Право палача
Шрифт:
— Я попрощаюсь с публикой и вернусь. Не вздумай сбежать, ясно?
Дверь он запер снаружи на замок. Клавдия рассеянно осмотрелась. В логове бывшего слуги тут и там валялись миски, старые потемневшие подстилки, вдоль стены стояли ружья. В столе торчал нож, который вогнали со всей силы. Ей вспомнился рассказ знакомого охотника о том, что медведя можно полностью разделать одним лишь ножом, если знать, где резать. Что уж говорить о человеке. Жан Грималь едва ли спас её за тем, чтобы отпустить. Скорее, он приобрёл Клавдию в личное пользование, дабы выместить всю обиду и боль. С каждой минутой вокруг густел воздух. Она попробовала вытащить нож, но его
— Я до сих пор тебя боюсь.
Он прошёл к крошечному камельку, притаившемуся в углу, снял крышку с чёрной от копоти сковороды. Как ни в чём не бывало спросил:
— Голодная?
— Нет.
— Врёшь. Тебя рвало одной желчью.
Сковорода легла на стол. В ворохе горелого лука виднелись куски мяса с овощами. Конюх подцепил один из них на вилку с присохшими остатками предыдущих трапез.
— Что ж, вспомним былое? Или в карты сыграем? Песенку мне споёшь, может?
Клавдия хранила молчание. Она села на пустую бочку напротив, нервно выпрямившись.
— Если бы я тебя казнил, то так и не узнал бы, зачем было надо мной издеваться. Просто хочу услышать. Из твоих уст. А?
— Мне так хотелось. Ты мне понравился.
Он вздохнул и отправил вилку в рот. Та еле слышно звякнула о зубы, но для графини это был мерзейший из звуков, которые можно только услышать в душной тишине.
— У меня была невеста. Я любил её так сильно, что не смог жениться после случившегося. Ведь я ей изменил. С тобой. По глупейшей причине.
— Я не знала! Я правда не знала!
— Ты и не спросила. Что тебе до любви таких, как я? Только у вас всякие сонеты и стихи, язык цветов, еды и ещё бог знает чего. Не нужно лгать, мол, ты бы остановилась. Наверное, в твоей головёнке никак не укладывается, почему я не умер за свою свободу, раз она так дорога мне, не подставился под плеть, не пошёл на виселицу. Поясню: я не мог лишиться работы. Моя сестра была тяжело больна, на лечение требовались деньги. Доктор Гартунг и так сделал огромную скидку. Но оказалось, всё тщетно.
— Вы знакомы?!
— Тот же вопрос захотел тебе задать, когда он приехал сегодня. Да. Он сохранил мою тайну. Никому не сказал, кто я такой на самом деле. Отчасти из неприязни к своим же, аристократам. Какие ходят нынче сплетни! То меня солдатом величают, то каторжником… а я просто бывший смерд. И когда сегодня мейстер Гартунг явился ради тебя, я утвердился в решении не совершать ошибку. Лет сто уже никто не пользовался правом свадьбы под виселицей, что его, впрочем, не отменило. Теперь мне интересно, как вы познакомились.
Краткий рассказ немало удивил конюха. Он вытер губы платком и сощурился:
— Плохо, когда тобой крутят как хотят? Поделом тебе досталось. Я запомнил каждую минуту. Каждый миг. Пытался поначалу избегать и беречь тебя, видел же перед собой просто отбившуюся от рук девчонку, но ты приходила в ярость. Однажды я рванул лиф, чтобы добраться до твоей груди, и в нём треснули нитки. Ты ударила меня хлыстом по лицу, словно это не лицо человека, а зад лошади. Чуть не выстегнула глаз. А с телом твоим я делал всё, что приходило в голову. Пачкал, оставлял синяки, царапал. Наказывал тебя за то, какая
***
Сухая жара обрушилась на пыльные улицы Аломьона. Торговки на рыночной площади лениво прогоняли мух от фруктов, мясники и рыбники вытирали лбы рукавами. В толпе мелькали растрескавшиеся покрасневшие лысины, скрипели корзины, нестерпимо воняло нечистой одеждой. Жюли и Клавдия пробивались туда, где деревенские искали работу.
— Я умею различать таких, — шепнула компаньонка, — которые промышляют. Сейчас всё устрою.
Мужчины сидели под раскидистым деревом, пожёвывая соломинки или украдкой играя в орлянку. Завидев двух дам, они вскочили на ноги и принялись услужливо раскланиваться.
— Чего угодно, мадам? Всё умеем. Полоть, косить сено, стены красить…
Жюли ничего не отвечала, только жестом подозвала молодого парня с горчичным платком на грязной шее. На вид он был самым обычным, но чутьё компаньонки не подводило ни разу.
— Ты сгодишься. Пойдём.
Тот растерянно подчинился. Через несколько десятков шагов парень пришёл в себя и спросил:
— А что делать-то придётся, мадам?
Ничего не ответив, Жюли завела руку за спину.
— Мя-а-у, — заулыбался повеса, когда ладошка компаньонки накрыла его пах. — Понял. Сделаем в лучшем виде.
Клавдии оставалось только тихо недоумевать и предвкушать новую неслыханно дерзкую шалость. На этот раз человек не только был куплен за деньги, а ещё и не сопротивлялся, дав очередной повод думать о простолюдинах как о вещах. Родители уехали, а для слуг найм был обычным делом, так что никто не задумался о том, зачем постороннего ведут к денникам.
— О-ля-ля, он тоже в деле? Мы о таком не договаривались, — сказал парень, глядя на конюха, остолбеневшего от очередной задумки графини.
— Тебе за всё заплатят.
— Платите вперёд, дамы.
***
— У меня тогда будто душа из тела вылетела, я себя увидел со стороны и подумал: как смеешь ты божье создание, гражданина, собрата и ближнего так унижать?
Клавдия схватилась за голову.
— Мы смеялись над тобой. Думали, ты не сопротивляешься, потому что сам на всё готов. А у тебя умирала сестра. Боже милостивый…
— Да. Помню, я нужен был только затем, чтобы стоять рядом и держать твои вещи. И смотреть, как на моей кровати этот тип тебя мучает, вбивает в солому. Потом ты сказала, что мне следует у него поучиться. Я понял, что больше не вынесу, что сестра сама меня проклянёт, если я буду терпеть дальше. Ночью я сбежал и мне до сих пор перед твоим отцом стыдно. Он знал, в каком я трудном положении, платил мне повышенную ставку, относился ко мне с добром. Неделю я пил, кочевал из трактира в трактир, чуть под себя ходить не начал. Горланил, проклинал аристократию. На меня находило красноречие и я орал во всю глотку, как ненавижу императора и всех его отродий. Люди не просто слушали. Они видели, как я страдаю, и готовы были разделить эту боль, хоть и не понимали, в чём её суть. Просыпался я нередко в собственной крови, потому что колотил в столы и стены. Никто мне не препятствовал. У меня ведь отняли всё, чем я жил. Наконец, к концу лета, когда я выбесился и пришёл в себя, мою речь напечатали в газете. Попросили выступить на Сен-Жак раз, другой, третий… появились информаторы, просившие меня огласить что-то. Я обличал всё больше преступлений против народа.