Преданная
Шрифт:
Я скребу по его рукам и запрокидываю голову. Тарнавский смотрит не на меня, а на Кирилла. Переводит голову из стороны в сторону. Я вижу, как запредельно напряжены скулы.
Над головой несется тот самый голос. Хриплый. Страшный. Любимый.
– Друг, извини. Девушка заблудилась. Ко мне шла.
До ощутимой боли прикусываю кончик языка. Это себе. А Тарнавского наказываю, впиваясь в кожу все сильнее.
Ты ужасный… Я тебя ненавижу… Я тебя…
Ловлю короткий взгляд. Задыхаюсь.
–
Оторвать себя не могу. Он источает черноту. Абсолютное зло, в котором я ужасно хочу утонуть.
Кирилл поднимает руки и что-то отвечает. Что – я не слушаю.
Превращаюсь в метроном, замеряющий пульсации. Мою. Его. Злости. Желания. Вдохи. Всё в унисон.
Тарнавский сжимает мою руку и тянет за собой.
Вверх по лестнице. Мимо двери, из которой я вылетела пробкой.
Дальше по коридору под звуки соблазнительной скрипки.
Прикладывает к замку магнитный ключ. Открывает и подталкивает внутрь.
Заходит сам, щелкает замком.
Я отступаю, пока не чувствую спиной стену. Что вокруг – плевать. Мой фокус на нем. Злом до чертиков. Но я не боюсь.
Свожу лопатки, без страха смотря в глаза, пока мой мучитель надвигается.
Прячет магнитный ключ в карман, не скрывает ходящих ходуном желваков. Тормозит, когда носок его ботинка упирается в мою босоножку.
Упирает руки по сторонам от моей головы. Нависает. Приказывает:
– Ану дыхни, – вызывая во мне нездоровое желание улыбаться и сочиться ядом.
Размыкаю губы и отбиваю:
– Я и так на вас дышу.
Злю сильнее и радуюсь этому.
Почерневший до предела взгляд оставляет в покое мои глаза и скользит по лицу, грудной клетке.
Что вас рвет-то так, ваша честь? Неужели ревность?
Мстить хочу. Упираюсь в плечи и толкаю. Ему – хоть бы что. Не двигается с места. Только глазами возвращается к моим. А я позволяю себе транслировать то, что чувствую. Что изнутри жжет. Разъедает.
– Я вас не просила меня уводить, – обвиняю, не боясь получить ответом под дых. Уже все. Меня сильнее разбить невозможно.
– Тебе настолько похуй с кем? – Тарнавский спрашивает, становясь еще ближе. Дышать тяжело из-за того, как его много вокруг. Я давлю на плечи, а потом вдруг осознаю, что цепляюсь за них же.
Мысленно даю пощечину. В реальности – жадно впитываю взглядом его слишком явную злость. В нем сейчас ноль сдержанности. А значит – тонна искренности.
Мы наконец-то… По-честному?
– Идите нахуй к своей Карине.
Приказываю в губы. Он сжимает их. Сильно пьяная, да? Возможно…
Смотрит на мой рот. Тишину разбавляет только мое громкое дыхание. А еще музыка, которая еле-еле пробивается сквозь толстые стены.
Они такие толстые специально, чтобы..?
– Вас там заждались. Или вы успели ее трахнуть?
Несу ядовитую чушь, доводя до кипения человека, который явно в этом не нуждается.
– А ты что творишь? Выебать тебя некому?
Бью кулаком в грудь. Больно самой. Тарнавскому – ровно.
– Развлекаюсь, – словами тоже бью. Кривится. Не нравится, когда цитируют. – За денежку спасибо.
– Дура малолетняя, – захлебываюсь возмещением. Бью еще раз. Результат тот же. По-ху-ю.
– А вы кто?
Игнорирует. Подается вперед. Я бьюсь затылком о стену.
– Давай вместе развлечемся, – согласия не ждет. Я не успеваю сжать губы. Он принуждает принять его язык, который проезжается по верхним зубам, ныряет внутрь в мой пьяный-пьяный рот.
Переплетается с моим. Я снова давлю на плечи. Похуй.
Тарнавский навязывает ритм движений. Чтобы не подавиться дыханием – подстраиваюсь.
Руки мужчины перемещаются. Одна ложится на шею, фиксирует подбородок. Вторая тянет топ из юбки и ныряет под. Бью по руке. Он не реагирует.
До боли сдавливает кожу на животе. Ползет выше.
Я боюсь, что прикоснется к ноющей груди, хотя и хочу этого до одури. Но так просто не сдамся. Выгибаюсь и уворачиваюсь от губ.
Жадно хватаю воздух, царапаю предплечье, чувствую, как сильно стискивает полушарие.
Отпускает шею. Ныряет под топ второй рукой и делает то же самое. В этом жесте столько жадности... Невозможно поверить.
Там, под грудью, навылет колотится сердце. Он наверняка это слышит. Я со злостью выстреливаю убогим:
– Я кричать буду…
Но моя угроза, вместо если не страха, то хотя бы опасения, срабатывает совсем не так. Судья улыбается. Тянется к моему лицу. Вжимается лбом в лоб и дает понять на все сто: я из комнаты просто так не уйду.
– Будешь, Юля. Или ты сегодня для всех Злата?
– К черту пошел. – Давлю на предплечья, а сама изнемогаю из-за повторяющихся в одном темпе несильных сжатий полушарий. В такт с ними тяжелеет низ живота. В широкие мужские ладони через неплотную ткань упираются соски. Очевидно читающееся во взгляде желание порабощает. – К Карине своей. Я же сказала.
Звучу безнадежно, может даже жалко, и горю в пламени его глаз. Он молчит. Сверлит. Прожигает. Давит.
Только между нами больше нет его издевки. Снисходительности. Мы впервые на равных. Мы вдвоем на дне. Но если он послушается, если отпустит, первой умру я. Не знаю, вспыхивает ли страхом взгляд, но я вижу, как Тарнавский смаргивает.
Цедит:
– Сука, какая ж ты… – Тянется к моему рту, я с облегченном выдохом подаюсь навстречу.
Сначала по рукам, потом по плечам еду ладонями выше. Оглаживаю шею, зарываюсь в волосы. Давлю затылок ближе. Губами ловлю: