Пражское кладбище

Эко Умберто

— Как можно не заботиться о минимальном правдоподобии! — неистовствовал Дрюмон. — Вызнала, видите ли, тайную тайных итальянской политики! И кто? Американка, недавно переселившаяся во Францию! Естественно, публика не думает об этой и подобных мелочах, книга Дианы продается, но уж Его Святейшество! Его-то Святейшество мог бы не ставить себя в такое положение! Будто он верит любому пустозвонству. Надо же охранять церковь от ее собственных слабостей, господа! Первые сомнения в самом факте существования Дианы прозвучали как раз-таки со страниц «Либр Пароль». Раздались голоса и других католических изданий: «Авенир», «Юнивер». Обнаружились, однако, и такие католики, которые в лепешку готовы были разбиться, только бы доказать существование Дианы. В «Розье де Мари» появилось свидетельство председателя Союза адвокатов Сен-Пьера, Лотье, он клялся, что

видел Диану в обществе Таксиля, Батая и того самого рисовальщика, который выполнил ее портрет. Правда, не в самый недавний период, а тогда, когда Диана еще была палладисткой. Тем не менее лицо ее, надо полагать, уже сияло неотвратимой духовной решимостью вернуться в лоно католицизма, потому что автор характеризовал ее следующими словами: «Она юна, ей двадцать девять лет, она грациозна, скромна. Рост ее выше среднего. Лицо открытое, честное и прямое. Взгляд сияет умом и выдает также решительность и привычку повелевать. Одевается элегантно и со вкусом, без подчеркнутости и того изобилия украшений, которыми так потешно грешит большинство богатых иностранок… Глаза у Дианы редкого цвета, порою морской синевы, порой цвета чистого золота». Девушке предложили шартрез, она отказалась из ненависти ко всему церковному. Пила она только коньяк.

Таксиль был главной фигурой на большом антимасонском конгрессе в Тренто в сентябре 1896 года. Однако именно тогда усилились подозрения и посыпались критические высказывания от немецких католиков. Некий отец Баумгартен затребовал свидетельство о рождении Дианы и записку от священника, принимавшего у нее клятвенное отречение от ереси. Таксиль отбивался, что доказательства-де у него в кармане, однако их не предъявил.

Еще один аббат, Гарнье, опубликовал в «Пёпль Франсэ» через месяц после Тридентского конгресса, что испытывает подозрения, не является ли Диана масонской мистификацией. Некий отец Байи в самом, пожалуй, авторитетном органе печати — «Ля Круа» — тоже написал о своих сомнениях. «Кёльнише Фольксцайтунг» вдруг вернулась памятью во времена, когда Батай-Хакс публично богохульствовал против Господа и всех его святых, прямо перед тем, как он сразу же немедленно принялся выпускать брошюры «Дьявола». Диану отстаивали ее непрошеный гарант — каноник Мюстель со своим «Ревю католик» — и уже знакомый нам кардинал-викарий Парокки, который написал ей: «Усиливайтесь против грозы клевет, не погнушавшихся поставить под сомнение самый факт Вашего существования».

Что ни говори, Дрюмону было не отказать в развитой журналистской интуиции, и полезные знакомства у него имелись просто-таки везде. Симонини ломал голову, как тот смог, но ведь разнюхал же Дрюмон историю Хакса-Батая! Он вышел прямо на Хакса и вдобавок захватил того в состоянии подпития, обычно сопряженного с меланхолией и раскаянием. И тут рвануло! Хакс разразился излияниями сначала на страницах «Кёльнише Фольксцайтунг», а после этого на страницах «Либр Пароль». «После выхода энциклики Humanum Genus, — излагал он благодушно, — я почувствовал, что легковерность и непроходимую глупость католиков можно обратить в живую монету. Они ждали только Жюля Верна, чтобы он придал страховидность их разудалым бредням. И Жюлем Верном стал работать я. Брал вздорные вымыслы, помещал в экзотическую обстановку, никто же и не думал проверять… А католики заглатывали. Идиотия этой публики такова, что даже сегодня, скажи я, что блефовал, — не поверят мне».

Тогда Лотье повинился в «Розье де Мари», что, похоже, он обманывается и что та, о которой он свидетельствовал, — не Диана Воган. И наконец, загремели нападки иезуитов: отец Порталье разразился ими на страницах очень серьезного журнала «Этюд». Мало того! Газеты наперебой оповещали, что монсеньор Нортроп, епископ Чарльстона (где живет и работает Пайк, Верховный Магистр Верховных Магистров), срочно поехал в Рим, чтобы заверить папу Льва Тринадцатого, что масоны в его городе — все люди порядочные и в их храмах не имеется никаких статуй Сатаны.

Дрюмон ликовал. Таксиля ликвидировали. Борьба против масонов и евреев возвращалась в серьезные руки.

24

Однажды ночью во время мессы

17 апреля 1897 г.

Разлюбезнейший капитан, ваши последние страницы вмещают в себя неописуемое количество историй. И ведь это только ваши истории, а есть еще и мои, в которых я тогда участвовал. Вы ведь

знаете, вам же не могли не рассказывать (еще бы, при той массе слухов, которую распространяли Таксиль с Батаем!), что происходило со мной. Может быть, вы и больше помните, нежели я. Мне нелегко восстанавливать. Если сейчас апрель 1897 года, значит, Таксиль и Диана в моей жизни заняли не менее дюжины лет, и не упомнишь, сколько всего смогло случиться за это время. Скажем, мы как-то устранили Буллана. Но когда это было? Примерно через год после начала выпусков «Дьявола». Или даже меньше чем через год. Буллан приехал однажды в Отей, переполошенный, с пеной у рта, которую он не переставая утирал платком. — Я погиб, меня убивают! Доктор Батай решил, что раз так, самое лучшее — стаканчик спиртного. Буллан не стал отказываться. После стаканчика он бессвязно забормотал что-то про порчу и про сглаз.

У него, оказывается, были дурные отношения со Станисласом де Гуайта и со всем каббалистическим орденом розенкрейцеров, а также с Жозефином Пеладаном, который потом, в порядке диссидентства, учредил объединение Католических Розенкрейцеров, — об этом, ясное дело, в «Дьяволе» немало уже было опубликовано. На мой вкус, розенкрейцеры Пеладана мало чем отличались от секты Вентраса, где Буллан был провозглашен верховным понтификом. Все это были солидные мужчины, расхаживавшие в саккосах, усеянных каббалистическими знаками. Не было ясно, на стороне ли они Господа Бога или же дьявола, и, подозреваю, как раз поэтому Буллан и Пеладан были на ножах. Потому что паслись на одной территории и пытались приваживать одни и те же заблудшие души.

Приспешники Гуайты изображали его утонченным аристократом (он был маркиз). Этот коллекционер гримуаров с пентаграммами, трактатов Луллия и Парацельса, рукописей своего учителя белой и черной магии Элифаса Леви и прочих герметических сочинений неописуемой редкости квартировал, по слухам, в полуподвальном этаже на авеню Трюден. Принимал у себя оккультистов, и только оккультистов. Не выходил на божий свет по нескольку недель. И именно там, рассказывали, Гуайта и дрессировал привидение, которое держал у себя в шкафу, напичкивался алкоголем и морфием, давал волю бредовому воображению.

До чего много сил посвящал он зловещим материям, вычитывается из одних уж названий его работ: «Опыты проклятых наук». Изобличаются Люциферовы козни, сатанинские кляузы, дьявольские прохиндейства Буллана, описываемого как извращенец, «возвысивший блудодеяние до литургического действа».

История эта не нова. Уже в 1887 году Гуайта и его приближенные созвали «инициационный трибунал» и вынесли приговор Буллану. Моральный, предположительно? Буллан, наобо

рот, утверждал, что приговор был буквальный. Он буквально ощущал удары, агрессию, бомбардировку оккультными флюидами, град неосязаемых дротиков, которыми Гуайта и прочие гвоздили его, оставаясь на безопасном расстоянии. И вот Буллана совсем отчаянно припекло.

— Что ни вечер, ложусь, не поверите: лупит, мутузит, костыляет! И не иллюзия больных чувств, а взаправду колотит и трясет! Потому что даже кота подбрасывает, будто по нему пропустили электричество! Мне известно, Гуайта сотворил восковую фигуру, он пронзает фигуру булавкой, я испытываю нестерпимую боль. Я попробовал контрчародейство. А Гуайта тут же унюхал опасность. Он в этом ремесле меня превосходит: поворотил мои же чары против меня. Глаза у меня заволакиваются, в груди у меня тяжелеет, не знаю уж, сколько часов удастся мне еще просуществовать на этом свете. Не понимали мы, в какой мере рассказ Буллана совпадает с действительностью, но это не имело значения. Бедняге явно приходилось туго. И тут Таксиля посетила одна из его гениальных идей.

— А вы скажитесь-ка мертвым. Оповестите надежных посредников, что испустили дух в Париже, находясь там по делу. Не возвращайтесь в Лион. Побрейтесь, остригитесь, перемените внешность. Подобно Диане, проснитесь совершенно новым человеком, но, не в пример Диане, им и останьтесь. До тех пор как Гуайта и его присные, уверовавши в вашу гибель, не перестанут изводить вас.

— Как же мне жить, не возвращаясь в Лион?

— Ну как! Вы можете пожить тут в нашем доме, в Отее, по крайней мере пока скандал не утихнет, а ваших недоброжелателей не уличат. Диане ведь тоже необходима компания и уход, и вы, конечно, принесете больше пользы как ежедневный смотритель, чем как эпизодический гость.