали горестные мысли.
Бросив горсть земли в мрачную бездну могилы, он продолжал обдумывать эту несправедливость. “Значит, мы делали что-то не так: мало или не правильно молились, не соблюдали всё, что предначертано. Грешили где-то. Но, тогда почему в деревне есть люди, которые вообще редко молятся, а то и не веруют в Бога? Но – здоровы, и живут неплохо”, – давили мысли.
Так зарождались в Иове подспудные сомнения в канонах традиционной Веры, которой он так поклонялся и был беззаветно предан. “Дело, очевидно не в Боге, – размышлял Иов, – а в неправильном понимании Его, не знании Его сути, целей и намерений, – крутилось в детской голове.