Праздничная гора
Шрифт:
– Горит! Идем, да, резко, Магашка, тама горит! – кричали уличные подростки, махая руками.
У следующего музея, где были свалены в кучу европейские гипсовые мадонны и грации, конные индейцы, христианские святые и советская агитационная посуда с матросами, лозунгами и знаменами, горели картины с изображениями людей и животных. Плавились турок с кальяном и возносящаяся Мария, вещая птица Гамаюн и женщина с бутылкой, итальянка у бассейна и натюрморт с зайцем, полыхали горцы, гулявшие на месте сдачи имама Шамиля, и солдаты, штурмующие аул Гимры,
– Смотри, смотри! – гикали мальчишки.
– Хайваны, – тихо плевались женщины.
– Прячьте семейные фотографии, – шептали друг другу озабоченные отцы.
Арип прошел мимо костра как пьяный, не останавливаясь и не давая волю переполнявшей его ярости. Молодые мужчины в камуфляжах глядели на него исподлобья:
– Ле! Что хмуришься, ле? Картины с живыми – это харам!
Ноги Арипа гудели, как струны расстроенного рояля, но он продолжал идти, не встречаясь глазами ни с кем из камуфлированных соглядатаев, заслонившись маской оцепенения.
3
В чудом уцелевшей подвальной кафешке плыли испуганные шепотки, а разогнанный вентилятором воздух густел от вздохов. Арип смотрел на расширенные зрачки посетителей, сбившихся в один живой колышущийся ком и тихо передававших друг другу вести.
Все, все магазинчики, хлебопекарни, все мелкие парикмахерские и обувные будки, музыкальные отделы и кинотеатры заколочены, заперты, а хозяева их запуганы. Амина, продававшая домашнюю выпечку, обчищена бородатыми, разорена. Переоделась в темную хламиду и за ночь покрылась морщинами, как старуха.
Салоны красоты разгромлены, а хозяек их подкарауливают на улицах и обливают скверно пахнущей жижей.
Девицы, появившиеся зачем-то на главной площади в майках с узенькими бретельками, по слухам, еле удрали от разъяренных дружинников-арабов.
Певицы схоронились или сбежали, а те, что остались, облачились в никабы, повыскакивали замуж за влиятельных муджахидов. Свадьбы же играются без танцев и музыки, в присутствии одних лишь священнослужителей. Когда же поймали где-то двух танцующих лезгинку молоденьких муджахидов, то судили их и наказали батогами.
Глянцевые журналы с рекламой свадебных салонов, операторов и фотографов уничтожены, так же как вездесущие постеры и концертные афиши. Старое здание филармонии оккупировано шариатской канцелярией, виолончели и клавесины выброшены из окон на железнодорожные пути, а сами пути подорваны и покорежены…
Слухи эти закладывали Арипу уши, так что он присел по правую руку от качавшегося на стуле Шамиля совершенно оглохший.
– Знакомься, Арип. Это Лена, это Кусюм, это Шарапудин Мурадович, это…
Перезнакомившись, гости кофейни снова вступили в спор. Немолодой господин в коричневом пиджаке ввинчивал в воздух желтые кулаки и, запинаясь, долдонил:
– Это же исламские
– Не Восток виноват, не в Востоке дело, – яростно обрывал его лысенький, с торчащими ушами человечек. – При чем здесь Восток, да? В нашей ситуации виноваты только мы сами! И происки западных спецагентов! Это они делали все, чтобы разжечь взаимную ненависть кавказцев и русских, чтобы распатронить, разодрать на клочья страну. Теперь пускай радуются!
– Не смеши, да, меня, Али! – колотила по столу пышная Кусюм, откидывая богатые кудри. – Очень нужно Америке кормить исламских муджихидов! Думай, что говоришь!
На Кусюм модная замшевая юбка и губы блестят так, как будто нет кругом никаких фитны и куфра, фетв и газавата. Пена в чашках с капучино украшена сердечками и цветочками, как будто не горят на улице выведенные масляной краской мюриды{Суфийские ученики.} и солдаты. Арип попросил молодую хозяйку кофейни принести ему чаю с душицей и вперился в собственные ходуном ходящие пальцы.
– Ленина сбросили! Вот от этого вся смута. Наказание. При советской власти дружба народов…
Обрюзгшего коммуниста снова прервал господин в коричневом:
– Да помню я вашу дружбу народов! Говорю же, просвещенный ислам в прошлом, наступают орды примитивных сектантов. Вы знаете, что делают с пойманными накшибандийскими шейхами?
Господин что-то шепчет, корча гримасы. Лена роняет чайную ложку.
– И все-таки, понимаешь, не надо пессимизма, – сопит Шарапудин Мурадович. – Наша республика – очаг древнейших цивилизаций, колыбель первых демократических обществ. Древнейшая производящая экономика, металлургия, место первичного происхождения культурных растений! Мы не можем вот так вот зараз все потерять. Постреляют, слушай, и уймутся.
Вентилятор дует Шарапудину Мурадовичу в ухо, и волоски топорщатся, как капитулирующие военнослужащие.
– А все почему, – говорит вдруг Шамиль низким голосом. – Из-за федералов. Из-за спецназовцев. Разбогатели они на наших трупах. Хорошенько нажились, а теперь бросили, мол, горите синим пламенем.
– Это что ты имеешь в виду? – спрашивает Лена.
– Они за каждый час спецоперации по двадцать тысяч получали. Поэтому растягивали эти спецоперации на сутки, хотя могли бы за пять минут справиться. Против трех ваххабитских калашей целый поезд из БТРов ставили.
– Это все мы знаем, – замахала руками Лена.
– А погибал кто? – продолжал Шамиль. – Простые менты, дагестанцы. Развязали здесь войну, брат на брата пошел…
– Это мы все и вправду давно знаем, – заявил ушастый человечек. – Но почему они все свернули? Зачем отказались от такой выгодной горячей точки? Кормились бы здесь и дальше…
– Я знаю, – сказал Арип, – это просто тактика. Вот увидите, там к власти фашисты пришли. И они теперь с полным правом пошлют сюда авиацию и сбросят бомбы. Как на гнездо бандитизма.