Правила поедания устриц
Шрифт:
Шей, как ни странно, все еще полна энтузиазма:
— Я хочу попробовать.
Она занимает место Гоббет на стуле напротив гадалки. Та снова совершает три поклона, снова окуривает стебли тысячелистника в дыме, снова повторяет свой долгий ритуал, отсчитывая и откладывая в сторону ветки то из левой, то из правой стопки.
Закончив, она хмурится и как-то растерянно смотрит на свои ветки. Время идет, а гадалка все молчит — на Шей не смотрит вообще. Молчание затягивается, нависает над столом, словно туча.
— Ну? – нетерпеливо бормочет Дункан. – Давай, скажи:
— Не, — шепчет Гоббет, — тут все посерьезнее. Сейчас что-то будет…
— Неблагоприятная гексаграмма? – тихо спрашивает Рактер у Гоббет, надеясь, что она и в этот раз следила за процессом.
— «Мин-и», — бормочет та. – «Поражение света». Еще какая неблагоприятная.
— Глупости говоришь, крыска, — вдруг говорит гадалка, которая, по идее, не должна была слышать их перешептывание, да и английского она, как предполагалось, не знает. – Ты не можешь знать, что добро и что зло. Для Вселенной нет ни того, ни другого. Она слишком велика, чтобы мы могли навредить ей.
— Я-то не так уж велика, в отличие от Вселенной, — вмешивается Шей. – Для меня имеет значение, удачу мне несет будущее или неудачу. Что там? Скажите…
Гадалка качает головой:
— Нет ни удач, ни неудач. Ты не можешь отличить одно от другого, пока не доживешь до завтра. И удачи и неудачи равно двигают тебя вперед.
— А что тогда есть? – спрашивает Шей, начиная, похоже, сердиться на эти малопонятные общие фразы.
— Есть жизнь. Есть смерть. Есть сила. И ты очень, очень сильная девочка. Ты всемогуща, пока твоя сила – внутри тебя.
— Пф! – довольно громко говорит Дункан с отчетливым презрением.
— Простите?.. – переспрашивает Шей. – «Я сильна, пока сила во мне»? У меня не очень хороший кантонский. Я, видимо, чего-то не…
— Сила, — с нажимом повторяет предсказательница. — Есть пустое. Есть наполненное. Свойство силы – перетекать из одного сосуда в другой, подобно океану, когда меняется баланс. Быть сильным — значит быть опорой себе самому. Сильный принимает и благословляет свое одиночество, слабый бежит от него.
— Чтобы быть сильной, надо быть одинокой? То есть ни с кем не сближаться? – с недоумением спрашивает Шей, по-вороньи склонив голову вбок.
— Нет. Быть сильной значит опираться на себя. А то, о чем ты говоришь – беречь себя, словно драгоценность – это жадность. Жадность – свойство пустого. Свойство полного – щедрость. Светильник не становится тусклее, когда от него зажигается другой. Но помни, что эта сила – твоя. Помни. Не отдавай.
Больше никаких комментариев Шей получить не удается.
— Честно, если б я не родилась и не выросла тут, в Коулуне, то решила бы, что у меня тоже нелады с кантонским, — растерянно говорит Гоббет.
— Что ж, я тоже рискну узнать свое будущее, — решает Рактер.
Ритуал с поклонами и окуриванием тысячелистника повторяется в третий раз.
Смуглые узловатые пальцы гадалки снова перебирают и перекладывают ветки – ритмичные движения могли бы, пожалуй, усыпить бдительность и погрузить в транс, если бы зрение и внимание Рактера не были улучшены различными средствами.
— Что там? – любопытствует Шей.
Предсказательница сводит брови еще более хмуро, чем в прошлый раз. Смотрит на Рактера исподлобья. Тихо, так, чтобы никто больше не услышал, говорит:
— Тебе – ничего не скажу. Уходи. Магия – не для таких, как ты.
— Что ж, — так же негромко говорит Рактер, поднимаясь со стула, — я понял вашу точку зрения.
— У вас одинаковые гексаграммы?! – с детской непосредственностью восклицает Гоббет, которая не слышала слов предсказательницы, зато с не меньшим вниманием, чем Рактер, следила за гаданием.
Его и Шей взгляды встречаются — будто стена на миг отрезает их двоих от всех остальных в шатре. Ее испуганные глаза кажутся такими большими, что кажется, кроме них на лице нет вообще ничего. Из шестидесяти четырех гексаграмм «Книги Перемен» им двоим выпала одна и та же, самая дурная, какую только можно представить, «Мин-и», «Поражение света».
Надо что-то быстро придумать, и Рактер берет Шей за руку, и не отводя взгляд от ее лица, говорит с широкой улыбкой:
— Общее будущее – это так прекрасно звучит! Я рад, что мы будем вместе, какие бы испытания ни послала нам судьба.
Рактер знает, что Шей достаточно умна, чтобы подыграть. Она так и делает — улыбается светлой и на вид совершенно естественной улыбкой:
— Не сомневаюсь, что так и будет.
Это первый раз, когда он прикоснулся к ней за все время их знакомства.
Рука Шей легкая, по-южному сухая, не такая мерзко-мягкая и липкая на ощупь, похожая на трясушееся желе, как у многих. Конечно, живая плоть так или иначе уступает киберкоже — все эти поры, волоски, прыщи, сосуды… Он хорошо помнит, какими отвратительными — в буквальном смысле до тошноты — казались ему люди из плоти и крови в первое время после установки имплантов. Но к Шей он привык, и этот ее странный морской запах — к нему тоже привык. Ему не неприятно это прикосновение.
И ей, кажется, не неприятно, несмотря на смятение.
Он снимает со своего мизинца кольцо, надевает Шей на безымянный палец — платина красиво смотрится на смуглой коже, — и легко касается ее руки губами. Кольцо в самом деле обручальное: когда-то оно принадлежало его жене — в той далекой, почти чужой жизни, когда Рактер был в значительно большей мере человеком, чем сейчас.
В темных глазах Шей сменяет друг друга какое-то невероятное количество самых разных эмоций (на другом уровне восприятия — оглушительная лавина диссонансных звуков, хоровод мельтешащих, как стая мотыльков, пятен цвета — очень много удивления, смущения — но гнева среди ее эмоций он не видит). Руку она не отнимает, хотя пальцы немного дрожат. Со стороны, как он надеется, все это выглядит весьма романтично.