Право на свободу, право на любовь
Шрифт:
— Зачем вы так себя ведете?
— Как?
— Иначе, чем требуют правила.
— Иначе? Мне казалось, я был вежлив. Неужели я огорчил этим вас? — с иронией поинтересовался маг.
— Нет, просто, — я замялась. Его поведение вот уже который раз шло в разрез с моим представлением о смотрителях, да и о магах. Раньше он вел себя как шут, а сейчас был похож на лорда на приеме. — … Ничего.
— В таком случае — прошу.
Я приняла протянутую руку, соскочила на землю и медленно — а он и не требовал быстроты — последовала за мужчиной. Когда мы проходили через арку, я слышала чужие голоса,
Только у самой кромки леса он отпустил мою руку, а мне вдруг стало холодно без того тепла, что он мне дарил. Но просить его вернуть, как было, я не стала: так было совсем неверно, и даже очень глупо, а потому сделала вид, что мне все равно.
В лесу было зябко. Пусть солнечные лучи и проникали сквозь кроны, но согреть этот холодный, обособленный от всего мир они не могли. Как не могли прогнать и свежесть. И капельки росы все еще виднелись на редких, пробившихся сквозь еловые иголки, травинках. И запах… Этот запах просто лишал покоя. После столицы, после клубов, после всех тех ароматизаторов, что мы так привыкли использовать, этот первозданный, сильный аромат заставлял забыть обо всем.
— Вам здесь нравится. — Утверждение. В голосе мага не было ни крупицы сомнения.
— Вам тоже, — тихо откликнулась я, глубоко вдыхая. Наверное, этот лес будет моей самой большой потерей и самым лучшим воспоминанием о школе.
Мы заходили все глубже. Тропинка изгибалась, раздваивалась, огибала деревья, собиралась в одну или вовсе обрывалась. Но мы шли, маг знал дорогу, а мне было интересно, куда же мы идем, и очень волнительно от того, что мы шли вместе.
Вспомнился Димитрий. Он тоже любил лес. Частенько приходил сюда с мольбертом, выбирал какой-нибудь укромный, не видимый с тропы уголок и сидел до самого вечера, не отрываясь от своего занятия. Я ходила с ним однажды, гуляла неподалеку, иногда приближалась, чтобы заглянуть через плечо, но он не реагировал. Словно в тот момент его не было в этом мире, словно он провалился в другой и не выберется, пока не закончит рисунок.
— Вы часто сюда приходите? — Зачем он это спрашивает?
— Иногда. Одной сюда сложно попасть, — уклончиво ответила я, останавливаясь. Мой спутник тоже остановился, одной рукой едва касаясь ствола.
— Да, ваш статус, — протянул он, помрачнев.
— Он вам не нравится?
— Очень нравится, — глухо откликнулся мужчина. — А как вам жить в новом для себя мире?
— В новом? О чем вы?
— Я о той девочке, которую видел раньше. О той робкой, милой девочке, что однажды зашла не туда и попала в неприятности. О той, которой чужды были чужие страдания. О той, что просила за друга. Сегодня — вы другая.
— Все люди меняются, — тихо откликнулась я. Почему-то в его словах мне слышалось сожаление и разочарование. Как будто я что-то сделала не так, как будто я плохой человек, как
— Вы правы, — усмехнулся маг. — Избежать их мало кому удается, как и сохранить себя.
— На что вы намекаете? — не сдержала я вопроса.
— Я? Намекаю? Вы ошибаетесь.
— Но к чему это все?
— Хотел увидеть своими глазами.
— Увидеть что?!
— Кого.
— И кого же?
— Новую вас. Вам же нравится все, что происходит вокруг. Приятно же быть первой, быть среди лучших. Сознайтесь. Приятно ведь?
— Да. — Я не понимала, чего он хочет от меня.
— Приятно чувствовать свою власть над другими? Знать, что первому вашему слову может сломаться чужая жизнь? Знать, насколько вы ценны…
— Достаточно, — резко одернула я. — У вас нет оснований, чтобы говорить мне такие вещи. Вы…
— Я прав, — тихо сказал мужчина.
— Нет, вы не правы. Все не так, — мне было горько от его слов, хотелось защититься, оправдаться. — Школа — это другое. Там нельзя быть собой. Просто нельзя. Вы не понимаете! Даже вас, даже с вами что-нибудь случиться, если я… все, что вы скажете. Я не хочу никого терять. Просто не хочу.
Я сорвалась. Я еще сама этого не понимала, но остановиться слезы, взять себя в руки, заставить прекратить. Все это уже было выше моих сил. Я почти упала на землю — съехала по дереву. Так горько мне не было даже в школе, когда Тордак пострадал из-за своих слов мне, даже когда я видела, что с ним сделала в первый день, даже когда…
Меня подняли и аккуратно обняли, не давая упасть. Молча гладили по голове, пока я плакала. Тихие слова едва долетали до меня, но от них горечь в душе только усиливалась:
— Плачь, девочка, плачь. Так правильно, так нужно. Тебе нужно поплакать. Ты ничего не изменишь, а потому просто плачь.
Сколько это продолжалось, я не знаю. Просто в один момент слезы иссякли и осталась пустота. Но это была светлая пустота. Я даже улыбнулась: наконец все, что не могло проявиться, нашло свой выход, — и я была благодарна. Благодарна этому странному человеку, который лучше меня знал, чего мне так не хватает здесь. Но…
— Простите, я не должна была так поступать. — Понурилась я. С контролем возвращалась и способность оценивать свои поступки, а плакать в присутствии посторонних — даже не команды — это явное нарушение этикета, да и проявление слабости. И мне становилось стыдно.
Он бережно коснулся моего лица, приподнял за подбородок, заставляя смотреть ему в глаза, и серьезно сказал:
— Это не слабость, девочка, это сила. Сила быть собой, сила признавать свои желания и свои недостатки, сила, которую многие утрачивают. У тебя она есть, и постарайся ее сохранить.
Я промолчала: мою недавнюю истерику вряд ли можно было назвать проявлением силы — скорее признанием беспомощности, но я была благодарна, что он не стал меня винить. Очень благодарна.
— Вернемся? — предложил он, отступая на шаг. Я кивнула, отводя глаза.
Да, необходимо вернуться. Пройти в ванную и умыться холодной водой, чтобы больше ничего не напоминало о недавней слабости. Можно даже сунуть голову под струю ледяной воды. Все, чтобы прийти в себя, вспомнить, кто ты есть и какова твоя роль.