Праведный грех
Шрифт:
– Ты тоже не исключение, – усмехнулся он.
– Федя, чтобы понапрасну, как поется в романсе, раньше свадьбы не искушать друг друга, я, не раздеваясь, потру тебе спину. Потом, опосля тебя, отдельно покупаюсь, попарюсь.
– Это, еще что за фокусы-покусы? Не баня, а порнография, – возмутился Головин. – Анюта, не ломай комедию, не зли меня. Было бы тебе лет пятнадцать-шестнадцать, тогда другое дело, а то ведь уже давно женщина, дочку не от святого духа родила. Живой организм, плоть требуют разрядки.
Федор пристально глядел на нее водянисто-серыми
– Анюта, голубушка, хорошенько подумай и сама поймешь, что я сто раз прав. Глупо, особенно в наши зрелые годы, отказывать себе в земных наслаждениях и радостях. На том свете они не предвидятся. Зачем беречь и холить тело, эту временную оболочку, скорлупу для души, если оно все равно, рано или поздно сгниет, превратиться в корм для червей? Не могу понять мотивы недотрог, старых дев, обрекших себя на серое прозябание из-за сомнительных и нелепых принципов целомудрия и непорочности. Считаю, что порочны, дефектны именно те, кто перечит законам природы, кто не производит на свет себе подобных существ.
Вальчук обомлела, призадумалась: «Федя по-своему прав, сколько той жизни осталось? Со Степаном не прожиты, а потеряны самые лучшие годы. До роковой черты осталось каких-нибудь тридцать, а может и меньше лет. Человек предполагает, а небесная канцелярия решает, кому и сколько лет отпустить на грешной земле?
Одних наказывает смертельными болезнями, других – несчастными случаями, а везунчикам сулит долголетия и блага. Не понять, кто у Господа в почете, праведники или грешники, кого он чаще к себе забирает? Хотя цыганки и сербиянки приноровились гадать по линиям на ладонях, но и им неведома судьба человека.
Сегодня живешь, а завтра кирпич или ледяная сосулька упала и расколола череп, как грецкий орех и человека нет. Труп, ни звука, ни шевеления. Поэтому надо торопиться жить в удовольствиях и радостях, черпать мед не чайной, а столовой ложкой-поварешкой. Если попросит и будет настаивать, то дам ему полакомиться медом и сама испытаю блаженство».
–Что надумала?– оборвал он ее размышления.
– Согласна, согласна, – со вздохом ответила Анна.
–Тогда снимай свой балахон, живо раздевайся и в парную! – весело приказал он.
– Стыдно, совестно, – смутилась она.
–Взрослая женщина, а ведешь себя, как недотрога, – упрекнул Головин. Взял инициативу в свои руки, помог ей раздеться догола. Анна предстала перед ним в великолепии зрелой женской красоты. Волосы водопадом сбегали на плечи и пышную грудь с коричневыми ободками сосков. Она сохранила стройность и гибкость тела, тонкую талию, в меру упругий живот. Смущаясь, прикрыла ладонью ворсистый лобок.
–Анюта, какая ты аппетитная и сочная! Так и хочется тебя обнять и расцеловать с головы до пят. Кровь в моем теле бурлит и кипит! – восхитился Федор. – Давай-ка, порадуем друг друга?
Она обрадовалась его предложению, но сделала вид, что не услышала. Головин зачерпнул из бака ковшом воду и плеснул на раскаленные добела камни.
–Ложись на лавку, угощу тебя горячим веничком, – велел он
Анна легла животом вниз на лавку. Федор принялся аккуратно хлестать ее березовым веником по спине, ягодицам, ногам. При этом приговаривал:
– Анюта, ты дивное сокровище. Давай-ка порадую веничком твой чудесный животик.
Она, изловчившись, перевернулась на спину. Стыдясь, закрыла ладонями лобок.
–Руки по швам! – властно приказал, нахлестывая березовыми листьями, живот, овальные бедра. – Не робей, я твое гнездышко не сглазу, а поглажу.
Анна, будто повинуясь какой-то неведомой силе, со вздохом отчаяния, убрала ладони с лобка. Почувствовала трепет его шаловливых пальцев. Они ласкали, теребили, проникая в ее нежную, чуткую плоть. Она ощутила непреодолимое желание. С ее горячих губ сорвалось:
–Хочу, хочу…, бери меня…
Федор только и ждал этого призыва. Осторожно опустился сверху, раздвинул ее ноги. Вальчук прижалась к нему упругим, истосковавшимся по ласкам телом. Затрепетала от неукротимого желания и нарастающей страсти. Головин действовал азартно, все глубже проникая в ее изголодавшуюся, влекущую плоть. Вскоре, вскрикнув и застонав, Анна затрепетала в экстазе сладостного оргазма.
– Как хорошо, как сладко, – с восторгом шептала она, отдавшись по власть опытного самца. – Давно не знала такого блаженства. Ах, ты змей-искуситель, сердцеед
– Если я искуситель, то ты умелая соблазнительница, – отозвался он. – Нельзя быть красивой и сладкой такой. Вот мы с тобой и породнились. Теперь ходу назад нет.
– Да, нет, только жениться, чтобы снять с души грех. Это ж такая сладкая отрава. Не устояла перед искушением, до свадьбы отдалась, – смежив ресницы, шептала Вальчук. – прости меня, Господи.
– Какая же ты грешница, – усмехнулся Федор, лаская широкой ладонью ее пышную грудь. – Грешница та, что впервые легла под мужика, а ты давно объезженная маруха.
–Маруха? Какая еще маруха, я с рождения Анна?
– Значит, жена, – замялся он, не раскрывая смысл редкого в обиходе слова.
– Все-таки, я грешница, не устояла перед твоими чарами.
–Это ты меня соблазнила своими пышными, аппетитными формами, кровь в жилах закипела, сперма в башку ударила, – возразил он.
– Господь меня покарает, – продолжила она самоуничижение.
– Не покарает. Он сам создал каждой твари по паре, чтобы слипались и размножались в свое удовольствие.
– Федя после того, что произошло, мы должны расписаться в ЗАГСе, обвенчаться в церкви и сыграть свадьбу, чтобы перед людьми не было стыдно, – наставляла Вальчук.
–Анюта, не суетись, суета нужна при ловле блох. Стыдно тому, у кого видно. Кому, какое собачье дело до того, чем мы занимаемся. Может, клопов и блох давим. Главное, что нам наедине сладко. Давай еще разочек?
Головин изготовился к очередной штыковой атаке, но Анна, прикрыв ладонями промежность, встала с лавки.