Правило четырех
Шрифт:
В тот вечер я ответил ему отказом, на что существовала очень простая причина. В пейзаже моей юности книга Колонны была заброшенным особняком на холме, мрачная тень которого ложилась на все вокруг. Истоки всех неприятных загадок моей тогдашней жизни прослеживались до ее малопонятных страниц: отсутствие отца за обеденным столом в те вечера, когда он засиживался допоздна за письменным столом; старые споры, в которые втягивались родители, как святые втягиваются в грех; неприветливая отчужденность Ричарда Кэрри, запавшего на книгу Колонны сильнее всех других и так и не оправившегося от неудачи.
Я не мог понять,
То, что я изменил мнение уже на следующее после разговора с Полом утро, объясняется сном, который приснился мне в ночь, разделившую тот вечер и то утро. В «Гипнеротомахии» есть рисунок, навсегда оставшийся в кладовой памяти, рисунок, на который я наткнулся, когда проник однажды в кабинет отца, чтобы посмотреть, что он там изучает. Не каждый день мальчик видит возлегшую под деревом и словно глядящую на него обнаженную женщину. И осмелюсь предположить, что никто, кроме узкого круга изучающих «Гипнеротомахию», не может похвастать тем, что видел стоящего у ног женщины обнаженного сатира с указующим на нее, подобно стрелке компаса, изогнутым рогом пениса. Когда я увидел эту картинку в первый раз, мне было двенадцать, и в тот момент я вдруг решил, что знаю, почему отец так часто опаздывает к обеду.
В ту ночь рисунок из детства напомнил о себе во сне — лежащая женщина, подкрадывающийся к ней сатир, гордо восставший пенис, — и я, наверное, так разворочался, что разбудил Пола.
— Том, ты в порядке?
Я поднялся и бросился к его столу. Пенис, так похожий на изогнутый рог, напомнил мне о чем-то хорошо знакомом. Колонна знал, о чем говорит. Связь должна была быть. Кто-то дал Моисею рога.
Ответ обнаружился в «Истории искусства Ренессанса» Харта. Картинку я видел много раз, но никогда не обращал на нее особенного внимания.
— Что это? — спросил я, бросая раскрытую книгу ему на кровать.
Пол прищурился.
— Статуя Моисея работы Микеланджело. — Он поднял голову и посмотрел на меня как на сумасшедшего. — В чем дело, Том?
Я не успел ответить.
— О Боже! — прошептал Пол, включая лампу. — Конечно…
Каждый, кто видел скульптуру Микеланджело, знает, что на голове ветхозаветного пророка ясно видны два небольших завитка, похожих на козлиные рожки сатира.
Пол спрыгнул с кровати.
— Ты сделал это! Точно! Так оно и есть!
Я посмотрел на дверь, ожидая увидеть недовольные физиономии Чарли и Джила, но они, если и проснулись от шума, предпочли не вмешиваться.
— Почему Микеланджело изобразил Моисея с рогами?
Мне по-прежнему было непонятно, как мог Колонна вложить ответ на свою загадку в скульптуру великого соотечественника.
Но Пол уже все понял. Схватив с кровати книжку, он быстро отыскал объяснение.
— Рожки не имеют никакого отношения к супружеской измене. Вопрос надо понимать буквально: кто дал Моисею рога? Все дело в неправильном переводе Библии. В Исходе говорится, что когда Моисей сошел с горы Синай, его лицо лучилось светом. Но еврейское слово «лучи» можно также перевести
38
Евгений Иероним (340–420) — один из великих отцов и учителей христианства. Перевел Библию на латинский язык.
При всем возбуждении той ночи, не думаю, что я сознавал все последствия случившегося. «Гипнеротомахия» пробралась в мою жизнь и перенесла меня через реку, пересекать которую я вовсе не собирался. Нам оставалось лишь постичь значение ошибки святого Иеронима, применившего по отношению к Моисею слово «cornuta» и таким образом снабдившего пророка рогами. Но в течение всей следующей недели бремя это нес осчастливленный Пол. Мне же осталась роль наемного убийцы, его последнего оружия в борьбе с «Гипнеротомахией». Я думал, что сумею удержаться в этой роли, сохранить дистанцию, избежать прямого контакта с книгой.
Пол вернулся в библиотеку, сгорая от нетерпения, предвкушая возможности, которые сулило наше открытие. Я же отошел в сторону и вскоре сделал еще одно открытие. Остается только гадать, какое впечатление произвел человек, исполненный важности и гордости после успеха в поединке с Франческо Колонной.
Мы познакомились на чужой территории, где тем не менее чувствовали себя как дома: в «Плюще». По крайней мере я проводил там не меньше вечеров, чем в своем клубе. Она же еще за несколько месяцев до избрания лопала в число любимчиков Джила, и именно у него первого появилась мысль познакомить нас.
— Кэти, — сказал он, затащив меня к себе однажды субботним вечером, — рад представить тебе моего друга Тома.
Я лениво улыбнулся, думая о том, стоит ли стараться ради какой-то второкурсницы.
Она заговорила, и я вдруг почувствовал себя мухой, залетевшей в бутон цветка-убийцы и обнаружившей вместо нектара смертельную ловушку.
— Так это ты Том? — проговорила Кэти и качнула головой, как будто мое лицо в точности совпало с портретом преступника на стенде «Их разыскивает полиция». — Чарли рассказывал мне о тебе.
Если тебя описал кто-то вроде Чарли, то хорошо хотя бы то, что хуже дальше быть просто не может, а значит, самое страшное позади. Вероятно, он встретил Кэти в «Плюще» несколькими днями раньше и, узнав о планах Джила, решил подготовить почву, сделав это в силу своего понимания, что хорошо и что плохо.
— И что же он тебе рассказал? — поинтересовался я, стараясь придать голосу оттенок беспечности.
Она ненадолго задумалась, вспоминая, что именно он сказал.
— Что-то из области астрономии. О каких-то звездах.
— Понятно, про белого карлика. Это такая специфическая шутка.
Кэти нахмурилась.
— Я тоже ее не понимаю, — поспешно добавил я, пытаясь не испортить первое впечатление. — У меня другие интересы.
— Литература? — спросила она.
Я кивнул. Джил успел предупредить, что Кэти занимается философией.
— И кто же твой любимый писатель?
— На такой вопрос невозможно ответить. Кто твой любимый философ?
— Камю, — без колебаний ответила она, хотя я спросил чисто риторически. — А любимый писатель — Рей.