Правило крысолова
Шрифт:
– Да уж, – согласилась я, осмотрев канареечно-желтую, словно сорвавшуюся каплей с раскаленного солнца, машину.
– Ладно, залезай, – вдруг сказал он и решительно выбрался из машины.
– Что? – опешила я. Невинная выдумка грозила превратиться в цирковое шоу с элементами клоунады.
– Лапландский степ, – сказал мужчина, подхватил меня под мышки и легко закинул на крышу «Мерседеса».
Некоторое время я оглядывалась, стоя на четвереньках. Потом осторожно встала на ноги. Подпрыгнула пару раз. Скользко. Ветер тут же занялся моей юбкой и заодно растрепал волосы. Лаврушка смотрела снизу с выражением заблудившегося
– Не прогнет.
– Думаешь, не прогнет? – задумчиво смотрел на мои ботинки хозяин.
– Не. Не прогнет. Отличная сталь. И девчушка легкая. – Шофер покосился на упитанную Лаврушку. – Может, и эту закинем для эксперимента?
Вытаращив глаза, обомлев от страха и скомкав мелодию, Лаврушка отчаянно покачала головой.
Вообще в лапландском степе рукам полагается висеть плетьми вдоль тела и не участвовать в танце, поскольку работают в основном ноги, а верхняя часть тела максимально расслаблена, выражение лица – застывшее, взгляд полусонный. Но в такой ветер на скользкой крыше трудно сохранить равновесие, поэтому, если этот автомобильный степ увидит настоящий знаток степов вообще и лапландского в частности, он, конечно, будет вправе выругаться. Хотя, если честно, мои движения руками, удерживающими взлетающую юбку, и регулярные выплевывания попавших в рот волос придали этому несколько инфантильному северному танцу особый колорит.
– Две сорок, две пятьдесят, три… Три десять, – начал отсчет конца времени Лом.
– Все! – Я остановилась, подняла руки вверх – напряженными ладонями к солнцу, как это полагается в лапландском степе, и ветер довершил дело, подхватив верхнее полотнище юбки, и два нижних – с кружевами, и еще многоярусную сатиновую подкладку, и хлестнул меня этим в лицо.
Снимал меня с крыши шофер, или телохранитель. Лом настолько вошел в роль оператора танцовщицы степов, что совершенно успокоился и протянул хозяину машины нашу карточку. Тот достал две сотенные.
– Отдай кассету, – кивнул он на камеру.
– Ну что вы, – вытаращил глаза Лом, – это наша наработка за день. Здесь, кроме танца, еще презерватив на матрешке и собака со шкуркой чернобурки…
Хозяин молча добавил еще одну сотню. Я втиснулась между ним и начинающим звереть Ломом и приступила к улаживанию конфликта.
– Такие деньги за рабочую кассету мы не берем. Ведь основное в нашем деле – монтаж, понимаете? У вас будет полноценный фильм, с вступлением, заключением, рекламой…
– Рекламой?… – обалдел хозяин.
– Конечно, мы добавим еще парочку наших лучших фильмов для рекламы, может быть, вам захочется после этого обратиться к нам не только по поводу степа. И заплатить можете при получении кассеты…
– Когда? – перебил меня хозяин, настойчиво протягивая свои сотни и не отводя подозрительного взгляда от Лома. Уже отъезжая, он высунулся из окна и поинтересовался на ходу: – А на крыле самолета сколько будет стоить?
– Послушай, Ахинея, – шепотом уговаривал меня Лом в сумраке комнаты для психологического расслабления
– Пусть принесут плакат.
– Ахинея, они боятся, что ты его… Что тебе не понравилась эта девушка на плакате, то есть тебе не понравилась ты…
– Я ничего не сделаю, только посмотрю.
– Не надо, Ахинея, ты опять расстроишься.
– Что там написано?
– Там, конечно, не «Мерседес» под тобой, а «Москвич», но тоже ярко-желтый, и написано: «Подари своей девушке мечту!»
– Зачем в Германию везти рекламный плакат «Москвича»? – Я перестала что-либо понимать.
– В Германии сделали плакаты с их машиной, последним «Мерседесом», а потом наш АЗЛК попросил меня…
– Ты скотина, – равнодушно замечаю я.
– Мы купили тогда самую лучшую приставку, – винится Лом. – И вторую камеру…
– Почему ты выбрал именно этот кадр, ну почему?! – Я бью кулаком по мягчайшей коже мягчайшего кресла.
– Ахинея, посмотри на себя в зеркало. В твои глаза вообще заглядывать опасно, а цвет кожи, а пластика локтей и колен! У меня есть один снимок, где только твой рот. Приоткрытый, с оттопыренной нижней губой. Это же икона для онанистов! Не хотел тебе говорить, но если бы ты согласилась со мной работать по ню…
– Я уже не согласилась. Я не согласилась пять лет назад, ты обещал никогда больше не затрагивать эту тему!
– Ладно, виниться так виниться. Я продал на рекламу еще пару кадров. Нет, не твоих, – предупреждает он мое возмущение.
– Не моих?…
– Нет, съемку делала ты. Там совершенно зашибенная тетка в трусиках и лифчике бегает по комнате за мужиком в плавках, носках и галстуке.
– Боже-э-э-э… Только не это!
– Они балуются с обезьяной в шортах.
– Что можно рекламировать подобными кадрами?! – С шипением я подхожу к Лому, потому что от ужаса и негодования вдруг осипла.
– Не помню, – Лом вжимается в кресло и смотрит на меня снизу с покорным отчаянием. – Может быть, йогурт… «Только с нашим йогуртом день начнется неожиданно весело», а?… Нет, не помню…
– Что же мне с тобой делать?! – Сжимая кулаки и кусая губы, я стараюсь не заорать или не расплакаться.
– Ахинея, я хочу, чтобы ты меня ударила, – вдруг встает и говорит шепотом Лом.
Отлично! Размахнувшись, закатываю ему сильную оплеуху. Только я успела подумать, что за последние сутки бью уже второго мужчину этой самой рукой, как Лом сладострастно прошептал:
– Еще!..
Я бью его в левое ухо, потом толчком – в лоб, а когда Лом падает, сажусь сверху, захватываю рукой кудряшки и долблю затылком в пол. Все это время он громко и надрывно стонет и бессмысленно улыбается, и от этой улыбки я свирепею еще больше. И только когда меня оттащили два охранника, когда я дернулась от запаха нашатыря, когда полностью потерявший невозмутимость директор «Секрета» стал настойчиво интересоваться, зачем я все-таки сегодня, в такой погожий осенний день, пришла в его офис, я вспомнила, что Лом успел проглотить два с половиной пирожка.