Право первой ночи
Шрифт:
Я хотела возразить, что Алина — не такая уж и девочка, но промолчала.
— Ей хочется получить все сразу и в больших количествах. Не ждать, а взять… И куда Евгения смотрела… — усталым голосом заключает она.
— Евгения — это ваша сестра?
— Она… Курица! Да еще жутко завистливая. Неудобно так говорить о родной сестре, но из песни слов не выкинешь! Всю жизнь из нее вили веревки все, кому не лень. Вот и Алина… Вертела ею как хотела. Впрочем, какое я имею право судить ее. У меня самой дочь… — На лбу Натальи Родионовны собираются мелкие морщинки, а взгляд становится
Мне хочется утешить Наталью Родионовну, но я не знаю как. Язык становится тяжелым, словно прилипшим к гортани, я могу только сочувственно молчать. Но Наталье Родионовне, видимо, и этого достаточно, потому что она неожиданно гладит меня по руке.
— Спасибо тебе, Авророчка!
— За что?
— Ты меня утешаешь и подбадриваешь. Не даешь окончательно впасть в отчаяние такой развалине, как я…
— Вы еще поправитесь, Наталья Родионовна, — шепчу я.
— Навряд ли.
— Почему?
Она устремляет на меня взгляд, в котором сквозит какая-то странная усталость и обреченность.
— Потому что знаю.
— Что знаете? — Мои вопросы перелетают к ней, как легкокрылые бабочки, порхающие с цветка на цветок в жаркий летний день.
— Знаю, что не поправлюсь.
— Откуда? Вам сказали врачи? Она усмехается.
— Мне сказал об этом мой врач, — подчеркивает она слово «мой» и указывает на сердце. — Оно не обманет. Я это предчувствую. Знаю. Называй это интуицией, предвидением. Как угодно. Женщины в моем роду часто умели предсказывать будущее. Вот и я…
— Но можно и ошибаться.
— В таких вещах ошибки быть не может.
Мы молчим. Наталья Родионовна чуть приподнимается с подушки.
— Я тебя не утомила?
— Нисколько! — с жаром восклицаю я. Она смотрит на меня с легкой улыбкой.
— А про себя думаешь: надоела мне эта тетка хуже горькой редьки. Не будь она женой моего начальника, я бы послала ее ко всем чертям.
— Нет, я так не думаю.
— Просто я измучилась. Да и Алина… — Наталья Родионовна издает протяжный вздох. — Чего она ждет — моей смерти? Зачем? Как же это горько, знать, что твой муж… — Она смотрит на меня. Прямо. Немигающе. Я не выдерживаю ее взгляда и отвожу глаза в сторону. — Все думают: вот лежит старуха и ничего не видит, что за ее спиной творится. Но это не так… Господи! Умереть, что ли!
Мне становится не по себе. Я понимаю, что присутствую при исповеди тяжелобольной женщины. Что она откровенничает со мной просто потому, что больше некому ее выслушать и пожалеть. Но что я могу сделать? Как облегчить ее физические и моральные страдания? Убрать Алину? Поговорить начистоту с Вячеславом Александровичем и сказать ему, чтобы он перестал спать с Алиной? Все это смешно и нелепо. Я бессильна. И могу только молчать. Молчать и слушать.
Я вспоминаю советы психологов, что в таких случаях надо поддерживать своего собеседника и соглашаться с ним. Выражать солидарность с его мыслями и словами.
— Вы же сами говорили об Алине — провинциалка. А они все такие — настырные.
— Да. Только подумать, что она появилась здесь почти год назад. Буквально через две недели
А я думаю, что Алина явилась в этот дом, как гриф — на умирающую лань. Почувствовала запах смерти и своей наживы. Такие люди всегда выискивают в жизни бреши и устремляются туда. Завоевать что-то сами они не могут. Только на чужих несчастьях и костях создают они свое благополучие. По-другому и не умеют.
Но как же так! От неожиданности я привстаю со стула. Алина появилась в этом доме год назад, а… как же фотография, где она с Ольгой? Но постой, возразила я сама себе. Та фотография обезличена, как покойник в морге. Снимок мог быть сделан где угодно. В Москве, Питере, Самаре, Сочи. Может быть, они познакомились где-нибудь на отдыхе и сфотографировались в номере на память? Такое тоже может быть! Но почему Ольга ни разу не сказала мне о своем знакомстве с любовницей шефа? С другой стороны, почему она должна была трубить об этом на всех перекрестках? Ольга была замкнутым человеком, застегнутым на все пуговицы. Она не откровенничала со мной, поэтому я ничего и не знаю о ее жизни…
— Аврора! Ты меня совсем не слушаешь!
— Да, — очнулась я от своих мыслей.
— О чем-то задумалась? Не о своем ли парне? Щеки раскраснелись!
— Угадали. — Больше всего на свете мне бы не хотелось, чтобы Наталья Родионовна узнала истинный ход моих мыслей. Это было ни к чему.
— Кажется, ваше время вышло! — И она указала мне кивком головы на часы.
— Ой, да!
— Иди!
— Принести вам лекарство?
— Сегодня не надо. Врач сказал, что два дня надо сделать маленький перерыв.
— Я свободна?
— Я же сказала: иди!
В коридоре меня перехватила Алина.
— Аврора! — позвала она меня.
Одета она была в длинный белый пеньюар. Прозрачные кружева едва прикрывали высокую грудь. Другой одежды в доме она не признавала. Только соблазнительные пеньюары.
— Зайди сюда на минутку, — пригласила меня Алина в свою комнату.
Так я во второй раз очутилась в этом будуаре. Алина стояла у окна, а я — у двери.
— Как здоровье Натальи Родионовны? Как ее самочувствие? Настроение? — вопросы были вежливо-невинные, но взгляд — цепкий и настороженный.
— Нормально. Как всегда.
— Ты ничего не замечаешь за ней в последнее время?
— Нет.
Алина прошла и села на краешек кровати.
— Ты не врешь?
— Нет.
Аврора! Со мной лучше не играть в кошки-мышки. Иначе… — Она не закончила предложения, но угрозу, прозвучавшую в ее словах, не заметил бы только младенец. А я таковым давно не являлась.
— Я говорю правду.
— Допустим. А как дела на работе?
— На работе?
На мгновение я растерялась. Какое ей дело до моей работы? А потом я все поняла. Она боялась, что я перехвачу у нее эстафету и прыгну в койку к Викентьеву. Наглые и беспринципные особы во всем видят угрозу собственному существованию и благополучию. Свое место они отвоевали в борьбе, и поэтому им везде мерещатся конкуренты.