Правила игры
Шрифт:
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Когда все собрались за завтраком, я прежде всего изучил лица внимающих. Но ничего не обнаружил. Только у Данкэна под глазами чернели круги видимо, ему плохо спалось этой ночью. После завтрака, спускаясь по лестнице, мы успели переброситься с ним парой фраз. - Ну что?
– спросил он, приглушая голос. - Пока ничего, - ответил я.
– А почему вы выглядите так, словно вам приснился дурной сон? - Демоны, это не мне приснился дурной сон!
– возмущенно прошептал журналист.
– Моя соседка всю ночь кричала, как будто к ней в постель забрались все мыши из "Башни". Впрочем, нет - думаю, даже в этом случае она не кричала бы так оглушительно. - Стены здесь толстые и звук пропускают плохо, - заметил я.
– Вы что, обрели способность слышать сквозь стены? - Да нет же. Я вам серьезно говорю, а вы не верите! Между прочим, ее с нами нет. - Кого? - Моей соседки. Может, помните, такая полная женщина с крашеными кудрявыми волосами? - Помню, - кивнул я.
– Ну и что... - Не имею ни малейшего представления, - предвосхитил мой вопрос Данкэн. По любому поводу - ни малейшего. Оставим это на потом, хорошо? Мы уже сидели в комнатке повествований. Я кивнул: - Хорошо, но только...
ПОВЕСТВОВАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
– Хорошо, но только позаботься о том, чтобы каждую фигурку запаковали отдельно.- Принц критически осмотрел слуг, которым предстояло этим заняться.
– Домаб, будь добр, проследи за этим лично. Все остальное, думаю, они соберут и без твоей помощи. Управитель низко поклонился, и вепри на его халате изогнулись, готовясь к прыжку. - Как прикажет Пресветлый. Талигхилл покинул веранду и направился в парк, дабы не путаться под ногами у слуг. Они готовились к переезду принца в Гардгэн, и сегодня с раннего утра весь дом был поставлен с ног на голову. А ночью Талигхиллу опять снились черные лепестки. Он догадывался, что это как-то связано с... Нет, думать о подобном было невозможно! Принц прошелся по мягким хрустящим дорожкам, наблюдая то там, то здесь всеобщее увядание. Воду в усадьбу возить слишком накладно - в тех количествах, которые требовались для поддержания жизни в засыхающих растениях. Поначалу все же пытались это делать, но потом перестали - когда поняли, что затея бессмысленна. Он спустился к пруду и снова присел на корточки, как делал это несколько дней назад, перед своей поездкой на рынок и покупкой махтаса. Как сделает это, наверное, еще не раз. Карпы тяжело ворочались где-то в центре пруда, порождая мощные волны. Пару раз квакнула лягушка, но потом замолчала, испугавшись собственного одиночества, и грустно плюхнулась в воду. Тоскливо. Талигхилла мучила необходимость вести себя с Домабом как с обычным слугой. Он слишком привык к другому, он считал управителя своим вторым отцом. Но тот не имеет никакого права вмешиваться в жизнь принца! Тем более с этими своими разговорами о Богах и вещих снах. Сны у Талигхилла, конечно, необычные - на то он и Пресветлый,- но уж никак не вещие. А то, что цветки сохнут и роняют на землю черные от солнца лепестки, - что тут особенного? /Но они липли к твоим туфлям./ Да! Потому что рано или поздно прольется дождь. Внутренний голос, преследовавший его последнее время, замолк. Карпы лениво шевелили плавниками и ждали, пока к ним сверху упадет муха. Желательно пожирнее. Вот одна упала - и спокойная вода пруда превратилась в дрожащее сумасшествие. Схватка за муху была отчаянной и безрассудной. Через несколько минут все успокоилось. Предмет сражения был всеми забыт и утерян. Лягушка, выбравшаяся к тому времени на одинокий лист кувшинки, задумчиво посмотрела на сучащую лапками муху и пошевелилась. Муха исчезла. Талигхилл мысленно поаплодировал лягушке и поднялся, чтобы идти в беседку - от долгого сидения на корточках затекли ноги. Он прошагал по дорожке, усеянной разноцветными камешками, но на полпути к беседке свернул и пошел в дом. Мысль о том, что неуклюжие слуги могут случайно уронить и разбить одну из фигурок махтаса, тревожила, и Талигхилл решил лично проследить за тем, чтобы игру запаковали как следует. К тому времени, когда он пришел, на веранде уже лежали готовые свертки, слуги постепенно выносили их и грузили в паланкин. Второй паланкин стоял рядом и предназначался для принца. Остальные вещи перевезут в карете. Талигхилл потянулся, зевнул и вошел в дом, чтобы в последний раз проверить, не забыл ли чего в своих комнатах. Он прошелся по ним, отмечая то там, то здесь мелкие изменения в интерьере. Но не более того. Что был ты здесь, наследный принц, что не был - один демон! Пресветлый иронически хмыкнул, потешаясь над собственной философичностью. Ишь ты - сопли распустил, словно малое дитя. Не ожидал, старина, не ожидал. Ты еще пойди, поплачься Домабу в его цветастых вепрей - уж он точно оценит и все простит. Впрочем, сколько на себя не хмыкай, настроение этим не поднять. Сзади шумно задышали. Можно было не оглядываться - и так ясно, что пришел Джергил и старается как можно деликатнее обратить на себя внимание господина. Но принц, разумеется, обернулся, вопросительно поднимая правую бровь. - Все готово, господин, - сообщил телохранитель. - Хорошо. Ждите, я скоро буду. Он вернулся в гостиную и поднялся на второй этаж, остановившись у двери, за которой последние несколько лет бывали лишь слуги. Талигхилл положил дрогнувшую ладонь на дверь и нажал. С легким скрипом та отворилась. Прежде чем перешагнуть через порог, принц еще подумал, что дверь должна была быть заперта. И пришел сюда Пресветлый, повинуясь лишь минутному алогичному импульсу, потому что, пожелай он на самом деле попасть внутрь, ему бы пришлось искать управителя и брать у того ключи. Потом он вошел. Домаб сидел на постели матери, обхватив голову ладонями. На звук шагов он оглянулся, и на лице управителя принц увидел страдание пополам с удивлением. Хотя удивляться вообще-то следовало как раз Талигхиллу. Он и удивился. Но удивление было легким, оно притулилось на краешке сознания, а все остальное сейчас заполнил собой праведный гнев. Как смеет этот человек сидеть вот так запросто на постели его матери?! Завтра же на рудники! Окунать в Ханх до тех пор, пока крокодилы не насытятся, а потом то, что останется, - на рудники! Неизвестно, каких пределов достигло бы разгоряченное воображение принца; Домаб прервал мысли Пресветлого совершенно неожиданными словами: - Как хорошо, что она не видит всего этого! Принц опешил от такой наглости. Что имеет в виду этот недостойный?! - Я имею в виду то, что иногда люди меняются. И не всегда - к лучшему. Поэтому предпочтительнее помнить их такими, какими они были до... этих перемен. - Изволь выражаться яснее!
– приказал Талигхилл.
– И поторопись, если не желаешь сегодня же попробовать рудничной пыли. - Именно об этом я и говорю, - печально произнес Домаб.
– Ты изменился. Стал заносчивее и бесчеловечней. Страшные слова, но кто-то должен их тебе сказать, ведь так? Конечно, рудники и все такое... но кому-то нужно раскрыть тебе глаза, заставить посмотреть на самого себя со стороны. Попытаться заставить, - поправил себя управитель. - А почему же именно ты "раскрываешь мне глаза"?
– поинтересовался принц. - Ты что, самый совестливый в этом доме? - Нет, пожалуй, - покачал головой Домаб.
– Есть и посовестливее меня. Но у них - семьи. А у меня остался только сын. - Сын?
– искренне удивился Талигхилл.
– Я никогда не слышал... -
– И потом, кто же еще должен раскрыть тебе глаза на происходящее, как не твой собственный отец? - Ну, он-то далеко...
– начал Пресветлый. И замолчал. До него дошел наконец смысл сказанного Домабом. - Что?
– тихо прошептал Талигхилл.
– Что ты сказал? - Эта история стара и давным-давно всеми забыта, - вздохнул Домаб.
– ...И правильно сделали, что забыли. Ничего в ней хорошего нет, в этой истории. Да и знало о ней не так уж много людей. Когда Руалнир женился на твоей матери, он был молод и горяч... как ты сейчас. Он не думал о супруге, а предпочитал жене охоту и другие развлечения. Опять-таки, наложницы. Брак-то изначально был политическим, не более того. И мать твоя переехала сюда, в усадьбу. Чтобы не путаться под ногами. А я здесь уже тогда работал - только не управителем, а садовником. - И ты ее утешил, - выговорил принц ровным голосом. - Я ее полюбил, - покачал головой Домаб.
– И она меня. Тоже. И между прочим, Руалниру на все это было глубоко наплевать. Он как раз ездил то ли на север, то ли на юг - охотиться, - когда мы поняли, что скоро должен появиться ребенок... Ты то есть. Приехал Руалнир. Узнал, естественно. Расхохотался и сказал, что, мол, вместо него неплохо постарались. И ладно, главное, чтобы у ребенка имелся дар Богов. А поскольку мать твоя была из Пресветлых, из дальней ветви, у нее, как ты знаешь, такой дар был. Хотя и сказано, что Боги дают его только наследнику и только сыну правителя, в жизни всякое случается. А раз у матери дар, то и у тебя - тоже. В общем, родился ты; Руалнир носом крутить не стал - принял как родного. И вот тогда в нем произошла удивительная перемена; я этого поначалу не углядел, потому что в основном жил здесь, в Гардгэне не появлялся, но потом все-таки обратил внимание: Руалнир к тебе привязался. Мать твою он так никогда и не любил, а вот тебя - на удивление - да, полюбил. ...Скоро она умерла, тогда правитель и вовсе к тебе душой прикипел, словно жена была последним препятствием между ним и тобой. Вот так. - Звучит трогательно, - холодно заметил Талигхилл.
– А как оно было на самом деле, я у отца спрошу. С твоего позволения. - А если бы я про дар Богов не заговорил, ты бы поверил, - сказал Домаб.
– Знаешь, Исуур утверждал: "Закрывший глаза либо наступит на хвост спящего тигра, либо попадет в ловчую яму". - Это мы обсудим в другой раз, - отрезал принц. - Значит, на рудники я пока не отправляюсь. - Верно подметил - пока. А там видно будет.- С этими словами принц вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь. Тонкая высокая вазочка, что стояла на полке рядом с дверью, зашаталась и рухнула на пол - Домаб заметил это слишком поздно и не успел подхватить. Некоторое время он так и стоял: полуприсевший, с осколками хрупкого фарфора в пораненных ладонях - и кровь стекала на роскошный ковер, впитываясь в ворс. Потом управитель поднялся, ссыпал осколки на пол и пошел к лестнице, чтобы позвать слуг и приказать им убрать в комнате госпожи. На улице резкий голос Талигхилла отдавал команды. Из окна было видно, как паланкины и карета направились к главным воротам усадьбы; те поспешно отворились - и процессия запылила по дороге. Домаб закричал слугам, чтобы поторопились, и... /смещение - ударом наотмашь по векам. я.../
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Я вздрогнул и потер глаза. Они болели - словно под веки какой-то садист щедро насыпал крупнозернистой соли. Немного проморгавшись, я отметил, что остальные чувствуют себя не лучше. Слабое, но все же утешеньице. Рядом в кресле застонал Данкэн: - Что это было?! Хотел бы я знать! Но, кажется, Мугид очень скоро даст разъяснения. Он же не хочет, чтобы его растерзала толпа туристов, в самом деле! Повествователь бесстрастно наблюдал за нашими попытками прийти в себя. Рядом с ним я разглядел чей-то силуэт - кажется, это был один из слуг. Кивнув старику, силуэт удалился с необычайной поспешностью. Ого! Кажется, у нас ЧП. Вот только что из этого следует? Впрочем, скоро узнаем. Действительно, повествователь уже поднимался с трона привычным движением и оглядывал нас - так пастух оглядывает свое стадо. А в стаде-то - недочет! И тогда все встало на свои места. И кричавшая ночью толстуха, и этот вынужденный перерыв в повествовании, и суетливая фигурка слуги. То есть... почти все... Кое о чем я мог, конечно, только догадываться. - Господа, прошу простить меня за причиненное неудобство. Боюсь, сегодня повествований больше не будет. Одна из наших гостей решила покинуть "Башню", и я вынужден принять соответствующие меры. Мугид легко и плавно направился к выходу. Я, как привязанный, скользнул за ним, надеясь, что он не заметит, а заметит - не обратит внимания. Он не обратил. Или просто решил, что я могу слышать и видеть то, что случится. На первом этаже стояла толстуха, у ног ее лежала дохлым зверем полупустая дорожная сумка. (Я, признаться, ожидал, скорее, какого-нибудь чемодана.) Испуганный взгляд толстухи дернулся к Мугиду, и я впервые посочувствовал этому человеку по-настоящему. Похоже, сейчас начнется истерика. И направлена она будет на старика. Но я ошибся. Толстуха только тяжело вздохнула и почти простонала: - Скорее! - Автобус уже вызвали, - мягко произнес Мугид.
– Но скажите - если вас не затруднит, конечно, - что стало причиной подобного решения? Толстуха вздрогнула напуганным желе и неуверенно потянулась к сумке: - П-понимаете...
– Она задохнулась от страха и схватила сумку, загородившись ею от старика. - Успокойтесь, прошу вас, - сказал он тихим, но в то же время властным тоном.
– Ничего страшного не случилось. От этих слов толстуха затряслась еще больше. - Не случилось, - выкрикнула она истерично.
– Но случится. И я должна предотвратить это! - Что? - Мне снилось, что мой сын... Боги - НЕТ!!! Глаза толстухи закатились, и она стала заваливаться на бок. Видимо, чересчур живо вспомнился сон. Если учесть то, что рассказывал Данкэн... Он стоял рядом и ошарашенно наблюдал эту сцену. Правда, хвала небесам, пока молчал. Слуги подхватили обморочную и не дали ей упасть. Наверное, заботились о том, чтобы в полу не образовалась вмятина. Я скривился от собственных неуклюжих попыток пошутить и бросил осторожный взгляд на старика. Тот бесстрастно наблюдал за тем, как слуги приводят толстуху в себя. Она очнулась довольно быстро. Судорожно глотнула воздух, икнула и уставилась на Мугида большими выпученными глазами - рыба, попавшая на сушу. Только рыбы не икают. - Так что же вы видели?
– Повествователь спросил об этом как ни в чем не бывало. Словно ему - ему, а не ей!
– пришлось на минутку отлучиться, и вот он вернулся к прерванному разговору. - Я видела, как он умирает, - ослабевшим голосом произнесла толстуха. Понимаете - умирает! - Понимаю, - успокоил ее старик.
– Думаю, автобус уже прибыл. Слуги распахнули перед ним входную дверь, и Мугид, а после - толстуха вышли на площадку. Я последовал было за ними, но один из слуг настойчивым жестом остановил меня: - Не сейчас, господин. Я вынужден был согласиться с этим. Вряд ли мое присутствие чем-нибудь помогло бы, скорее - наоборот. Резкий пронзительный звук, родившийся в ущелье, поначалу напугал меня. Данкэн тоже вздрогнул, да и остальные внимавшие - они к этому времени тоже выбрались из комнатки и наблюдали за происходящим - покосились в сторону площадки. С минутным запозданием я все же понял, что это гудел автобус. Толстуха, поддерживаемая под локоть Мугидом, начала спускаться по лестнице. Когда они исчезли из поля зрения, я повторил свою попытку выйти наружу, и на сей раз мешать мне никто не стал. На площадке было холодно и ветрено - как, впрочем, и всегда. Я перегнулся через парапет и увидел далеко внизу ярко-желтый коробок автобуса. Мугид с толстухой преодолели уже примерно четверть пути и потихоньку продолжали спускаться дальше. Молодец старик. Не дал ей окончательно впасть в истерику. Рядом появились другие люди, они тоже наблюдали за тем, как повествователь и толстуха спускались. Но с меня было довольно - я уже насмотрелся досыта. Зато выпал случай поговорить с Данкэном. Я тронул его за локоть. Журналист мгновенно откликнулся и отошел в сторону, словно только дожидался моего знака. - Вы поняли?
– спросил я. Он кивнул. Конечно, он понял. Толстуха была следующей в очереди на суточное обладание даром Пресветлых. Ей на долю выпала способность видеть вещие сны. Или то, что она сочла вещими снами, если точнее. Вряд ли они имеют какое-то отношение к действительности. Но нам-то от этого не станет легче. Кто следующий? И что выпадет ему? - Мне страшно, Нулкэр, - неожиданно прошептал журналист, поеживаясь в своем кожаном жилете с карманами.
– Я начинаю жалеть, что вообще попал сюда. - Вы не одиноки, - хмыкнул я.
– Но что поделать? Отправляйтесь, если желаете, вслед за ними.- Я кивнул в сторону ущелья. Разумеется, отсюда не было видно ни автобуса, ни старика с толстухой, но Данкэн понял.
– Еще успеете догнать. Он вздохнул: - Знаете, теперь я понимаю, что чувствует обезьяна, когда сует лапу в ящик с апельсином. Вам, должно быть, известна эта старая охотничья уловка. Поимщик берет ящик, раскрашивает его как можно ярче и кладет внутрь апельсин. Делает отверстие - такое, чтобы обезьяна могла просунуть внутрь лапу, но вытащить ее с апельсином, зажатым в кулаке, была уже не способна. Считается, что обезьяна настолько глупа, что не может додуматься и сбежать. Глупости! Я только теперь понял: она не бежит потому, что ей интересно. Какой-то частью сознания животное догадывается, что все это неспроста и его, скорее всего, убьют. Но есть более сильный импульс, инстинкт - называйте это как угодно - любопытство! Ей любопытно - и она остается, дожидаясь поимщиков. Я сейчас - такая обезьяна. - А вот идет поимщик.- Я кивнул в сторону лестницы. Не знаю, как Мугид ухитрился так быстро довести толстуху до автобуса, но он уже возвращался. Лицо его не выдавало ни единого чувства. С таким бы лицом в карты играть! Данкэн вздрогнул и оглянулся. Потом замолчал. А я подумал, что этим трюком избавился от его вопроса, на который было бы очень сложно придумать правдоподобный ответ: "Скажите, Нулкэр, а почему остаетесь вы?" - Господа, - сказал Мугид, оказавшись на площадке и снова окидывая всех взглядом опытного пастуха.
– Поскольку нас так неожиданно... прервали, предлагаю пообедать, прежде чем мы продолжим наше повествование. Итак, продолжим? Тем лучше, поскольку сие означает, что все это закончится для меня раньше. Может быть, уже сегодня. Конечно, я бессовестно врал себе. Сегодня я бы не рискнул. Мугид и так на взводе. Опасный человек. Обед прошел в гробовом молчании. Как говорится, атмосфера сгустилась и готова была разразиться бурей. Правда, обошлось без бурь. После обеда мы продолжили, как и...
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЯТОЕ
Как и ожидал Талигхилл, во дворце было еще хуже. В смысле, жарче, многолюднее и утомительнее. Плюс ко всему - здесь нужно исполнять то, от чего он был благополучно избавлен, находясь в усадьбе: тренировки по владению оружием, занятие делами государственной важности, светские приемы и еще много всякого... непотребства. Слуги распаковывали багаж, а он шагал по длинным коридорам дворца, то и дело встречаясь с вельможами и увязая, как в патоке, в пустых разговорах о здоровье и непостоянных ценах на воду. Талигхилл при каждой встрече мысленно кривился и старался поскорее вырваться из лап очередного сахарно-улыбчивого собеседника, но уйти, совсем не поговорив, не удавалось. Что, разумеется, мало способствовало поднятию настроения принца. Впрочем, о каком таком настроении могла идти речь? Он несколько часов назад узнал о том, что является, по сути, бастардом, пускай и по материнской линии. Его отец - управитель имения Пресветлых! Разумеется, все, что наговорил Домаб, могло оказаться неправдой - могло бы! эх, могло! Вот только было - принц знал это, чувствовал - было правдой. Очередной коридор вильнул хвостом, подобно нашалившему псу, и Пресветлый оказался в крыле, где находились его покои. Также здесь располагались дворцовая библиотека, кабинет принца и все такое прочее. Но уж никак не храм Ув-Дайгрэйса, поэтому Тиелиг, шагнувший из тьмы одной из ниш и направляющийся к Талигхиллу, был тут, мягко говоря, неуместен. Но кажется, принц сейчас не был расположен говорить мягко. - Добрый день, господин, - поклонился жрец. - Возможно. Но я этого пока не заметил, - отрезал Пресветлый.
– Это все, чем вы хотели порадовать меня сегодня? В таком случае счастливого пути. И пускай этот день будет к вам по-прежнему добрым. - Благодарю вас, Пресветлый.- Тиелиг снова поклонился.
– Но это не все. - Что же еще? - Вас хотел видеть Харлин. И он просил меня, чтобы я поинтересовался у вас, когда вы сможете его принять. - Дело, разумеется, не терпит отлагательств?
– предположил принц.
– Ну, с Харлином я, положим, сам все решу, а вот что вы, любезный, здесь делаете? Неужели работаете у дворцового казначея посыльным? Непохоже на вас. Или, может быть, пожертвования в храм стали поступать в значительно меньших количествах? Неужели горожане поумнели? - Нет, хвала небесам, - покачал головой Тиелиг. В его голосе не было ни капли раздражения или неодобрения.
– Нет, пожертвования поступают все с той же регулярностью. Горожане не поглупели. Просто, господин... И Тиелиг внезапно замолчал. Принц с удивлением отметил, что впервые за долгие годы знакомства со жрецом наблюдает его растерянным. - Так что же, Тиелиг? Жрец помотал головой: - Ничего, Пресветлый. Простите, что потревожил ваш покой. - Вы уверены, что ничего? - Нет, Пресветлый, не уверен.- Тиелиг медленно, словно в тяжелом раздумье, снова покачал головой.
– Совсем не уверен... - Тогда говорите, - велел принц. - Не буду, господин, - ответил жрец Ув-Дайгрэйса.
– Именно потому, что не уверен. Талигхилл пожал плечами: - Ну, как знаете... И пошел к себе, заинтригованный необычным поведением Тиелига. А жрец еще некоторое время стоял, продолжая недоверчиво качать головой. Принц вошел в свои покои, рухнул на просторную кровать и пообещал самому себе до завтрашнего дня не заниматься никакими делами - даже делами государственной важности. В конце концов как-то же с ними Харлин справлялся, пока Талигхилл не приехал. А один день погоды не сделает. В дверь постучали. Уважительно, но в то же время настойчиво: мол, знаю, что ты здесь, и нечего притворяться, будто не слышишь,- открывай. Талигхилл проигнорировал стук и продолжал лежать, уставившись в алый шелк балдахина. Нужно было сказать Джергилу, чтобы никого не пускали. Неизвестный выждал некоторое время и снова постучал. - Входите, не заперто!
– крикнул принц, понимая, что не отвяжутся. В комнату вошел Харлин. Отыскал взглядом Пресветлого, поклонился и сразу, с порога, начал говорить о "неотложных делах". Талигхилл прервал его взмахом руки и приподнялся на локте: - Подожди, не торопись. Что-то на самом деле важное есть? Нет - знаю, что нет. Поэтому давай договоримся так: сегодня ты меня оставляешь в покое, а с завтрашнего дня - так уж и быть - тирань меня, сколько позволю. И не спорь. Все, ступай. Харлин поклонился: - Всего один вопрос, Пресветлый. Один вопрос - и я уйду. - Ладно, - великодушно согласился Талигхилл.
– Один вопрос. Слушаю. - Кто такой Раф-аль-Мон, господин? Не далее как вчера он явился ко мне с распиской на получение... некоторой суммы денег. Расписка была выдана вами. - Верно, - подтвердил принц.
– Мной. А что тебя смущает? "Некоторая сумма"? Пустяки. А кто такой этот Раф-аль-Мон, я не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Торговец, который продал нечто, что мне понравилось. - Благодарю, Пресветлый. Значит, завтра... - Завтра, завтра, - лениво проговорил Талигхилл.
– И никак не раньше. - Как будет угодно Пресветлому.- Казначей поклонился и вышел. На пороге он столкнулся с Джергилом - телохранитель пропустил Харлина и вошел в комнату: - Ваши вещи распаковали, Пресветлый. - И махтас? - Да, как вы и приказывали - в Желтой комнате. - Отлично. Больше никого ко мне не впускайте. Харлина тоже не следовало бы, ну да я не давал вам по этому поводу никаких распоряжений, так что вашей вины в том нет. Ступай. Телохранитель покинул комнату принца, а тот снова откинулся на подушки и стал размышлять об услышанном от Домаба. Думать о таких вещах Талигхилл не привык. Некоторое время он лежал, пытаясь разобраться в собственных чувствах и решить, как же относиться ко всему, сказанному управителем. Потом поднялся и подумал, что не помешает немного развеяться. Как быть с тем, что рассказал Домаб, он решит завтра. А сейчас... Не прогуляться ли до Желтой комнаты?.. Талигхилл поднялся и решительно направился к двери. Джергил вопросительно взглянул на Пресветлого, но тот лишь отмахнулся: - Можешь остаться здесь. И ты, Храррип, тоже. Все-таки один из телохранителей должен был следовать за принцем - они переглянулись, и Храррип последовал, а Джергил остался. Талигхиллу, впрочем, было все равно. Желтая комната находилась недалеко от его покоев, Пресветлый распахнул дверь и вошел, жестом повелев Храррипу остаться снаружи. - Вы все еще здесь, Тиелиг? Я думал, мы обсудили все, что вы хотели - и смогли - обсудить. Жрец оторвал взгляд от игральной доски и поклонился: - Вы правы, Пресветлый. Но я услышал от слуг об этом чуде, - Тиелиг указал на махтас, - и решил зайти сюда, чтобы взглянуть на него. - Где я вас и застал, - завершил за него принц.
– Удивительно, как много вы стали себе позволять, Тиелиг. Просто удивительно. Ходите там, где ходить вам не положено, заглядываете в покои Пресветлых - просто поражаюсь тому, как вы... осмелели. Что, культ Ув-Дайгрэйса приобрел популярность в народе? - Не большую, чем раньше, - ответил жрец.
– Я, видимо, должен просить у вас прощения за свои действия. - Должны, - согласился Талигхилл.
– Но ведь не просите. Да и что мне в ваших извинениях?.. Скажите-ка лучше, Тиелиг, вы любите играть в азартные игры? - Мне не полагается: сан, - с поклоном ответил жрец.
– Но позволю себе заметить (если вы имели в виду махтас), что это - не азартная игра. По крайней мере, в нее мне играть не запрещается. - Да, я имел в виду махтас, - согласился Пресветлый.
– Так что же, сыграем? - Как пожелаете. - Пожелаю сыграть, - сказал Талигхилл, усаживаясь в кресло.
– Итак, начнем со знакомства с правилами игры... - Простите, Пресветлый, но мне они уже знакомы, - сообщил Тиелиг, устраиваясь в кресле напротив. - Да?
– удивился принц.
– Откуда же? - За мою долгую и неспокойную жизнь приходилось встречаться с разными вещами, - уклончиво ответил жрец.
– В том числе и с махтасом. - Выходит, Тиелиг, вы опытный игрок? - Все относительно, Пресветлый. Есть игроки, по сравнению с которыми я младенец. - Отлично. Если вы знакомы с правилами, тогда начнем. - Начнем, - согласился жрец. Две армии зашевелились, выстраиваясь в боевые порядки и нацеливаясь на крепость, что находилась в центре поля. Еще некоторое время ей предстояло быть ничейной территорией, а потом... Потом - как получится.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
После сеанса Мугид попрощался с нами, пожелал спокойной ночи и удалился только тогда мы начали выходить из комнатки, все так же в молчании. И взглядами старались друг с другом не встречаться. Наверное, каждый думал о толстухе. Кроме, разумеется, меня. То есть я тоже думал о ней, но совершенно иначе, чем все. Я был ей благодарен. Потом я заметил Карну - она медленно поднималась по лестнице и выглядела очень печально. Наверное, ей было не по себе оттого, что вчерашняя собеседница сегодня сошла с ума. Я догнал ее, взял за локоть и тихо сказал: - Мне очень жаль. Снова банальности, старина. Мельчаешь. - Да, - согласилась она, - жаль ее. Но может, это и к лучшему. Как знать, вдруг ей и впрямь удастся благодаря своему сну спасти сына? - Вы верите в то, что ей снился вещий сон?
– Удивление в моем голосе не пришлось имитировать - я на самом деле был обескуражен такой суеверностью, - глупо верить в то, чего не может быть. А еще историк... Девушка внимательно посмотрела на меня: - А вы что же, после всех этих повествований считаете подобное невозможным? - Почему же, считаю возможным. Было возможным. Но только не в наше время. Кривишь душой. - Почему? - Потому что Боги ушли, древний Ашэдгун слился с Хуминдаром, а Пресветлых больше нет. Вот почему. Время Богов миновало, Карна. И теперь не стоит надеяться на сверхъестественные силы. Мы сами становимся Богами, изобретая самолеты, пароходы, телевизоры и многое другое, мы летаем в небесах и спускаемся под землю. Мы, если вам будет угодно, заняли ту экологическую нишу, которая до сих пор была прерогативой Богов. А сами Боги вымерли. Поэтому их чудеса стали невозможными, хотя раньше были объективной реальностью; теперь же наши самолеты-телевизоры превратились в такую реальность - а тогда они были невозможными. Вот такие пироги. - Да, - согласилась она. Ну, по крайней мере, кивнула так, будто согласилась.
– Но сон-то ей приснился. - Мне сны тоже снятся, - признался я.
– Некоторые даже сбываются. Конечно, не полностью, но все же... Понимаете, если я очень хочу приобрести, скажем, дачу на одном из "живописных берегов Ханха", как принято писать в рекламных проспектах, - так вот, если я очень этого хочу, думаю об этом все время, то и присниться мне эта дача может запросто, даже не раз и не два. Ну, а удивительно ли будет то, что в конце концов я накоплю денег - или, скажем, ограблю банк - и приобрету-таки эту свою двухэтажную мечту? По-моему, вполне закономерное явление. - Но Сэлла не мечтала о том, чтобы ее сын погиб, - заметила девушка. - Да. Не мечтала. Но она могла, предположим, беспокоиться о нем, бояться, что такая катастрофа произойдет. Вот и приснилось. Карна остановилась и внимательно посмотрела мне прямо в глаза: - Нулкэр, вы же не верите ни единому своему слову. Тогда зачем говорите? Чтобы утешить меня, да? Не знаю насчет историка, но психолог она великолепный. А утешитель из меня... - Верю, - сказал я.
– Верю, Карна. Потому что если не верить в мои слова, тогда - что же остается?.. - Наверное, раскрыть глаза и посмотреть на правду. Сделать то, чего так боялся Талигхилл. Карна ушла, а я некоторое время так и стоял, с некрасиво отвисшей челюстью. Поговорили, значит. По душам. Только твои слова ее ни в чем не убедили, даже не утешили, а ее - шарахнули тебя по темечку. Только... я же не Талигхилл! Я же знаю: происходит что-то непонятное. Я даже сам догадался про то, что это очень похоже на Божественный дар Пресветлых. Тогда почему?.. - Судорога челюстных мышц?
– участливо осведомился Данкэн. Я отстраненно посмотрел на него, но смолчал. Рот, правда, закрыл. - Вы сейчас куда?
– поинтересовался журналист. - К себе, - неприязненно ответил я.
– Расслабьтесь, Данкэн. Пока все нормально. Помолчал, а потом добавил: - Да и изменить сейчас мы ничего не в силах. Он молча кивнул и ушагал. Наверное, вспомнил про свою работу и пошел разглядывать выставку древнеашэдгунского фарфора - или что здесь еще имеется, в "Башне"? Я тоже вспомнил про работу и решил, что до ужина было бы неплохо ею заняться. Ну и занялся в меру сил, исписал несколько листов, наговорил целых две кассеты. Потом пошел ублажать чрево. За столом было тихо, словно там поминки справляли. Я пристроился рядом с Карной и злорадно отметил, что Данкэн еще экскурсоводит самого себя по выставкам "Башни". Девушка улыбнулась мне - мягко и искренне: - Простите, что сегодня сорвалась. Нагрубила, вы, наверное, обиделись. Вы ж хотели как лучше, а я...
– Она сокрушенно махнула рукой. Я - тоже: - Оставьте, мне досталось поделом. Просто день сегодня такой... Тяжелый день. - Это точно. Знаете, хочется, чтобы пошел дождь. А то в воздухе так... сухо, что ли. Словно в склепе. Я согласился с этим ее высказыванием, но сам подумал о том, что в комнатах холодно и так. Если еще и дождь пойдет, я точно замерзну или простыну. Или - и то и другое. Не успел я как следует поесть, как в зал ввалился Данкэн, весь сияющий, как лампа-факел с первого этажа нашей распрекрасной "Башни". Взглядом отыскал меня и чуть ли не обниматься полез - б-болван! Я, конечно, сверкнул на него глазами, но журналисту - как с гуся вода. Бухнулся рядом, начал накладывать себе в тарелку все, что только видел, да еще при этом какой-то мотивчик мурлыкал под нос. - Что с вами, Данкэн?
– спросила Карна.
– Чему вы так необычайно радуетесь? Он вскинул голову, несколько секунд растерянно изучал лицо девушки, словно видел ее впервые в жизни, а потом сообщил: - Представьте, здесь есть библиотека! А там... Там такие книги! Уф! Завершив свою речь этим многозначительным высказыванием, он уткнулся в тарелку. Я заметил, как удивленно вытянулось лицо господина Чрагэна, а сам он наклонился к уху своего соседа, жилистого седовласого мужчины - этакого генерала в отставке. До меня донеслось сказанное "академиком": "Молодежь просто удивительная - представьте, интересуются книгами!" Генерал в отставке скептически хмыкнул и расчленил тушку куропатки, хищно орудуя ножом и трехзубой вилкой. Я вздрогнул и поежился. Карна уже прощалась с нами. Я кивнул и слабо улыбнулся, что должно было означать поддержку... А сам подумал: опять придется выслушивать бред Данкэна. Что, интересно, он откопал на сей раз? Но журналист так ничего вразумительного и не сказал. Я не стал дожидаться, пока он доест, пожелал спокойной ночи и тоже удалился. Завтра будет тяжелый день, и стоит выспаться. Я даже не догадывался, насколько был прав.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Всю ночь шел дождь. В комнате стало еще холоднее и неуютнее, я закрыл окно заглушкой, но постукивание дождевых капель все равно было слышно. А потом... Даже не знаю, как это описать. Сначала я подумал, что башня рушится началось землетрясение или что-нибудь в таком духе. Все вздрогнуло, меня подбросило на кровати, как детский надувной мячик. Я ощутимо приложился к каменной стене и помянул всех предков до седьмого колена - надо же, угораздило меня оказаться в этом месте в это время! Нет, чтобы дома сидеть, в потолок плевать - поехал деньги зарабатывать. Жить надоело, идиоту!..
– ну и все такое прочее. Потом выпутался из одеял, впрыгнул в одежду, содрогаясь от ночной прохлады, и подумал, что надо бы, наверное, выйти и поинтересоваться, в чем, собственно, дело. Вышел. Коридор выгибался дугой, а из соседних комнат не выглядывала ни одна озадаченная рожа. Наверное, меня поселили на этом этаже одного. По крайней мере, никого из гостей я здесь не замечал (кроме себя, разумеется). В общем, тихо в "Башне", тихо и благодатно было в эту пору. Что уже само по себе казалось неправильным. Я вернулся в номер, обулся и вышел снова, мысленно одобряя свой последний поступок. Не шаркать же шлепанцами по х-хол-лодному полу! Когда я выбрался на лестницу, до меня долетели наконец первые признаки того, что землетрясение (или что это там было?) мне не приснилось. Хотя лучше, наверное, если б все-таки приснилось. В общем, чей-то громкий голос вопрошал: "В чем, собственно, дело?! Я требую объяснений!" Кажется, это был господин Валхирр. Впрочем, я вполне мог и ошибиться. Кто-то вторил вопрошавшему: "Да! Кто-нибудь здесь способен прокомментировать случившееся?!" Ну, Данкэн, понятно, был при исполнении. "Прокомментировать случившееся"! Да тут бы хоть кто объяснил, что вообще случилось! Я начал спускаться по лестнице, к голосам, все еще поеживаясь от холода. Тем временем к беседе подключилась и Карна: "Представьте, у меня в комнате была мышь! Это просто..." Я захохотал. Надо было, конечно, сдержаться: во-первых, неприлично, во-вторых, не по-мужски это как-то - смеяться над испуганной девушкой, а в-третьих... В общем, надо было сдержаться. Но не смог. Они все так и уставились на меня, а я хохотал и хохотал, присев и схватившись руками за живот. - По-моему, он свихнулся, - заметил Данкэн со свойственной ему непосредственностью. Я мысленно поаплодировал. - Что с вами?
– строго и как-то обиженно вздымая выцветшие брови, вопросил господин Чрагэн.
– Вам нездоровится? Я расхохотался пуще прежнего. Потом все-таки нашел в себе силы и простонал сквозь смех: - Простите... Просто... Тут вся "Башня" трясется, а... Мышь!.. Карна первой поняла, в чем дело, и засмеялась, весело и задорно. - А ведь он прав!
– заметила она.
– Здесь земля трясется, а я мыши испугалась. Остальные по-прежнему смотрели на нас с изрядной долей неодобрения. Но у меня словно гора с плеч свалилась: Карна не обиделась на мой бесцеремонный смех. А мнение остальных меня мало заботило. Появился Мугид, аккуратный и собранный - словно не спал вовсе, а так, стоял где-нибудь в темной нише и дожидался утра; но случилось непредвиденное, повествователю пришлось покинуть нишу и присоединиться к нам. Прежде всего - чтобы успокоить встревоженных и всех отправить по номерам, убеждая и заверяя, что к утру все непременно выяснится. А завтра - день тяжелый, так что вместо того, чтобы мерзнуть, шли бы вы, гости дорогие, спать. Уж не знаю, как ему удалось, но старик действительно всех успокоил. Утихомирил Валхирра, окоротил журналиста, пообещал Карне непременно извести всех мышей, сколько их есть в окрестностях "Башни" и в самой гостинице, - в общем, я даже не заметил, как все разбрелись по номерам. Но им-то как раз было хорошо, они жили здесь, на третьем, а мне еще до четвертого нужно было топать. Под пристальным взглядом Мугидовых глаз. И я потопал. А этот старик все глядел мне вслед, словно на спине у меня было написано, сколько ему жить осталось, мелким таким почерком написано, и он силился разобрать - потому и всматривался. Вошел я к себе в номер, упал на кровать, завернулся в одеяла и стал размышлять о том, что же все-таки произошло. Так ни до чего не додумался и только решил, что завтра выяснится. Выяснилось. Утро было какое-то неприятное - полусонное и серое. Все сидели за столом, как травленные Мугидовым ядом мыши, разговаривать разговоры не желали, только изредка вяло скородили вилками да ложками по тарелкам. Наверное, не я один исстрадался, ломая голову над тем, что же это так знатно громыхнуло. Теперь вот досыпали и додумывали. Только Данкэн вел себя как-то не так. (Он всегда вел себя "как-то не так", но на сей раз это "как-то не так" отличалось от уже привычного.) Журналист тоже сидел, опустив голову, и ни с кем не разговаривал - но ел тщательно, базисно так ел: словно впереди у него было несколько недель поста и он набивал брюхо впрок. Меня это наблюдение словно подхлестнуло, и я тоже с удвоенным старанием налег на еду. В особенности потому, что вспомнил: Мугид предупреждал - некоторые повествования могут длиться от рассвета до заката. Грех не внять таким словам. Еще больший грех - не сделать из этого соответствующих выводов. Может, и Данкэн поэтому уминает за двоих? Выяснить сие до повествования мне не удалось. Мугид (видимо предчувствуя возможные вопросы касательно ночного происшествия) скоренько построил нас, вывел вниз, в повествовательную комнатку, усадил в кресла и начал повествовать. Мы, не то чтобы там вопросы задавать, и оглянуться не успели, как уже началось.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ШЕСТОЕ
...Началось...
Тиелиг оказался сильным игроком. С ним было интересно, потому что жрец играл... нет, играл-то он по правилам. Только не по тем, что были в свитке Раф-аль-Мона, а по другим. У него имелся свой стиль... вернее, стиля, как такового, у Тиелига как раз не было. Жрец оказался непредсказуемым. В отличие от Талигхилла. И - в отличие от Талигхилла - он не любил играть в махтас. Принц заметил это еще в тот, первый раз, когда застал Тиелига в Желтой комнате за разглядыванием игрового поля и фигурок бойцов. Жрец тяготился игрой - но играл. И почти никогда не отказывался от предложений Пресветлого сразиться на расчерченной правильными восьмиугольниками деревянной доске. Талигхилл знал, что происходило это не потому, что он - Пресветлый. В чем-нибудь другом Тиелиг, пожелай он того, отказал бы принцу, и сделал бы это абсолютно без страха за собственную жизнь. Он был жрецом, а это многое дозволяло. В том числе - отказывать наследнику. Но он играл. Садился в кресло, или на коврик, или на подушку, откладывал в сторону высокий деревянный посох и начинал двигать по доске фигурки - но при этом лицо Тиелига застывало, словно маска. И, только внимательно приглядевшись, можно было заметить в прорезях-глазах огоньки неодобрения. Возможно, даже ненависти. Впрочем, принц старался не присматриваться. Минула неделя, плавно перетекла в другую - такую же жаркую и суетливую, наполненную многочисленными делами, делищами и делишками государственной важности. А еще оставались обязательные тренировки с оружием, после которых впору было лезть в бассейн с благовониями и долго отмокать - так бренное тело пропитывалось потом за эти несколько часов. А еще - церемонии и охота. А еще - махтас, хотя для него-то оставалось все меньше времени. А еще - черные лепестки, не желавшие покидать сны принца. Жизнь продолжалась. В один из таких душных дней, когда все просители были одарены, бумаги подписаны, а улыбки розданы; когда наставник довольно кивнул и сообщил, что на сегодня тренировок достаточно; когда выдалось несколько свободных от людей часов, Талигхилл велел вынести доску с фигурками в сад и установить там в тени каких-нибудь подходящих для этого деревьев. Дворцовый сад, конечно, не чета приусадебному парку - поменьше и поправильнее, но тут все же лучше, чем во дворце. Да и отыскать здесь принца, наверное, будет посложнее. Тиелига не нашлось - кажется, сегодня проводились очередные служения в честь Ув-Дайгрэйса - так что играть пришлось в гордом одиночестве. Разумеется, сражаться с живым противником в сотни раз интереснее, но иногда не мешает и вот так - сам с собой. И пускай победит сильнейший! Он сидел в саду, в легком соломенном кресле, и раздумывал над очередным ходом, когда прямо на игровое поле упал белый голубь. То есть это когда-то птица была белой, теперь же она истекала кровью. Голубь рухнул в самый центр сражения, разбрасывая хрупкие фигурки крылом и вздрагивая всем телом. Вдруг по птице скользнула легкая тень, принц поднял взгляд и увидел сокола. Тот, напуганный присутствием человека, не стал преследовать добычу дальше, он сделал над головой Талигхилла круг, пронзительно вскрикнул и улетел в тень деревьев. Там сокол отыскал подходящую ветвь и уселся, внимательно наблюдая за происходящим. Принц снова посмотрел на игральную доску. Голубь продолжал биться на ней, расшвыривая воителей и башенки в разные стороны. Видимо, когда падал, он сломал себе крыло и теперь никак не мог понять, почему же ему так больно. Талигхилл осторожно протянул руки и взял в ладони маленькое липкое тельце. Голубь еще несколько раз ударил крыльями и затих. Тогда принц приподнял его и внимательно осмотрел. На лапке птицы он нашел то, что искал миниатюрную бамбуковую трубочку, залитую с обеих сторон воском. Он отвязал трубочку от лапки голубя, а птицу уложил обратно на доску. Сокол потоптался на месте, наклонил голову сначала так, потом этак, присматриваясь к человеку. Спасшаяся добыча безжизненно лежала на доске, вывернув левое крыло. Сцарапать воск и выбить на ладонь плотно свернутую трубочку было делом одной минуты. Потом принц развернул послание, прочитал, перечитал еще раз, дернул шеей, словно на нее села докучливая муха, медленно отложил записку в сторону. "Этого не может быть...
– Что... - Мне нужно видеть Тиелига, - оборвал его Вэтнэкл.
– Сообщение от Пресветлого Талигхилла. Срочное. - Ступай за мной, - велел жрец. Он направился к алтарю - высокому, со скульптурным изображением Ув-Дайгрэйса, - приоткрыл маленькую дверцу, таившуюся в стене, и жестом пригласил Вэтнэкла войти. Молодой воин колебался недолго. Нагнувшись, он шагнул сквозь дверной проем и оказался в узком коридоре. Коридор выгибался натянутым луком, а концы его скрывались за поворотами. Сзади кашлянул жрец, Вэтнэкл смущенно отошел от двери, и тогда в коридор пробрался его провожатый. Он запер за собой дверцу и, не задерживаясь, направился в левый отрезок коридора. Вэтнэкл последовал за жрецом. За время пути они повстречали всего одного человека. Жрец удивленно посмотрел на Вэтнэкла и его проводника, но, смолчав, отправился дальше по своим жреческим делам. А проводник уже стучался в невысокую деревянную дверь. - Не заперто. - К вам посланник, господин, - сообщил проводник.
– От Пресветлого Талигхилла. - Пускай войдет. Вэтнэкл вошел. Келья, в которой он очутился, была не слишком просторной, но одному человеку жить можно было. Этот самый человек сидел сейчас у стола и прихлебывал из пиалы душистый чай. Тиелиг внимательно посмотрел на молодого воина: - Приду. Вот только чай допью. Скороход - уже усатый, но еще юнец - покачал головой: - Срочно, господин! Пресветлый Талигхилл велел... Жрец оборвал его небрежным жестом левой руки. Пиала в правой даже не покачнулась. - Ты слышал мой ответ. Ступай. Младший жрец мягко подтолкнул посланца к выходу, поклонился Тиелигу и закрыл за собой дверь, оставляя верховного наедине с собственными мыслями и недопитым чаем. И как только таких молодых отправляют с подобными поручениями? Тиелиг отогнал прочь вздорную мысль, оказавшуюся здесь совершенно некстати. Началось. Эта мысль тоже была некстати. Он допил чай, отставил пиалу и начал собираться. В общем-то, особенно собирать было нечего: посох, нараг с ножами, несколько мешочков с чаем, бальзамы всякие, то да се. Мудрый живет долго, наживает мало. Потому, кстати, и живет долго. Тиелиг вышел из кельи и прикрыл за собой дверь - не плотно, так, чтобы не нанесло через порог мусор. Воровать в храме некому. Тем более у верховного жреца. Да и уходит он не навсегда. Просто дела, скорее всего, потребуют его присутствия во дворце - в течение нескольких дней. Руалнир ведь просил приглядывать за сыном. А если судить по лицу скорохода, приглядывать за Талигхиллом придется. И очень внимательно. ...Началось...
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
– А что же дальше?
– требовательно спросил кто-то, и я узнал дрожащий голос Карны. - Госпожа, - немного укоризненно проговорил Мугид.
– Вам ли, историку, этого не знать? - Но в летописях нет упоминания о верховном жреце Ув-Дайгрэйса, Тиелиге, - возразила девушка.
– И о многом другом тоже. - Да, разумеется, вы правы, - согласился старик.
– И обо всем этом вы узнаете в свой срок. Просто я хотел, чтобы мы все пообедали перед тем, как продолжим. - Сегодня?
– уточнила Карна. - Сегодня, - заверил ее повествователь. Девушка немного успокоилась. Внимающие нехотя поднимались из кресел и выходили наружу. Меня - кажется, это уже стало дурной привычкой!
– ухватил за рукав Данкэн и вынудил приотстать. - Пойдемте прогуляемся, - предложил он мне.
– Конечно, это лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах сие не очень хорошо, но зато я покажу вам кое-что, достойное внимания. - Надеюсь, не раритет из местной библиотеки?
– ядовито поинтересовался я. - Нет, - улыбнулся журналист.
– Отнюдь. То есть, конечно, могу и раритет показать, их тут несколько, но, думаю, вам будет интереснее узнать о причине ночного шума. - Данкэн, вы склонны преуменьшать, - заметил я.
– То, что случилось, вы называете "ночным шумом"?.. Далеко идти-то? - На самый верх башни, - предупредил журналист.
– Но иначе показать вам это, не привлекая внимания других, будет сложновато. - Вы считаете, что, отказавшись от обеда, мы не привлечем их внимания? - Нет, если потом, когда вернемся в повествовательную комнатку, вы станете расхваливать раритеты... - ...которых я в глаза не видел, - добавил я. - Что-нибудь придумаете, - небрежно кинул Данкэн.
– Они небось их тоже не видели. Как выяснилось в течение нескольких следующих минут, лестница в башне была очень длинной. А ступеньки какими-то чересчур низкими - одной мало, а через две уже не перешагнешь. Я шел и ругал все, что только приходило на ум. А еще размышлял о том, что имел в виду Данкэн: "лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах сие не очень хорошо". Подниматься пришлось долго. Я упарился и запыхался, и утешало только то, что журналист тоже выглядел не лучшим образом. Наконец лестница закончилась, упершись в узкую высокую дверь, и Данкэн самым бесцеремонным образом толкнул эту дверь, она распахнулась, и на нас выплеснулась волна обжигающего холодного воздуха. - Заходите, не бойтесь.- Журналист шагнул, показывая мне, что бояться на самом деле нечего. Кроме, разумеется, ветра, который пробирал до самых поджилок, заставляя оные безудержно трястись. - Ну и чем же таким вы желаете меня порадовать, а?
– спросил я, щурясь от яркого солнечного света, от которого, признаться, отвык за последние дни. - Местными пейзажами вам вряд ли удастся меня удивить. - И не думал, - хмыкнул Данкэн.
– Вы слишком черствый и ограниченный человек, чтобы удивлять вас пейзажами. Себе дороже обойдется. Вон гляньте-ка лучше туда.- Он бесстрашно перегнулся через каменный парапет и тыкал пальцем куда-то вниз. Мне, признаться, подобный подвиг удался с большим трудом. Не в смысле пальцем тыкать, а в смысле перегнуться через парапет. Падать было далеко, тут не то что всю жизнь, тут много чего вспомнить можно. Хотя... Что, кроме жизни, еще вспоминать?.. Глупые какие-то мысли в голову лезут. Крайне несвоевременные. Особенно если учесть... Я отшатнулся, захлебываясь на вдохе и отказываясь верить своим глазам. Потом задрал голову вверх: над нами возвышалась односкатная крыша, прикрепленная одним своим краем прямо к скале, к которой, собственно, тулилась и вся башня. Между площадкой, на которой мы стояли, и вторым, внешним краем крыши протянулись каменные полосы, оставлявшие щели для бойниц. Из одной такой бойницы и выглядывал наружу Данкэн, я секунду назад смотрел из второй. Еще, кроме огромного пустого пространства, под крышей имелись большие нечищеные колокола. Пестиков в них не было... словно языки вырвали. Но это я уже обращал внимание на совершенно неважные детали. Отвлекался от самого главного. Боялся подумать. Потому что самая важная деталь лежала внизу, на площадке перед выходом из "Последней Башни" - огромный валун, невесть как там очутившийся. То есть понятно, что свалился он откуда-то сверху - оттого и грохот ночью был, - но как он свалился и что стало этому причиной? Впрочем, положа руку на сердце - даже это сейчас было не важно. А важно было то, что мы оказались запертыми в этой проклятой башне. И мой план разваливался - как гнилой плот в могучем речном потоке, - разваливался и тонул. А как было хорошо продумано: истерика, отъезд раньше назначенного срока! Еще бы и деньги сберег. Главное ведь, что я почти все, что можно было, узнал. Осталось только удалиться, не задерживаясь до самых финальных сцен. Потому что все предыдущие мои коллеги оставались до завершения повествований - и неизменно возвращались ни с чем. Если возвращались... Похоже, и мне грозит разделить их незавидную участь. Но обо всем этом можно будет подумать и позже, а сейчас нужно спускаться к нашим коллегам-внимающим, дабы не пропустить очередной сеанс. И мы с Данкэном стали спускаться. - Мугид уже знает?
– спросил я. Глупый вопрос, если задуматься. Конечно, он знает. Вот только - что предпримет? Журналист кивнул: - Знает. Я сегодня ночью, когда он всех разогнал по номерам, подумал как раз о чем-нибудь таком - подобном тому, что мы сейчас видели. И решил сходить посмотреть. Сначала выглянул из своего окна, но оттуда площадку не видно. Пришлось подниматься наверх. Я, конечно, мог просто попытаться открыть наружную дверь на первом этаже, но... Внизу был Мугид, поэтому я не решился на такое. ...В общем, я поднялся наверх. Увидел то, что сегодня показал вам,- было темно, но как раз к тому времени, когда я поднялся, из-за туч вышла луна - и решил было уже уходить. Я к лестнице, а там стоит старик. Не поверите, но почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, которого застали на месте преступления. И теперь должны выпороть... или того хуже. А он только сказал - тихо так, властно: "Идите спать", - и отодвинулся. Меня пропускал. Я и припустил вниз по лестнице. А он ведь наверняка поднимался не затем, чтобы меня в кровать отослать. То есть, может, и затем, но не только. Выходит, знает. ...На то, чтобы спуститься, у нас ушло меньше времени, чем на восхождение. Торопились, чтобы не опоздать на сеанс. Но когда пришли, обнаружили, что на первом этаже еще (или уже?!) никого нет. Я решил было заглянуть в комнатку, но сверху на лестнице раздались голоса, и вся честная компания, поевшая и довольная, снизошла к нам. Впрочем, это только на первый взгляд мне показалось, что они довольные. Потом я пригляделся и понял, что ошибаюсь. Они были скорее перепуганы просто слишком старательно прятали свой испуг за фальшивыми улыбками. Только долговязый юноша в очках смотрел на мир растерянно и кривил уголки губ. Только неестественно громко смеялась Карна. Только... Мугид заметил нас и произнес ровным голосом, словно говорил о меню на ужин: - Думаю, новость, которую я сообщил всем вам, господа, повторять для господ Нулкэра и Данкэна не нужно. Вы ведь были наверху и видели все своими глазами, не так ли, господин журналист? Тот отвесил шутовской поклон: - Как и вы, господин повествователь. Но если вы поделитесь со мной вашими соображениями по поводу того, что мы предпримем, дабы выбраться отсюда,что вы предпримете - я буду вам очень признателен. - Пойдемте в комнату, я все расскажу. Я шагнул к Карне и сжал ее тонкие холодные пальцы: - Не переживайте, все будет хорошо. Она кивнула и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. - Конечно, все будет хорошо. Я не переживаю. Девушка замолчала, хотя чувствовалось: сказала она не все, что хотела. Мы расселись по своим местам; Мугид опустился на трон и начал вещать ровным, бесстрастным голосом. - Господин Данкэн интересуется, что мы предпримем для того, чтобы выбраться из "Башни". Что я предприму. Так вот, господа, - ничего. Супруга Валхирра громко охнула. Долговязый юноша напряженно засопел и поправил сползшие на нос очки. Генерал в отставке привстал со своего места и открыл рот, чтобы призвать господина повествователя к самому строгому ответу по всей форме. - Успокойтесь, господа, - прервал его Мугид.
– Дайте мне договорить.- Он дождался, пока генерал сел, и продолжил: - Так вот, я не предприму ничего, чтобы выбраться из "Башни". У нас впереди еще несколько дней с повествованиями, а за это время сюда успеют добраться спасатели, камень уберут, и все вы, живые и невредимые, покинете гостиницу. Припасов у нас предостаточно, так что не беспокойтесь - от голода или от жажды мы не умрем. - Отлично!
– воскликнул Данкэн.
– Прекрасно! Великолепно! А как же сюда доберутся эти самые спасатели? - Так же, как добрался автобус, который увез госпожу Сэллу. У меня имеется небольшой радиопередатчик, господин журналист. - Значит, уже завтра здесь будут люди и вход очистят?
– гнул свою линию Данкэн. - Я бы не рассчитывал на завтра. Скажем так: завтра-послезавтра. Журналист удовлетворенно кивнул и откинулся на спинку кресла. - Я могу начать повествование?
– спросил Мугид. Возражений не последовало.
ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕДЬМОЕ
У южных ворот Гардгэна было людно и пыльно. И жарко. Стражники, одетые в кольчуги и шлемы, истекали потом и завистливо глядели на проходивших. Те могли себе позволить оголиться до пояса или же вообще идти в одной набедренной повязке - какой спрос с простолюдина? А им, хранителям порядка, приходилось выстаивать целый день в полном облачении. И это было хуже, чем пытки в застенках Губители. (Губителью называли темницы Гардгэна, которые имели еще и официальное название - Обитель Преступивших.) Раньше стражники могли себе позволить мелкие отклонения от устава - и пользовались этим вовсю, заступая на пост без кольчуг и шлемов. Но два дня назад ситуация в городе изменилась, и эти перемены отразились также и на стражниках. Теперь любого, кто рискнул бы появиться на посту без полного облачения, ожидало суровое наказание плетьми. Так что приходилось молчаливо терпеть изощренную пытку руководства и ломать голову над тем, что стало причиной подобных ожесточений. (Слухи о войне с Хуминдаром еще не просочились за пределы дворца - Армахог позаботился об этом.) Сквозь глотку распахнутых ворот в Гардгэн грязным потоком вливались путники. По большей части это были крестьяне окрестных поселений, везущие на рынок свои товары; значительно реже попадались купцы или вельможи. Но самым удивительным было то, что за последние два дня - как раз с той поры, когда приказы начальства обрели неожиданную строгость,- в город стали стекаться Вольные Клинки. По одному, по двое-трое они входили через южные ворота, ловко швыряли стражам монетку, расплачиваясь за вход, и спрашивали, где находится "Благословение Ув-Дайгрэйса". Пока их было еще мало, но умные люди подозревали, что это только пока. Среди приходивших все чаще и чаще попадались нищие, не способные заплатить пошлину. Таких приходилось отгонять прочь. Впрочем, самые ловкие все же проникали в город. Один из стражников, с узкими слезящимися глазами и бородкой клинышком, толкнул в бок другого: - Опять. По тракту к воротам шли, пошатываясь, три путника. Их одежды давным-давно превратились в бесформенное и бесцветное тряпье. Однако это тряпье обладало резким запоминающимся запахом. Очень резким и очень запоминающимся. Один из бродяг прижимал к впалой, словно вдавленной внутрь груди небольшую котомку. Вокруг котомки распространялось зловоние, которого не перебивал даже специфический аромат нищенских одежд. Стражник со слезящимися глазами прорычал нечто нечленораздельное и потянулся за алебардой: - Стоят-ть!!! Я сказал, стоят-ть, выр-родки! Вся пыльная колонна, постепенно вливавшаяся в котел города, вздрогнула, но, сообразив, что обращаются не к ней, продолжила свое движение. Три оборванца остановились и безропотно ждали, пока к ним подойдут. Стражник вздернул кверху бородку и направился к нищим, небрежно поигрывая алебардой. То ли оттого, что она была тяжеловатой, то ли из-за жары и потных пальцев алебарда выскользнула из рук воителя и чуть было не отсекла ему полстопы. Стражник крякнул, поднял оружие и злобно посмотрел на бродяг, ставших невольными свидетелями его конфуза. - Кто такие? Что нужно в столице? Один из оборванцев заговорил, и голос его оказался неожиданно властным и громким: - Мы пришли по важному делу. Нам необходимо видеть Армахога или самого Пресветлого. У нас для них очень срочные сведения. Кто-то из проходивших при этих словах хихикнул, представляя, какие важные дела могут быть у бродяг к старэгху или наследному принцу. Стражник побагровел, выкатил глаза и прорычал: - Пшли пр-рочь, мр-разь! Живо! - Ты слишком много себе позволяешь, - заявил оборванец, чем поверг толпу в еще больший восторг. Некоторые даже начали останавливаться, чтобы полюбоваться на редкостную картину: нищий отчитывает стражника. - Ты рискуешь своим.... - Молчать!!!
– оборвал его стражник.
– Это ты рискуешь - не дожить до завтрашнего... В это время трое нищих, как по команде, сорвались с места и, пихнувши самым бесцеремонным образом хранителя порядка, ввинтились в толпу. Алебарда снова рухнула в опасной близости от ног стражника, и тот взревел черным буйволом, который во время брачного периода заметил самку. Сотоварищи оскорбленного кинулись было ловить дерзких оборванцев, но не успели. Все-таки на них висели доспехи, а демонстрировать рекорды по бегу с такой ношей тяжеловато. Да и толкаться по улочкам Гардгэна, покинув пост на произвол судьбы... Тут дело могло закончиться чем-то большим, нежели просто порка плетьми. Бродяги же пробежали несколько кварталов, не останавливаясь ни на мгновение, и, только окончательно убедившись, что погони нет, позволили себе перевести дыхание. Впалогрудый по-прежнему прижимал к сердцу зловонную котомку - бережно и одновременно брезгливо. Отдышавшись, бродяги направились в сторону дворца. Видимо, они не лгали стражникам, когда говорили о том, что им понадобилось в столице. У внешних стен, окружавших дворец, сад и комплекс придворных построек, оборванцев остановили. Здешние стражники тоже не отличались хорошим настроением, поскольку, как и постовые у городских ворот, были вынуждены носить на себе тяжелые доспехи. Но эти, по крайней мере, не были настолько тупы, чтобы не понять: если трое бродяг ломятся во дворец, то у них есть для этого важная причина. Младшего из караула, как водится, послали к сотнику, чтобы тот решил, что делать с "гостями". Но буквально у ворот гонец столкнулся нос к носу с Армахогом, а тот, услышав, в чем дело, решил поговорить с визитерами лично. Старэгх подошел к воротам, и оборванец с впалой грудью неожиданно вскрикнул. Стражники угрожающе надвинулись, но Армахог остановил их резким взмахом руки. - Шэддаль? Это... ты?
– изумленно прошептал военачальник. - Да, - дрожащим голосом ответил впалогрудый бродяга. И стражники, присмотревшись, узнали в нем того, кого менее всего могли ожидать встретить в таком виде. Это был Шэддаль - сотник элитной гвардии Руалнира. Вернее, бывший сотник бывшей элитной гвардии. - Я...
– начал было впалогрудый. - Молчи, - оборвал его старэгх.
– Пойдем, вас накормят и отмоют, оденут в нормальную одежду, а уж потом - расскажешь. Письмо дошло. - Благодарение Богам!
– вскричал сотник и неожиданно рухнул на колени, складывая руки в молитвенном жесте.
– Благодарение Богам! Они услышали наши мольбы! Значит, вы готовитесь?.. Армахог хмуро кивнул: - Готовимся. И ты будешь здесь очень кстати. Вставай и пошли. Он повел "гостей" через дворик к казармам. Потом резко остановился, досадливо скривил губы и направился во дворец, знаком приказывая всем троим не отставать. - Да, - заметил старэгх как можно небрежнее.
– О том, что вы знаете,- ни слова. - А если будут спрашивать?
– уточнил Шэддаль. - Проклятие, ты же сотник! Вот и рявкнешь на всех, чтобы заткнулись. Или за время пути сюда разучился? - Нет, не разучился. - И отлично. Я поселю тебя у себя, мои слуги не болтают лишнего. ...Армахог оставил сотника и двух его спутников приходить в чувство, а сам поспешил в зал для совещаний. Там уже второй день, с перерывами только на обед и сон, продолжалось заседание военного совета. В просторном помещении без окон горели волнистые ароматные свечи; на стене висела карта мира, каким его знали лет этак пятьдесят назад. Впрочем, за эти полсотни лет никаких особенных изменений в познании мироустройства не произошло, разве только пара-тройка мелких самостоятельных княжеств признала власть империи да на белом пятне, что красовалось в верхнем правом углу (то есть на северо-востоке) обнаружилась небольшая долина, а за ней - снова горы. А что за горами, ведают только Боги. Вокруг П-образного стола сидели те, от которых сейчас могло многое зависеть: Пресветлый Талигхилл (скорее всего, уже не наследный принц, а правитель), военачальники, Харлин и несколько его помощников, градоправитель и Тиелиг. Все они безотлучно находились здесь с момента получения принцем /то есть правителем/ письма о том, что посольство в Хуминдаре было уничтожено и что теперь к южной границе Ашэдгуна движется огромное войско хуминов. На повестке дня стоял всего один вопрос. "Война". Талигхилл интересовался, какое войско можно собрать за тот срок, который у них имеется. Харлин мямлил что-то о скудной казне. Армахог заявил, что такие сведения предоставит только через пару дней, но по его предварительным подсчетам рекрутированных вкупе с регулярщиками не хватит - если, конечно, верны те цифры, которые названы в письме. Тиелиг молчал. Старэгх вообще не понимал, что здесь делает верховный жрец Бога Войны, как бы парадоксально в данной ситуации это ни звучало. Парадоксальность немножко уменьшалась, если вспомнить о прежнем отношении Талигхилла к Богам и их служителям. Правда, последнее время Тиелиг часто играл вместе с Пресветлым в махтас... Интересно, почему выбор принца (правителя!) пал именно на верховного жреца Ув-Дайгрэйса? И насколько стремился к этому сам жрец? Армахог рассказал о неожиданном появлении Шэддаля, и сидевшие за столом заметно оживились. Пресветлый объявил небольшой перерыв, и все задвигали креслами, выбираясь из их мягкого плена. Сам Талигхилл с удовольствием поднялся и прошелся по залу, разминая затекшие ноги. Он приблизился к старэгху и вопросительно посмотрел на него. - Не знаю, - развел руками тот.
– Не знаю, Пресветлый, сам мучаюсь в догадках. - Когда их приведут? - Как только помоются и переоденутся. И как только будут в состоянии говорить. Насколько я понимаю, весь путь сюда они проделали пешком. - Из самого Хуминдара?
– поразился Талигхилл. - Не знаю, они не говорили об этом. Просто... по ним не скажешь, что последние несколько дней они ели и спали. Пресветлый кивнул и снова заходил по залу, как дикий зверь в клетке. Сколь бы ни была просторна эта клетка, он все равно будет ходить из угла в угол, словно отыскивая выход, словно не веря собственным глазам, свидетельствующим: выхода нет. Войска, которое имелось сейчас у них в наличии, недостаточно. А когда - и если - удастся собрать дополнительное, может быть уже слишком поздно. Наиболее выгодное во всех отношениях место для битвы - ущелье Крина. В нем враг окажется зажат, задержится, пообтреплется. Но это сражение не будет решающим для всего хода войны. Для других же боев может попросту не хватить солдат. И что делать - Талигхилл не знал. Раскрылись двери, в зал вошел один из людей Армахога и сообщил старэгху, что Шэддаль со спутниками готовы ответить на все вопросы. - Пускай войдут, - велел Пресветлый, усаживаясь на свое место. Бывший сотник элитной гвардии Руалнира и два гвардейца - все, что от нее осталось, - вошли и замерли на пороге. - Вы можете совершенно свободно говорить все, что сочтете нужным, сказал Талигхилл.
– На этом заседании нет лишних ушей. - Пресветлый, мне сказали, что вы уже знаете о том, что произошло в Хуминдаре, - хриплым голосом вымолвил Шэддаль. - Только в общих чертах. Расскажите подробнее. - Сперва я должен показать вам то, что мы принесли с собой. Только сейчас Армахог заметил, что Шэддаль прижимает к своей впалой груди котомку. Она распространяла резкое зловоние, и кое-кто из сидящих уже уткнулся носом в надушенные платки. Старэгх презрительно хмыкнул, хотя, наверное, не имел права судить этих людей. Все-таки они не знают, что такое война, они с самого рождения жили в домах знатных вельмож и справляли нужду в туалетах, где пахло розами или нарциссами. Шэддаль держал в руках котомку, и на лице бывшего сотника читалось такое нечеловеческое страдание, что впору было подумать: в котомке лежит сердце впалогрудого. Он поставил ее на край стола и открыл. В зале завоняло еще сильнее, а Шэддаль медленно опустил в котомку руку и вытащил оттуда за волосы чью-то голову. Распухшая, начавшая разлагаться, она еще не до конца утратила те черты, которые были свойственны ей при жизни. Армахог, например, сразу узнал острый нос и широкие скулы - нос и скулы Руалнира. Да и чью еще голову стал бы нести Шэддаль столько дней, борясь со зловонием и отвращением?.. - Это...
– Сотник вздрогнул.
– Это, Пресветлый, то, что оставили от твоего отца братья Хпирны. - Кто они такие, эти братья Хпирны?
– спросил Талигхилл, и по голосу принца нельзя было даже подумать, что ему только что показали голову родителя. Но Армахог видел глаза Пресветлого и не обманулся: в них застыла сама смерть. - Это те, кто нынче властвует в Хуминдаре, - объяснил Шэддаль. Он немного успокоился, и голос его уже не так дрожал и хрипел, как раньше.
– Они близнецы. - Сколько их?
– Так осведомляться можно о количестве воинов во вражеском отряде, а не о правителях. - Двое, Пресветлый. - Хорошо. А теперь расскажите нам о том, что же произошло. Взгляды всех, кто был в зале, буквально впились в Шэддаля. Тот заговорил. /смещение - головокружительное и стремительное, как падение с отвесной скалы/ Тиелиг шел по улицам Гардгэна и не узнавал их - так все изменилось за последние два дня, которые он провел рядом с принцем и власть имущими Ашэдгуна. (Впрочем, теперь принц стал правителем... станет завтра, когда состоится официальная церемония захоронения Руалнира и сразу после этого возведение Талигхилла на престол.) В городе появилось больше людей, в толпе все чаще попадались вооруженные до зубов молодцы, которые со скучающим видом шагали по мостовой и угрюмо смотрели по сторонам. Каким-то непостижимым образом до них дошла весть о наборе в армию, и воители пришли, чтобы послужить Ув-Дайгрэйсу. Скорее всего, они не знают, что у них очень мало шансов вернуться с этой войны. Сегодня Тиелиг решил покинуть совещающихся и пойти в храм. Нужно было приготовиться к завтрашней церемонии. А заодно отдохнуть от удручающих дебатов о том, что же делать. Власть имущие ходили по кругу - до сегодняшнего дня. Они ведь только от Шэддаля узнали о составе вражеского войска и о том, как быстро армия движется к границе, только сегодня узнали, что случилось в Хуминдаре... Только сегодня Тиелиг, проснувшись рано утром в чужой комнате и с трудом вспомнив, где он находится и почему, понадеялся, что, может, все еще обойдется. Нет, не обошлось. Положение даже хуже, чем он ожидал. Руалнир и вся его свита были вероломно убиты прямо во дворце Хпирнов. Лишь сотнику и пяти гвардейцам чудом удалось спастись - они во время резни находились за пределами дворца. Благодаря случайности Шэддаль узнал о происходящем, смог затаиться и даже отправить письмо в Ашэдгун с помощью доверенного человека. На следующий день в голубятню нагрянули солдаты Хпирнов, и, опять-таки благодаря невероятному стечению обстоятельств, Шэддаль и два его гвардейца сумели прорваться сквозь кольцо окружения и сбежать. Еще троих в этой облаве убили. Как выяснилось, именно тогда Хпирны решили уничтожить всех осведомителей Ашэдгуна - одним ударом. Они знали многое, так что смогли обезвредить если и не всех, то почти всех. Остальные, видимо, затаились и боялись лишний раз привлечь к себе внимание, а не то что послать письмо в Ашэдгун. Тиелиг знал, что подобный рассказ у слушавших вызвал недоверие. Слишком много невероятного. Но жрецу казалось, что Шэддаль не лжет. Сотник на самом деле сумел спастись, на самом деле выкрал голову Руалнира, на самом деле пробрался через все препятствия и попал в Гардгэн всего на два дня позже, чем прилетел почтовый голубь. Шэддаль был не из тех людей, которые способны предать. А Тиелиг был не из тех, кого можно обмануть складными речами или искусной игрой. Поэтому когда Пресветлый спросил, верит ли жрец рассказчику, жрец сказал, что верит. И этим спас сотника от казни - а Талигхилл уже готов был отдать приказ. Разумеется, мальчик держится неплохо, но подобные рассказы воспринимать спокойно очень тяжело. Неудивительно, что он был готов казнить принесшего страшную весть. Тиелиг ступил на улицу Церемоний. У облупленной стены храма Бога Удачи, Гээр-Дила, как и два дня назад, сидел торговец амулетами. Тиелиг подошел, остановившись рядом со столиком. - Торгуешь?
– тихо спросил у низенького человечка. - Торгую, - согласился тот, не поднимая головы.
– Но только никто не желает покупать. Не верят. - Да, знаю. Не верят. Но возможно, скоро все изменится. - Думаешь? - Война, - сказал жрец.
– Война заставит их поверить. Когда человеку не на что больше надеяться, когда от его силы, ума, доброты уже ничего не зависит - он вспоминает о Богах. - И проклинает их за то, что дали ему слишком мало силы, ума и доброты, горько рассмеялся торговец амулетами.
– Мне кажется, что даже война ничего не изменит. По крайней мере, для Гээр-Дила. Но не для Ув-Дайгрэйса, так что - поздравляю. Тиелиг покачал головой: - Даже не знаю, принимать ли от тебя эти поздравления...- Он заметил вопросительный взгляд продавца и объяснил: - Война. После чего, не прощаясь, пошел дальше, к своему храму. Человечек смотрел ему вслед и растерянно перебирал пальцами позвякивающие амулеты. /смещение/ Принц не спал всю ночь. Ничего удивительного в этом не было, но и ничего хорошего - тоже. Как внезапно все изменилось! Талигхилл ощущал слово "война" как больной зуб, и он постоянно дотрагивался до этого зуба; зуб от этого ныл еще больше, но какая-то неведомая сила заставляла касаться его вновь и вновь. "Война". Талигхилл никогда не был на войне. Вот отец его был. /положим, не твой отец, а Руалнир/ Да какая, в сущности, сейчас разница?! /Никакой/ Отец был на войне. Усмирял восточные племена. Усмирил за пару недель и вернулся. Вот и вся война - одно название. Что ты расстраиваешься? Если ничего не изменится, эта война тоже закончится через пару недель. Только в роли Руалнира будут братья Хпирны, а в роли восточных племен - ашэдгунцы. Принц перевернулся на другой бок. Слишком много всего сразу. Признание Домаба, проблемы с войском, которого недостаточно, чтобы сдержать напор хуминов; завтрашняя церемония захоронения и последующее возведение на трон. Он должен будет доказать свое право на этот трон. Признать, что у него есть дар Богов, отметина каждого правителя династии Пресветлых. Для Талигхилла подобное признание значит слишком много. И все равно он сделает его. Отказаться от трона в такие дни он не может. Не имеет права. Придется сжать свою гордость в кулак и выдавить по капле, как смрадный застоявшийся гной. Да и... Гордость? Но он ведь на самом деле видел сны, которые теперь стали реальностью. Черные лепестки? Завтра будет вдоволь черных лепестков! Они устелют собою улицы, по которым пройдет траурная процессия. Я знал это намного раньше, чем отец уехал. Я мог его спасти! /Во-первых, это не твой отец. А во-вторых, ты не знал. Черные лепестки могли означать и твои собственные похороны. Любого Пресветлого хоронят подобным образом. Вспомни, мать тоже так хоронили./ До утра принц не заснул, а утром круговерть неотложных дел закружила его, как беспомощного котенка. Каковым он, в сущности, и являлся в эти дни.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
И мы, между прочим, сейчас не очень отличались от древнего принца. Мы тоже были беспомощны, и все зависело только оттого, как скоро до "Башни" доберутся спасатели и как скоро они смогут убрать камень. Я, конечно, верил словам Мугида о том, что в гостинице имеется достаточный запас пищи и воды, что мы здесь не загнемся от голода или холода; верил - но волновался не об этом. Старик не учел одного-единственного фактора. Не учел, потому что не знал о нем или же знал, учел, но смолчал. Все равно главное, что я тоже знал об этом факторе и поэтому не мог чувствовать себя в безопасности. Я сходил с ума от вопроса: "Кто сегодня обладает сверхъестественной способностью? И - какой именно?" - Прошу всех в Большой зал - думаю, там уже накрывают на стол.- Мугид поднялся со своего трона, и я мельком отметил то, что сегодня он двигается как-то замедленно. Устал, наверное. - Нулкэр, с вами можно?.. - ...поговорить?
– завершил я. Карна удивленно сдвинула брови. - Простите, но за эти дни подобную фразу мне приходилось слышать слишком часто. Похоже, Данкэн собирается написать обо мне статью. А то и сразу несколько статей. - Да? Интересно будет почитать. - Мне тоже, - признался я.
– Так о чем вы хотели поговорить со мной? - О вчерашнем вечере... И об этой жуткой ночи, - поколебавшись, добавила она. Из комнатки для повествований все уже вышли, так что мы остались с девушкой одни. - Дело в том, что я, если помните, вчера вечером сказала: "Как было бы хорошо, если бы пошел дождь". Или что-то подобное - сейчас уже не могу точно вспомнить. - А потом всю ночь лил дождь. - Вот, вы тоже заметили!
– воскликнула она. - Нет, догадался только сейчас, когда вы сказали. Ну так что же, вас смутило "дождевое" совпадение? - Вы не знаете всего, - с отчаянием в голосе произнесла девушка. Помните, когда упал камень, который завалил вход, все выбежали на лестницу, и я тогда кричала про мышь? Помните? Так вот, я увидела мышь до того, как камень упал. Я почувствовала, что по мне кто-то бегает, испугалась, закричала и на ощупь зажгла лампу. Я заметила только серый комочек и длинный хвост, потом мышь скрылась в щели, а я со всей силы швырнула туда книгой. Знаете, когда очень напугана... - Знаю.- Я накрыл ее руку своей.
– Я понимаю, что вы представили себе. Но даже если ваши предположения верны, все уже закончилось. Вы не можете больше управлять силами природы. - Откуда вы знаете?.. - Я знаю, потому что я был первым, кто испытал на себе подобное. Вы обретаете некое сверхъестественное свойство - но всего на сутки. Так было со мной, так было с Данкэном, так и с вами. И еще с Сэллой. Только у каждого появляются разные способности. Карна закусила губу и встала: - Пойдемте к столу. О нас, наверное, уже подумали демон знает что. Нужно было, наверное, сказать, что я бы не прочь дать повод таким мыслям. Или просто-напросто обнять ее... А я как проклятый думал о том, что нас ждет завтра. И еще о том, что в "Башне" нас семеро - внимающих; и - что будет, когда каждый почувствует себя Пресветлым? И еще мне почему-то казалось, что камень не уберут - ни сегодня, ни завтра. Слишком уж кислая рожа была у Мугида, слишком уверенно он говорил с Данкэном - чересчур уверенно. Мы вышли из комнатки и стали подниматься на второй этаж, не прерывая молчания. В зале находились только Данкэн с генералом, так что наше появление не вызвало излишне пристального внимания. Я принялся за еду, жалея о том, что не могу как следует порыться в местной библиотеке. Возможно, там имеются ответы на мои вопросы... Возможно-то возможно, но времени на поиски уже не остается. Если Мугид и дальше станет повествовать так долго, то мы только тем и будем заниматься, что есть, спать и внимать. Конечно, ему это выгоднее всего - ведь тогда на досуге никто не станет задавать себе лишних вопросов. И ему - тоже. Наш старик очень не любит лишних вопросов. Поужинав, я отправился спать и даже не стал работать - сил уже не оставалось. Слишком много всего навалилось в этот день - камень, война, смерть... Я вздрогнул и подумал, что начинаю потихоньку отождествлять себя с Талигхиллом. Кажется, еще в самый первый день Данкэн говорил о чем-то подобном. Для полного комплекта не хватает еще только этого! Сон избавил меня от размышлений, но успокоения не принес.