Правило крысолова
Шрифт:
– Чушь какая-то. – Я встаю и нервно хожу по комнате. – Какой сообразительности?! Я не могу даже ключ запрятать в квартире так, чтобы его не нашли с первого раза!
– Может быть, ты не умеешь прятать, но умеешь искать? – раскачиваясь, предлагает свою версию моей сообразительности бабушка.
Я смотрю на ее поднимающиеся в воздух при качке назад тапочки и решительно требую:
– Поговорим наедине!
– А я? – приподнимается обиженная Лора.
– Если вы хотите все уйти, включите свет, мне страшно! – потребовал Антон.
– Лора
– Последняя на данный момент молодая воительница в нашем роду, – вздыхает бабушка. – Она пока еще достаточно примитивна в своих поступках, но имеет право голоса.
Решительно оттолкнув после этих слов мою руку и фыркнув, Лора с гордым видом протиснулась мимо меня в дверь.
Спускаемся вниз. Садимся в темноте за большим круглым столом в столовой. В тишине, содрогнувшись, вдруг включился холодильник, нервы мои слишком напряжены, я чуть не полезла от страха под стол. Лора заметила мой испуг и не смогла сдержать покровительственной усмешки. Они вдвоем смотрят на меня с терпеливым ожиданием. Старый воин и воин-подросток… Прислушиваюсь к себе и отмечаю легкую неприязнь к обеим.
– Не нужно нас ненавидеть, – замечает бабушка. – Я, например, тобой восхищаюсь. Лора подрастет и тоже поймет, что бог уделил твоему уму и внутреннему содержанию больше внимания, чем внутреннему миру самой великолепной воительницы. А вот красоты он добавил зря. Это тебя будет всегда отвлекать от реальности.
Чувствую, что краснею, потому что так обо мне бабушка говорит первый раз.
– Царевна ты наша, лягушка, – шепчет Лора. – Давай колись, что знаешь!
– Мой любовник оказался федералом, – решаюсь я. – Он спал со мной, вероятно, только из-за информации о деньгах…
– Ну-ну, – успокаивает меня бабушка. – Не стоит так сразу все упрощать. Мужчину не заставишь из-за денег почти два года заниматься сексом по субботам.
– А из-за очень больших денег? – встревает Лора.
– Он стащил мой блокнот. Он носил с собой состав для снятия слепков с ключей, миниатюрный фотоаппарат-зажигалку…
– Не все так плохо. Ты же знаешь, мужчины-воины обожают обвешиваться дорогим снаряжением и фотографироваться, как только подвернется такая возможность, – успокаивает меня бабушка. – Не отвлекайся. Как там наш инспектор?
– Он… Он тоже считает, что Павел познакомился со мной по наводке. Счета Фракции Красной Армии оказались пусты. Немец Зебельхер из отряда по борьбе с терроризмом, который убил Руди и его напарницу Бригит в метро, сейчас приехал сюда, как полагает Ладушкин, в погоне за деньгами, которые Руди спрятал незадолго до смерти. Наши федералы пронюхали, что немец занят поисками денег, и начали прорабатывать русский след, подсунув мне Павла, а Ханне, вероятно, кого-нибудь еще в ее понедельный список любовников. Вот и все, что я знаю со слов Ладушкина. Можно включить лампу? – Это я в очередной раз дернулась, когда холодильник заурчал, врубаясь.
– Не
– Ладно. – Я решаюсь и спрашиваю бабушку: – Ты говорила Лоре о посылках?
Бабушка задумывается. Поскольку в наших логических построениях нет объяснения появлению отрубленных голов и кистей рук родителей Лоры и Антона, бабушка решается и все рассказывает Лоре. Та немедленно вскакивает, зажигает все лампы, залезает в кресло с ногами и еще укрывается сверху пледом.
– Маньяк! – выдыхает она после этого и косится на темное окно.
– Ладушкин сказал, – теперь я позволяю себе повредничать, – что на его памяти он не встречал маньяков, которые после совершения акта надругательства над телами выясняли местожительства детей жертв и отсылали им на дом посылки с частями тел родителей. Что бы ты сделала, если бы получила такую посылку и открыла ее?
– С головой мамочки? – уточняет Лора, задрожав. – Ну-у-у… Я бы подумала, что это предупреждение…
– О чем тебя должны были таким образом предупредить?
– Чтобы я чего-то не сделала… Или сделала?
– Давайте не будем это обсуждать, – предлагает бабушка и закрывает ладонями лицо. – Устала я. Больше не могу говорить. Простите меня…
– За что? – удивилась Лора.
– Что? – Бабушка убрала руки, и ее глаза посмотрели на меня и на Лору с испугом неузнавания.
Я подумала, что ей стало плохо после воспоминания о ночных бдениях и рассветном захоронении.
– За что простить? – настаивает Лора.
– А… За то, что похоронили мы твою маму, а ты с ней и не простилась… И Антон не простился…
– Для меня эти языческие штучки значения не имеют, – бесшабашно машет рукой Лора. – Я вообще не знаю, зачем моя мамочка рожала детей. Мы ей ну никаким местом!.. Я тебя и деда помню больше, чем ее.
– Спасибо, вспомнила. – В столовую заходит Питер. Он гасит все лампы, кроме ночника на полу. – Я пришел сказать, что забрал мальчика к себе в спальню. Нечего ему спать с женщинами в одной комнате. Тем более он боится темноты. И так как ты завтра уедешь, – Питер кладет мне на плечо руку, – я хотел бы поговорить о нем. Без этих кровожадных фурий.
Бабушка молча встает и уводит Лору. Лора корчит мне рожи и делает страшные глаза, кивая на Питера.
– Сиди. – Питер подтаскивает кресло к окну и усаживается лицом к темному стеклу. – Мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Я не хочу сейчас говорить о котенке…
– Не перебивай. Не так уж много времени мне осталось разговаривать вообще, чтобы ты могла выбирать. Я хочу рассказать тебе о тебе. О тебе четырехлетней. На фотографиях твои волосы кажутся темнее. А они были белого цвета. Это был цвет не холодной платины, а белого молока. Вон там, у старой калитки, сейчас ее заделали, стоял уличный туалет. Ты запиралась в нем с двумя соседскими мальчиками, они были постарше, братья-погодки, и вы рассматривали друг друга в разных местах.