Правильный пацан
Шрифт:
Включенную с середины магнитофонную запись Березюк слушал с угрюмым и подавленным видом. Но под конец все же нашел в себе силы вскинуть голову и ткнуть пальцем в умолкший диктофон:
– Эта запись не может служить доказательством моей вины.
– Конечно, не может, – легко согласился Ластовец.
Он уже решил для себя судьбу милиционера. Неплохо бы его самого пристрелить при попытке к бегству, да нельзя, может еще пригодиться следствию ФСБ. Так что пусть живет. Хотя такой жизни даже злейшему
– Тогда к чему весь этот детский сад? – ощерился Березюк, который, похоже, начал помаленьку приходить в себя.
– Детский сад? Вы всерьез полагаете, что вас кто-то собирается ставить в угол или лишать компота?.. – Ластовец засмеялся, после чего, как бы спохватившись, нагнулся к принесенному портфелю и извлек оттуда термос и сверток в промасленной бумаге. – Вот, угощайтесь, – предложил он. – Чай, бутерброды с сыром и колбасой. Вас ведь не покормили и сегодня уже вряд ли покормят. Пока оформят, пока поставят на довольствие…
– Я арестован? – прищурился Березюк. – Тогда хотелось бы увидеть соответствующее постановление.
– Скоро увидите, – пообещал Ластовец. – Останкинскую башню.
– Останкинскую башню?
– Ну да. Говорят, из окон Бутырки на нее открывается превосходный вид.
– Э, нет! – хитро улыбнувшись, Березюк поводил перед собой отставленным указательным пальцем. – Мое дело сначала должна рассмотреть специальная комиссия МВД. Или отдел внутренних расследований, на худой конец.
– Вот именно, что на худой, – усмехнулся Ластовец. – Скорее всего так оно и будет. Вас попытаются отмазать, чтобы не раздувать скандал на всю ивановскую… И все же эту ночку вы проведете в следственном изоляторе, так что лучше угощайтесь, пока я добрый.
– А вопрос? Вы хотели задать мне какой-то вопрос.
– Позже. Сначала перекусите.
Березюк скромничал недолго, набросившись на бутерброды с урчанием голодного пса.
– Надеюсь, – сдавленно пробормотал он, – меня определят не в общую камеру?
– В общую, голубчик, в общую, – ласково сказал Ластовец.
– Но…
– Понимаю, что нарушаю инструкцию, предписывающую содержать милиционеров отдельно от гражданских заключенных, но, – Ластовец развел руками, – свободных камер сейчас нет, я специально узнавал.
– Да вы что! – глухо произнес Березюк. – Меня же урки удавят, когда узнают, кто попал к ним в камеру.
– Не узнают. Слово офицера. Настоящего офицера, не милицейского.
– А как вы…
– Это не ваше дело. Поверьте, у нас есть возможность посадить человека под любым соусом. Вот вы, – Ластовец посмотрел на жующего собеседника одним глазом, – будете, к примеру, сантехником Потаповым, удушившим свою любимую супругу.
– Я холост, – холодно возразил Березюк, наливая себе чай в алюминиевый колпачок термоса. – Жена ушла от меня три года назад.
– Ах, какая умница! – всплеснул руками Ластовец. – Я вашу бывшую супругу имею в виду,
Он уже не скрывал ненависти к обнаглевшему душегубу с милицейским удостоверением. Еще пару минут назад приходилось притворяться, чтобы Березюк из осторожности не вздумал отказаться от угощения. А теперь дело было сделано.
Бутерброды, заботливо приготовленные полковнику невесткой, сожраны, чай, собственноручно настоянный на травах, выпит. Но старый комитетчик знал то, о чем не подозревал милиционер. Полчаса назад в чай была подмешана тройная доза слабительного. Не лучшая визитная карточка для того, кому суждено париться в общей камере минимум сутки.
В тюрьмах очень щепетильно относятся к использованию параши. Когда кто-нибудь из десятков обитателей камеры ест, даже вконец оборзевший отморозок не отважится сесть на толчок. А тут понос…
Можно было не сомневаться в том, что Березюку дадут сегодня хорошенько просраться, а молва об этом облетит уголовный мир быстро.
Вряд ли после этого у обгадившегося мента найдутся заступнички. Честь мундира не распространяется на опущенных. Что бы там ни говорили о милиционерах, а с гомосексуализмом у них строго. МВД не «петушатник», не артистическая тусовка. Там не станут нянчиться с каждым педерастом.
– Поели? – сухо спросил Ластовец. – Что ж, теперь тот самый вопрос, который я обещал задать.
– Слушаю. – Березюк подался вперед.
– Тамару Роднину, ту девушку, которую Медведовский прокатил последней, кто-нибудь изнасиловал по ходу дела, верно?
– Вздор! – выпятил губы Березюк. – Никто никого не насиловал. Она была задержана по подозрению в угоне автомобиля и написала чистосердечное признание. Все в рамках закона, товарищ чекист. И никак иначе.
Ластовец указал подбородком на дверь:
– Сейчас я кликну дежурного, и будет вам «Убойная сила-2». Нужно вам это?.. Я же не для протокола спрашиваю, а так, из личного любопытства.
– Ну, – заколебался Березюк, – насиловать ее никто не насиловал, а побаловались чуток, это было. Не я сам. Сначала Женя, потом капитан Шумихин. Но она сама подставлялась, без принуждения. Соска, что с нее возьмешь.
– Это Шумихин назвал ее «соской»? – уточнил Ластовец.
– Ага… Тамара, говорит, хныкала поначалу, но бабы – они все такие. Сперва кочевряжатся, а потом за уши не оттянешь…
– Вы очень наблюдательны, майор Березюк, – сказал Ластовец, двигая челюстью так, словно у него разболелись зубы. – Осталось восполнить недостаток личного опыта, и вы сможете лекции читать на эту тему. Со знанием дела.
Милиционер скромно закудахтал:
– Все эти, хе-хе-хе, новомодные штучки не для меня. Мне бабу разложить приятно, а не вытворять с ней черт-те что.
– Тоже правильно, – кивнул Ластовец, нажимая кнопку вызова дежурного. – Впрочем, о вкусах не спорят. Любовь зла, полюбишь и козла, верно?..