Праздник урожая [=Танцы на праздник урожая]
Шрифт:
Мегги. Вы только посмотрите на них! Расхаживают как павлины! Ну, все ужинать!
Агнес. Я чай заварю.
Мегги. Пропусти разок. Я сама. Последний день праздника урожая как никак. Крисси, включай Маркони.
Крис. А оно опять не работает.
Агнес. Джерри же починил. Да, Джерри?
Джерри. А Крисси опять сломала.
Крис. Да шел бы ты вместе с ним.
Кейт.
Мегги. Только урожай и собирать.
Кейт. Люблю сентябрь.
Мегги(не трогаясь с места). Пора ужин готовить, девочки.
Кейт. Подожди немного. Дай на солнышке погреться напоследок.
АГНЕС подходит к РОУЗ.
Агнес. Теперь в следующее воскресенье. Ладно?
Роуз. Что именно?
Агнес. Чернику пойдем собирать.
Роуз. Да, конечно. Как скажешь.
ДЖЕРРИ рассматривает воздушных змеев.
Джерри. Для семилетнего неплохо. Аккуратно сделано.
Кейт. Здорово постарался, потрясающе!
Джерри. Ух ты, ух ты, ух ты!
Кейт. Я все его матери твержу, какой у тебя сын талантливый.
Крис. Вот так-то, господин Эванс.
Джерри. Все их видели?
Мегги. Уродство какое-то.
Джерри. Джек, посмотрите. По-моему здорово.
На этот раз видим их и мы. На них намалеваны какие-то страшные, с оскалом, рожи. Нарисованы грубо, краски ярко-кричащие.
Я вам вот что скажу. Этот парень граммофонами торговать не будет. Он далеко пойдет.
Крис. Майкл! Как работа — так его след простыл.
Мегги. Отгадай загадку. Чем граммофон похож на попугая?
Кейт. Мегги!
Мегги. Тем, что… потому что он все время… потому что попугай… Боже мой, забыла!
МЕГГИ переходит на кухню. Входит МАЙКЛ. Персонажи пьесы стоят почти на тех же местах, что и в начале Первого действия, но с некоторыми изменениями. АГНЕС и ДЖЕРРИ сидят на садовой скамейке. ДЖЕК стоит, весь напрягшись, вплотную к АГНЕС. Один воздушный змей стоит между ДЖЕРРИ и АГНЕС. Передняя часть его обращена прямо к публике. Второй — между АГНЕС и ДЖЕКОМ. РОУЗ стоит слева.
Майкл. Как я уже говорил, Отец Джек умер, прожив дома почти ровно год. А с его кончиной и уходом Агнес и Роуз дом лишился души. Мегги взяла на себя всю работу Роуз и Агнес и делала вид, что ничего не изменилось. Моя мать всю оставшуюся жизнь проработала на трикотажной фабрике, проклиная день и час, когда она устроилась туда. После нескольких лет вынужденного безделья Кейт устроилась репетитором в семью Остин Морган, владельцев Пассажа. От веселого нрава сестер не осталось и следа, и когда наступил момент моего расставания с родным очагом, я был по-юношески вне себя от счастья.
Свет очень медленно гаснет, еле слышно работает радио. Звучит мелодия песни: «Пора сказать Спокойной ночи».
Пока МАЙКЛ продолжает свой монолог все персонажи пьесы едва заметно покачиваются из стороны в сторону. Покачиваются даже размалеванные воздушные змеи. Покачивание должно быть едва-едва заметным.
Итак, когда я вспоминаю лето 1936 года в памяти моей всплывают разные эпизоды. Но глубже всего врезались в память дни праздника урожая. И самое поразительное то, что саму атмосферу его я ощущаю сейчас более явственно, чем фактические события.
Происходило все так или иначе уже несущественно. Воспоминание об этих днях пронизано и ностальгическим чувством, рожденным музыкой тридцатых. Мелодии рождались из ниоткуда и звучали издалека-издалека, вторя друг другу. Они очаровывали, гипнотизировали и кажется все сущее было околдовано ими. И природа и люди: они плавно двигались в нежных томных звуках, как бы плавая в них, но в то же время и ритмично, хотя ритм был подчинен мелодии. И конечно, же музыка неотделима в моей памяти от танца. Глаза у танцующих полузакрыты, иначе чары могли развеяться.
Язык уступает место танцу, как будто в этих ритуально-торжественных движениях запрятан глубоко-интимный, сокровенный смысл, рожденный высшими силами. Танец стал как бы сутью самой жизни и все ее надежды неотделимы от него и томных звуков музыки, ее чарующих ритмов.
Язык танца, движений, вытесняет обычный язык, ибо все уже сказано…
Музыка звучит громче и громче. Свет на сцене медленно гаснет.
Конец.