Правила крови
Шрифт:
Тут Джуд просит официантку принести всем еще кофе. Франческа отказывается, говорит, что у нее повышается давление. Она будет апельсиновый сок.
— Ханс вырос, женился, стал отцом и умер, когда дочери было два года. Он лишился еще одного зуба, и кровь из ранки шла три дня. На следующей неделе лошадь понесла и перевернула повозку, в которой он ехал; Ханс разбил голову о камень и истек кровью. Все это есть в дневнике. Гертруда интересовалась гемофилией, посещала деревни и наблюдала за больными, хотя, конечно, была абсолютно невежественна в том, что касалось причин болезни и способа ее передачи. Но в те времена невежественными были все, в том числе врачи. Многие считали,
Через пару лет от туберкулеза умерла жена Ханса Урсула.
— Хесли утверждает, что в Тенне не было туберкулеза, — возражаю я. Возможно, просто пытаюсь произвести впечатление на Франческу.
— У Хесли много неточностей, но он в этом не одинок. Девочка Магдалена осталась на попечении тетки, сестры ее матери, здоровой женщины; насколько я знаю, она не была носителем гемофилии. Трое ее сыновей были здоровы, а насчет дефектного гена у дочерей нам ничего не известно. Естественно, имея семерых детей, она не обрадовалась обузе в виде восьмого.
Приносят кофе и апельсиновый сок с превосходными швейцарскими пирожными, от которых Франческа отказывается; мы же с Джуд не в силах устоять перед соблазном. Выглянуло солнце, и стало довольно жарко; вода в реке заискрилась. Франческа рассказывает, что Гертруда Таубер, к тому времени уже усыновившая маленького мальчика, родители которого умерли, предложила забрать Магдалену. У нее были собственные представления о том, как передается гемофилия: поскольку сыновья гемофиликов всегда рождались здоровыми, она считала, что дочери тоже должны быть здоровы. В тех случаях, когда у дочерей гемофилика появлялись больные сыновья, Гертруда полагала, что болезнь передалась ребенку от матери. Согласно этой теории, болезнь в семье заканчивалась со смертью гемофилика и не передавалась следующим поколениям. Поэтому Гертруда не боялась, что, удочеряя Магдалену, она берет к себе носителя болезни, от которой истекают кровью.
Как только девочка поселилась в замке, Гертруда сменила ей имя. В своем дневнике она пишет, что всегда не любила имя Магдалена и удивлялась, почему оно так популярно в Граубюндене. Зачем давать имя дочери в честь распущенной женщины, из которой Спаситель изгнал семь бесов? Гертруда назвала девочку Барблой — так она назвала бы собственную дочь, если бы она у нее была.
— Вы, наверное, понимаете, — сказала Франческа, — что в те времена процесс усыновления был совсем не таким, как теперь. Причем не только в девятнадцатом веке, но вплоть до Второй мировой войны. Не нужно было доказывать никаким властям свою состоятельность. Никто не занимался… как вы это называете? Обследование дома?
— Кажется, обследование социально-бытовых условий, — поясняет Джуд.
— Точно. Вы просто забирали ребенка, которого родители не хотели или, скорее всего, просто не могли содержать, потому что у них было еще семеро. И вас не обязывали обращаться с ним как с собственным, давать ему тот же статус и привилегии. Гертруда не имела дворянского титула, но, вне всякого сомнения, принадлежала к высшим слоям общества. Она была владелицей поместья, а Ханс Майбах — пастухом. Усыновленный ею маленький мальчик приходился ей дальним родственником; Гертруда прямо об этом не пишет, но называет его «мальчиком моего родича». Таким образом, Магдалена, или Барбла, как ее теперь называли, никогда не чувствовала себя на равных с другими детьми. Кстати, я не спросила, кем приходится вам эта женщина?
— Барбла? Она моя бабушка в четвертом поколении.
— Ага. Теперь я понимаю ваш интерес.
Девочка ела в столовой для слуг, но время проводила с Гертрудой. Та обучила ее чтению и письму, а потом и французскому
В дневнике есть большие пробелы, говорит Франческа, а также много записей, где девочка вообще не упоминается. Потом сообщается лишь, что она сопровождала Гертруду во время поездки в Берн и позже в Вену, но не понятно, в каком качестве. Но если Барблу изначально готовили к карьере горничной, от этого плана, по всей видимости, отказались. Тем не менее Гертруда вздохнула с облегчением, когда ее сын Зигмунд уехал учиться в Венский университет. Четырнадцатилетняя Барбла была слишком красива, чтобы они и дальше жили в одном доме. Однако через три года Гертруда пишет, что девушка сопровождала ее в оперу в Зальцбурге, затем — на бал в Риме. Вероятно, она превратилась в чрезвычайно хорошенькую голубоглазую блондинку с пухлыми губами — мне вспоминается ее праправнучка Эдит, жена Генри. Теперь я не сомневаюсь, что Барбла — моя прародительница.
Они посещают Париж и Амстердам. Барбле двадцать. Гертруда, которая теперь очень гордится красотой девушки и ее «благородными манерами», вероятно, сожалеет, что в детстве держала ее на положении Золушки, но явно не об отъезде Зигмунда. Он теперь обручен с подходящей девушкой, своей ровней. Молодой англичанин, приехавший в Амстердам, чтобы купить бриллианты, знакомится с Барблой на каком-то официальном мероприятии и приходит с визитом. Гертруда называет его «юный герр Дорнфорт», и я вполне обоснованно предполагаю, что он не кто иной, как Томас Дорнфорд, ювелир с Хаттон-Гарден. Затем записи в дневнике надолго прерываются. Следующая — или следующая сохранившаяся, — сделанная шесть лет спустя, сообщает, что «Барбла родила сына». Полагаю, это был младший брат Луизы Квендон.
— Он болел гемофилией? — спрашиваю я Франческу.
— Не знаю. Никто не знает. В то время Гертруде уже исполнилось шестьдесят, а в восемьсот шестнадцатом году шестьдесят — это старость. Год спустя она престала вести дневник, а умерла в восемьсот двадцатом году.
Вот так. Все, что я хотел знать, и даже больше. Мне есть о чем подумать. Я от всего сердца благодарю Франческу, а она отвечает, что сама была рада с нами встретиться, — это такое удовольствие, делиться информацией. Джуд хвалит ее английский, но Франческа говорит, что гордиться тут нечем — у нее мать англичанка. Потом она уходит, сказав, что в половине первого должна встретиться с подругой, и спрашивает, пришлю ли я ей свою книгу, когда ее издадут.
Расставшись с Франческой, мы обходим Кур и любуемся цветами, которые успели вырасти со вчерашнего дня, пробиваясь навстречу солнцу. Я не прочь еще раз увидеть Тенну. Деревня хоть и не наложила отпечатка — слава богу — на мои гены, но стала частью моей жизни. Я чувствую, что теперь другими глазами буду смотреть на ее зеленые луга и черные ели, на альпийские цветы, красные домики и даже белые ледяные туманы. Родина моей прапрапрапрабабки. И — что гораздо печальнее — источник смерти Джорджа Нантера и Кеннета Киркфорда. Но там мои корни, так же как в Годби, в Хаттон-Гарден, Блумсбери и северном Лондоне, и я говорю Джуд, что хорошо бы когда-нибудь приехать сюда в отпуск и пройтись пешком по Граубюндену, потому что теперь здесь у меня появилось что-то родное.