Правила бунта
Шрифт:
— Стеллалуна. Звезды и луна. Ты намного красивее, чем ночное небо, Кэрри. И... я не знаю. «Кэрри» тебе как-то не подходит.
Девушка смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Что значит «не подходит»?
— Не знаю. Ты просто... не похожа на Карину. Не для меня. Не могу понять, в чем дело. — А-а-а, черт. Кажется я рою себе могилу. Девушка становится очень тихой, и я не могу ее винить. Я только что сказал ей, что, по-моему, ее имя ей не подходит. Время сманеврировать. — Или… Я мог просто случайно назвать тебя Стеллой, потому что это имя последней девушки, которую трахал, и я просто перепутал!
Она
— О боже мой! Лучше бы ты пошутил!
— Ай! Так и есть!
— Ты хочешь, чтобы я сражалась с тобой, не так ли? — Она тычет меня в ребра, смеясь, и вот так просто, фундаментальная часть того самого кодирования, которое делает меня мной, перезаписывается. Я понимаю, что улыбаюсь.
Я хватаю ее за запястья и прижимаю к одеялу, переворачиваю так, чтобы оказаться сверху, и улыбаюсь, а Кэрри смеется. Что это, черт возьми, такое?
Наши тела на одном уровне. Ее сиськи вздымаются, соски просто умоляют, чтобы их снова пососали. Черт возьми. Когда ее руки скованы над головой, в моей голове начинает формироваться так много темных, грязных мыслей. То, что я мог бы сделать с ней вот так.
Бл*дь.
Моя улыбка начинает исчезать. Карина должна чувствовать, как я возбуждаюсь, как мой член становится тверже у нее на животе. Девушка слегка извивается, облизывая губы, ее дыхание становится немного быстрее. Она хочет меня. Чертовски хочет меня. Я мог бы провести так целую вечность, скользя своим членом в нее, потирая пальцами ее клитор, дразня ее, обучая, показывая ей, как хорошо быть моей игрушкой. К черту управление поместьем и превращение в скучного министра кабинета министров. Только сумасшедший ублюдок отказался бы вот от этого.
Впрочем, она уже проглотила мою сперму сегодня вечером. Завтра будет время для большего. Желание — это половина удовольствия, и я хочу, чтобы это прекрасное создание оставалось голодным. Хочу, чтобы она просыпалась посреди ночи, отчаянно нуждаясь в моем языке на ее клиторе и моих пальцах в ее влагалище. Хочу, чтобы она постоянно находилась в состоянии возбуждения, до такой степени, что, сколько бы раз она ни кончала сама, этого никогда не было бы достаточно. Чтобы она всегда хотела меня.
Я отпускаю ее, скатываюсь с нее, и Кэрри издает раздраженный тихий всхлип, который почти заставляет меня пересмотреть свое решение и снова забраться на нее.
— Дразнилка, — жалуется она.
— Поверь мне, милая. Мы еще не приблизились к дразнящей части.
Девушка зарывается лицом в одеяло и стонет. Угол одеяла опускается, так что виден только один темный глаз и половина хмурого взгляда. Я вот-вот умру. Кэрри — идеальный баланс милого и сексуального.
— Ты хуже всех, — бормочет она.
Я вздыхаю, смеясь над иронией обвинения.
— Разве я тебя не предупреждал?
ГЛАВА 23
КЭРРИ
Я помню свой первый день в Вульф-Холле, как будто это было вчера. Была середина августа, и температура в Нью-Гэмпшире была такой высокой, что у меня случился тепловой удар, пока я тащила свой чемодан по длинной извилистой дороге в академию. Олдермен отказался провожать меня дальше подножия горы. Я плакала, таща за собой этот чертов чемодан, все
Я не отвечала на его звонки и сообщения в течение первого месяца учебы в школе, все еще испытывая горечь из-за того, что он так жестоко обошелся со мной, но в конце концов сдалась. Мне хотелось знать, что такого сделала, чтобы расстроить его так сильно, что он бросил меня, и поэтому, наконец, подняла трубку и закричала на него в приступе ярости. Во время последовавшего за этим долгого молчания я начала думать, что Олдермен повесил трубку среди всех этих криков. Но потом он сказал: «Я не бросал тебя, малышка. Я отвез тебя так далеко, как только мог. Тебе нужно было понять, что ты способна пройти весь оставшийся путь самостоятельно».
Мне очень сильно хотелось пойти в среднюю школу. Олдермен знал это, но также знал, как я боялась оставить его после того, что случилось с Кевином. И только начала снова чувствовать себя в безопасности, и он хотел, чтобы я знала, что все еще достаточно сильна, чтобы постоять за себя. Тогда я не поблагодарила его за урок. Моя кожа все еще шелушилась от солнечных ожогов, и я была далека от одобрения его поведения, но с тех пор пришла к пониманию, что в его безумии был смысл.
Олдермен заботился обо мне всеми возможными способами с той ужасной ночи в Гроув-Хилл. Одел меня, накормил, приютил и дал доступ к лучшему образованию, которое можно купить за деньги. Все, что он делал, было для моего блага. Даже правила, которые он создал и заставил меня пообещать соблюдать, хотя они издевались и изводили меня в течение последних трех лет, были для моего же блага. И что я сделала, чтобы отблагодарить его за всю его доброту? Я его ослушалась. Нарушила правила. Я была недостаточно сильна, чтобы выжить без друзей.
А теперь... появился парень.
Я ухмыляюсь, как идиотка, пока спешу в академию. И все еще ухмыляюсь, замерзая, хотя теперь почти высохла, когда пересекаю входную дверь и поднимаюсь по лестнице. Не могу дождаться, чтобы лечь в постель и натянуть одеяло на голову, чтобы воспроизвести все моменты сегодняшнего вечера, томно переваривая их в голове, как кусочки тающего шоколада, чтобы смаковать их по одному за раз...
— Весьма неожиданно, мисс Мендоса.
Вот черт!
Я — живая статуя, рука на перилах, одна нога поднята между первой и второй ступенями лестницы. Выброс адреналина накатывает волной. О боже, кажется, меня сейчас вырвет.
Каблуки директора Харкорт стучат по полированному мраморному полу, когда она медленно приближается сзади. Я поворачиваюсь, напряженная, как доска, плечи подняты до ушей. Вот она стоит, все еще безукоризненно одетая в свой отглаженный брючный костюм, воротник рубашки так накрахмален, что, кажется, им можно порезаться. Уже далеко за полночь, а женщина выглядит свежевыглаженной и готовой начать новый рабочий день. Не удивлюсь, если обнаружу, что она спит в долбаном брючном костюме.
С испепеляющим выражением разочарования на лице она складывает руки на груди и смотрит на меня.