Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930)

Ковальски Шэрон

Часть первая

Развитие криминологии

Глава первая

Антропология, социология и женская преступность

Возникновение криминологии в России

Криминология как научная дисциплина возникла в России в XIX веке в качестве отклика на модернизацию и как составная часть этого процесса – исходным импульсом послужил растущий интерес представителей российской интеллигенции к точным и общественным наукам, с помощью которых они мечтали переустроить общество. Для образованных людей криминология была концептуальной основой, позволявшей объяснить, осмыслить и классифицировать социальные изменения в России рубежа веков. Хотя первые статистические исследования российской преступности появились еще в 1820-е, только после судебных реформ 1864 года и последующего систематического сбора и публикации судебной статистики (начиная с 1873 года) возникла достаточно основательная эмпирическая база для исследований в области криминологии. Эти новшества в бюрократическом процессе и технологиях совпали с ростом озабоченности российских элит по поводу общественных беспорядков и подъема преступности – что было следствием стремительной индустриализации и урбанизации во второй половине XIX века и подпитывалось всплеском террора и насилия после 1905 года. Приступая к собственным научным изысканиям, российские юристы, статистики, социологи и врачи, интересовавшиеся вопросами преступности, обращались к опыту коллег с Запада, где статистические исследования преступности были уже развиты достаточно хорошо [35] . Пользовались они и европейскими криминологическими теориями, адаптируя их под особые российские общественно-политические условия. Интерес к криминологии развивался параллельно созданию системно организованных гуманных пенитенциарных учреждений, основанных на

западных моделях и ориентированных на то, чтобы дисциплина и труд способствовали исправлению правонарушителей [36] . Развитие российской криминологии в XIX веке свидетельствует о том, что представления об обществе и его будущем в России Нового времени зиждились на тех же основаниях, что и в Европе, однако с учетом уникальности российских условий [37] .

35

«Свод статистических сведений по делам уголовным» – официальный свод российской судебной статистики, публиковался ежегодно с 1873 по 1915 год. Во Франции же, например, публикация официальной криминальной статистики началась еще в 1827 году, а первые исследования, основанные на этих сведениях, появились в начале 1830-х. См. также [Wetzell 2000: 21]. О законодательных реформах при царе см. [Kazantsev 1997; Коротких 1987; Wortman 1976]. Опасения по поводу взаимосвязи между урбанизацией, индустриализацией и преступностью, равно как и настороженное отношение к рабочему классу, уже ярко выражены в западноевропейской мысли конца XIX века. См., напр., [Johnson 1995; Jones 1971; Walkowitz 1992].

36

См. [Adams В. Е 1996; Schrader 2002].

37

Ряд исследователей в последнее время провели сравнения российского и советского государства, в плане его целей и задач, как с модернизованными европейскими государствами, особенно после Первой мировой войны, так и с рационализмом эпохи Просвещения: в сталинском государстве в особенности они видят логическое завершение этих процессов. См. [Kotkin 1995; Hoffman 2003; Holquist 2002]. О развитии русской криминологии см. также [Beer 2008; Bialkowski 2007].

Европейская криминология XIX века уходит корнями в философию эпохи Просвещения [38] . Исследователи часто отсчитывают историю современной криминологии от опубликованного в 1764 году трактата «Dei delitti е delle репе» («О преступлениях и наказаниях») итальянца Чезаре Бонесана, маркиза Беккариа [Jones D. A. 1986: 5–6] [39] . Рассуждения Беккариа строятся на либеральных идеях Просвещения касательно личной свободы и разума. Как человек, стремившийся оспорить произвольность абсолютистского ancient regime и твердо веривший в главенство закона, он полагал, что четкие определения преступлений и соответствующих наказаний способны предотвратить преступные действия. Беккариа видел в преступнике рационально мыслящего человека, который тщательно взвешивает последствия своих действий. К началу XIX века из теорий Беккариа выросла так называемая «классическая школа» уголовного права, на которую и опиралась юридическая и пенитенциарная практика последующего столетия [Radzinowicz 1966: 7-14] [40] .

38

См., напр., [Beirne 1993; Bierne 1994; Galassi 2004; Jones 1986; Mannheim 1960; Nye 1976; Pelfrey 1980; Radzinowicz 1966; Schafer 1969; Soman 1980; Tierney 1996; Wetzell 2000].

39

О Беккариа и его вкладе в развитие криминологии написано много. См. напр. [Phillipson 1923; Mannheim 1960; Beirne 1995].

40

Идеи Беккариа легли в основу пенитенциарных реформ, проводившихся в Европе в первой половине XIX века. Например, представления английского философа Джереми Бентама о тюремной реформе и его знаменитая тюрьма «Паноптикум» тоже уходят корнями в мышление Беккариа, основанное на идеях Просвещения.

Однако к концу XIX века в Европе начало складываться несколько новых «школ» криминологии. Эти свободные содружества ученых-единомышленников, среди которых особенно выделялись криминально-антропологическая и социологическая школы [41] , стали откликом на озабоченность по поводу роста преступности в ходе индустриализации, равно как и по поводу неспособности классической школы дать объяснение этому явлению. Широко распространенный страх перед «опасными классами», стремление изолировать преступников от здорового общества и возросший интерес к науке и эмпирике заставляли европейских социологов обращаться в поисках объяснений преступлений к «объективным» статистическим данным. Более того, нарастающая озабоченность по поводу того, как оградить общество от опасных элементов, заставляла ученых пристальнее всматриваться в личность преступника – в биографические, нравственные, физические и социальные факторы, которые влияли на ее формирование, – с целью найти объяснения преступлению и преступности. Взяв на вооружение основу эволюционной теории Дарвина, итальянская криминально-антропологическая школа, которую возглавлял Чезаре Ломброзо, занималась сбором антропометрических данных преступников: цель состояла в том, чтобы прояснить, почему определенные люди склонны вставать на путь преступлений. Социологическая школа, находившаяся под влиянием марксизма и исходившая из теорий Эмиля Дюркгейма (1858–1917) и Габриэля Тарда (1843–1904), пыталась объяснить существование преступности влиянием таких факторов, как общество и среда [Radzinowicz 1966: 30, 71–74, 83–89; Jones D. А. 1986: 9-10; Beirne 1993: 147; Horn 2003: 9-10] [42] .

41

Подразделяя криминологов на «школы», я совершенно не обязательно имею в виду единство среди представителей каждой. Границы криминологических «школ» оставались проницаемыми, они развивались во взаимозависимости и взаимодействии, включали в себя самые разные взгляды и подходы. Кроме того, криминальная антропология и криминальная социология были в то время не единственными подходами к изучению преступности.

42

Теории Ломброзо возникли в непосредственной связи с политическим контекстом его времени, особенно с процессом объединения Италии и стремлением объяснить разницу между северянами (к которым относился и Ломброзо) и на первый взгляд более страстными и агрессивными южными представителями новой нации. О Тарде, Дюркгейме и социальной теории см. [Hawthorn 1987].

Многие специалисты по истории криминологии отмечают, что развитие криминологии как научной дисциплины носило кумулятивный характер, то есть каждая следующая школа возникала из предшествовавших подходов и вбирала в себя ранее созданные теории и методы [Jones D. А. 1986: 4]. Действительно, хотя криминально-антропологическая и социологическая школы предлагали разные интерпретации преступности и противопоставляли себя друг другу, выросли они из одного и того же контекста, основывались на одних и тех же посылках и разделяли общий интерес к практическому применению криминологических теорий в деле реформирования общества, а также во многом приходили к одинаковым выводам. При этом отчетливее всего сходство между этими двумя школами проявлялось в области исследования женских правонарушений: представители обоих подходов делали упор на женскую физиологию как основной фактор женской преступности и находили подтверждения тому, какое место женщине подобает занимать в обществе, в рассуждениях о женщинах-правонарушительницах.

В России имелись приверженцы как криминально-антропологической, так и социологической школы – они адаптировали европейские теории под нужды российского контекста. Тем не менее, к началу XX века криминально-антропологическая школа, которую критиковали за приверженность теории врожденной девиантности и антропологическим измерениям физических свойств преступников, полностью себя дискредитировала как в России, так и за ее пределами. Из российской социологической школы выделилось «левое крыло», которое придерживалось радикально-социалистических взглядов на преступления и их причины. Эта группа, явно испытавшая на себе влияние тяги интеллигенции к реформированию общества, предпочитала общественно-экономические объяснения преступлений и утверждала, что осмыслить преступления можно только через исследование воздействия внешних факторов на правонарушителя. Впоследствии этот подход оказался лучше других совместим с большевистской идеологией, и в результате после Октябрьской революции левые криминологи стали ядром советской криминологической научной школы. Соответственно, ход развития криминологии в России XIX века служит основой для понимания ее успехов в раннесоветский период.

Далее речь пойдет о развитии теоретической базы европейской

криминологии и об адаптации и применении этой базы в Российской империи в последние годы ее существования, с особым упором на теорию преступлений Ломброзо и реакции на нее в России. Будет показано, насколько сильное влияние труды европейских криминологов конца XIX века оказали на зарождающуюся криминологию в России, а также как общественно-политический контекст поздних лет существования Российской империи обусловил развитие российской криминологии. Кроме того, будет рассмотрено возникновение теорий касательно женской преступности, выдвинутых Ломброзо, и их истолкование российскими криминологами в конце эпохи царизма; будет предпринята попытка осмыслить, какие факторы и представления влияли на трактовку этими учеными женской преступности. При общей приверженности социологическим толкованиям преступления и отказа от криминальной антропологии, русские криминологи, подобно своим европейским коллегам, использовали элементы самых разных подходов (в том числе и подхода Ломброзо) для толкования женской преступности. Они подчеркивали важнейшую роль женской сексуальности для определения женской девиантности, и их объяснения служили им подтверждением того, что сущность женской преступности объясняется традиционным социальным положением женщин и их репродуктивными функциями.

Криминально-антропологическая школа

Чезаре Ломброзо (1835–1909), одна из самых влиятельных и неоднозначных фигур в криминологии XIX века, основал так называемую итальянскую школу криминальной антропологии. Будучи клиническим психиатром и преподавателем Туринского университета, Ломброзо заинтересовался преступлениями в ходе своей работы с душевнобольными пациентами и случаями безумия. В своих трудах он подчеркивал важность эксперимента, углубленного разбора и эмпирики, применяя к исследованию преступлений аппарат антропологии и вырабатывая для него «научные» принципы [43] . Свои теории преступления Ломброзо изложил в сборнике «Преступный человек», который был впервые опубликован в 1876 году. Развивая антропологический подход к преступлениям, Ломброзо систематически изучал заключенных-мужчин, замерял их физические параметры и исследовал умственные способности. В итоге он выделил тип личности, который впоследствии обозначил как «прирожденный преступник» – человек, в котором, с его точки зрения, проявлялись атавистические, то есть примитивные и глубинные черты, которые превращали его в прирожденного преступника, генетически предрасположенного к противоправным действиям. С точки зрения Ломброзо, прирожденный преступник воплощает в себе «проявление исторического и эволюционного прошлого в настоящем» [Horn 1995:112] [44] . Этого прирожденного преступника, по сути своей – примитивный подвид человека, Ломброзо описывал как «биологический атавизм», возврат к более раннему этапу эволюции, как индивида, для которого естественно поступать вразрез с законами и принципами современного цивилизованного общества [45] . Такой подход кардинальным образом отличался от подхода классической школы, которая утверждала, что преступники – да, собственно, и все люди – принимают рациональные решения на основании собственной свободной воли. Отвергнув теорию свободной воли и взяв на вооружение эволюционные принципы, криминально-антропологическая школа пришла к выводу, что совершение противоправного действия не является вопросом личного выбора: каждый есть либо прирожденный преступник, либо нормальный человек.

43

Что противоположно дескриптивной психологии, принципы которой отстаивал И. Кант (1724–1804). На Ломброзо также повлиял О. Конт (1798–1857) и его представления о позитивизме (см. сноску 32 ниже). См. [Wolfgang 1961: 363]. Ломброзо внес большой вклад в формирование антропологии как современной научной дисциплины в Италии. О Ломброзо см. также [Wolfgang 1961; Gibson 2002; Horn 2003; Pick 1989; Rennie 1978: 67–78].

44

Несмотря на то, какой шум вызвали теории Ломброзо в международных криминологических кругах, его работа «Человек преступный» (Милан, 1876) в тот период так и не была переведена на английский язык. Расширенное и переработанное издание вышло по-английски в 1911 году под названием «Преступление, его причины и способы предотвращения». В 1887 году был опубликован перевод на французский, в 1887–1890 годах – на немецкий. Насколько мне известно, на русский главный труд Ломброзо был переведен только после распада СССР. Между тем, в 1889 году была впущена книга: Щербак А. Е. Преступный человек [врожденный преступник – нравственно-помешанный – эпилептик] по Ломброзо. По-видимому, она содержала конспект основных положений книги.

45

[Wolfgang 1961: 369–370]. Стремление Ломброзо объявить преступников «примитивными» или атавизмами отражает нараставшую тогда в Европе озабоченность по поводу сущности современного общества. Ломброзо пытался понять, почему некоторые люди в него не вписываются, и объяснить это их генетическими дефектами.

Ломброзо вычленил свойства прирожденного преступника по результатам антропометрических замеров заключенных и правонарушителей. При этом не все физиологические аномалии из длинного списка, составленного Ломброзо, можно приписать исключительно атавизму. Поэтому он дополнительно ввел понятие дегенерации (последствий воздействия социальных недугов, таких как алкоголизм, недоедание, туберкулез и венерические болезни, на душевное и нравственное здоровье) в качестве основополагающего для определения склонности к преступлению [46] . Например, Ломброзо считал, что эпилепсия является паталогическим состоянием, которое нарушает нормальное неврологическое развитие и ведет к дегенерации, способной низвести до уровня прирожденного преступника. Хотя Ломброзо исходил из того, что прирожденный преступник представляет собой отдельный антропологический тип, он выяснил, что схожие свойства проявляются и у эпилептиков. В итоге он включил их в число дегенератов и, соответственно, таких же потенциальных преступников.

46

Ломброзо использовал понятие дегенеративности для объяснения отклонений в развитии, препятствующих нормальному развитию плода, которые в свою очередь потом проявляются в качестве «врожденных» аномалий у преступников. Таким образом через дегенеративность он связывал внешние факторы, такие как алкоголизм и другие заболевания (способные повлиять на развитие плода), с биологическими аспектами, представляя дегенеративность как «наследственное» состояние, способное ослабить будущие поколения и сделать их «преступными» [Gibson 2020: 20,25]. Многие исследователи занимались изучением понятия дегенеративности и его широкого распространения в кругах европейских элит в конце XIX века. См., напр., [Beer 2008; Chamberlain, Gilman 1985; Drinka 1984; Harris 1989; Pick 1989].

В итоге Ломброзо определил несколько типов преступников, помимо прирожденных преступников и эпилептиков: преступники по страсти, преступники-истерики, случайные преступники, псевдопреступники, криминолоиды, закоренелые преступники. Каждая из категорий отражает разный уровень атавизма и дегенерации; в некоторых имплицитно признается влияние среды и подразумевается, что в экстремальных обстоятельствах дегенерация способна довести «нормального» человека до преступления. При этом Ломброзо никогда не отказывался от идеи примата врожденных индивидуальных факторов, подчеркивая параллельные роли атавизма и дегенеративности в создании преступных типажей [47] .

47

[Wolfgang 1961: 371; Jones D. А. 1986: 84; Radzinowicz 1966: 49–50]. См. также [Gibson 1982: 158].

Для некоторых русских интеллигентов конца XIX века теории Ломброзо выглядели в высшей степени привлекательно, в первую очередь благодаря их «наукообразности». Его метод измерения физических свойств преступников стал эмпирическим базисом для криминологических исследований в тот самый период, когда научные принципы приобретали все больший вес в легитимации социальных наук [48] . Многие русские специалисты видели в криминальной антропологии способ привнести научные методы в область юриспруденции, в которой многие десятилетия главенствовало мировоззрение классической школы [49] . Например, Н. С. Лобас, врач, который долгие годы работал с преступниками в Сахалинской тюрьме, с одобрением констатирует, что

48

О развитии науки и научных принципов в России см. [Graham 1993].

49

Российские сторонники Ломброзо издавали два журнала: «Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии» (1883–1899) под редакцией П. И. Ковалевского и «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма» (впоследствии – «Вестник психологии, криминальной антропологии и педологии», 1904–1919) под редакцией В. М. Бехтерева. Бехтерев, Тарновская, Тарновский и Дриль наряду с прочими участвовали в Международных конгрессах по криминальной антропологии, которые периодически проходили в Европе с 1885 по 1906 год. См. [Engelstein 1988: 133].