Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2)
Шрифт:
– Эй, что встали, герои! Тут главное гнездо! Если не раздавите властвовать им над вами вечно! Ой-ей!
– Ее трубный голос ободрил чернь, все вскричали: "Ой-ей!! Это же Годива!". Вздев оружие, толпа сомкнулась впереди в щетинистый от стали клин и пошла на приступ. Нагая наездница крутилась посередине на сужающемся пространстве еще белого снега, а потом уже и в самой гуще наступающих, понукая их криком, ее волосы жгутами липли к широким лоснящимся плечам, ляжки ездили по конской шкуре, алый рот не закрывался.
Первыми за ней ринулись проститутки в дешевых шубейках и с ножами в трясущихся от бешенства
Этарет не успели опустить ворота, и под аркой зазвенели мечи. Горожане опять брали верх. Запоздало засвистели стрелы, кто-то из наступавших закричал, оседая под ноги идущих следом. А наездница скакала впереди толпы, без устали вопя.
Трещали шпалеры, с гулким грохотом вылетали двери, рушилась мебель, под сапогами прогибалась с жалобным скрежетом серебряная утварь, сбитые свечи, дымя, катились по коврам. С нечленораздельной бранью чернь крушила все что ни попадалось под руку, даже вышибала из окон каменные крестовины.
В узкой галерее появился кто-то в длиннополой одежде со вскинутыми безоружными руками.
– Остановитесь!
– воскликнул принц Эзель (это был он). Остановитесь, подождите! Видите, у меня нет оружия и я никуда не бегу. Мне нужно поговорить с вами!
В лицо ему жарко дышало людское скопище. Пот стекал по крутым "бараньим" лбам, жадно вращались покрасневшие глаза, кровь струилась по тусклому оружию.
– Стойте!
– громыхнул сзади голос Канца.
– Послушаем, что скажет этот звереныш. Выпустить ему кишки или отрезать яйца мы всегда успеем.
– Вы знаете меня, горожане, - я брат вашего покойного короля, - начал принц Эзель, отчетливо и веско выговаривая каждое слово.
– Знаем мы твоего короля-кобеля! Спал и видел, как бы цапнуть кого между ног, да кусачка слаба оказалась!
– хохотнул кто-то в толпе.
– Послушайте же, горожане. Не мне и не вам судить, за что он поплатился своей жизнью. Скажите лучше, что вас так разгневало, что вы пустились убивать и жечь, как бездомные наемники, которым не выдают жалованье? Чем мы перед вами провинились? Почему вы лишаете нас жизни без суда и закона?
Ответом ему было мрачное молчание - только за стенами слышались неумолчные стоны и трещало пламя.
– Мальчик, ты спрашиваешь, чем вы провинились, - раздался хриплый голос Канца, - и почему ведем себя, как наемники, которым не заплатили вовремя? Дело в том, мальчик, что вы действительно нам должны. Кто убил королеву? Ты да твой Аргаред. Вы ее вдвоем и убили - видно, она вам поперек горла встала. Убили и думали, что это вам сойдет с рук... Эзель хотел сказать "нет", но не успел. Угрожающе размахивая мечами, толпа ринулась на него. Повернувшись, он бросился в глубь галереи.
Галерея выходила в небольшой сводчатый покой. Оттуда было два пути: по переходу в другое крыло дома или вверх по винтовой лестнице в башенную комнату. Со стороны перехода катилась еще одна жадная и яростная волна людей с алебардами и топорами. В отчаянии Эзель бросился к лестнице, вмиг зашатавшейся от стука, топота и толкотни множества преследователей. Комнатка, в которой он очутился, была очень тесна и выходила двумя
– Стойте!
– Канц взмахом меча остановил жаждущих крови. По лицу его было видно, что он что-то задумал.
– Стойте, ребята! Дайте мне еще сказать, я в коридоре не договорил. Слушай меня, принц. Итак, вы с Аргаред ом убили королеву, и наказанием за это будет смерть. Но убить тебя - это слишком просто. Поэтому ты убьешь себя сам. Сам! Тут достаточно высоко - а открыть окно я тебе помогу!
– Канц сделал шаг и вышиб раму ударом кулака...
...Башня нависала над двором, полным факельного пламени и множества задранных лиц. Слюдяное окно ее вдруг вылетело, крутясь и блестя, как немыслимая в это время года бабочка. Кто-то в открывшемся черном проеме взмахнул руками и прыгнул вниз. Люди отшатнулись, когда тело самоубийцы с глухим стуком ударилось о землю. С башни хохотали и орали проклятия. Поблескивая, порхали в темном воздухе осколки слюды.
Вокруг неподвижно распростертого тела стягивалось гомонящее кольцо. Кто-то осторожно дотронулся носком сапога до рассыпавшихся по снегу пепельных волос принца Эзеля. И тотчас отскочил с криком, натолкнувшись взглядом на широко раскрывшиеся глаза.
– Э, да он не умер!
– Эй, на башне! Грязно работаете, он живой!
– Ну так помогите нам и ему, сделайте доброе дело!
– заорали в ответ.
– Вам пособить мы завсегда согласны. Все люди братья, все должны помогать друг другу!
– Так ведь он же не человек!
– А тогда кол ему в брюхо, и пусть корчится! Вот колышек хороший, навострить только!
– лез с советами какой-то урод в вонючей дерюге.
Посмотреть на самоубийцу протиснулась и нагая наездница - ее лоснящаяся тугая кожа стала пятнистой от сажи, плащ был уже другой, алый, меховой, широкий, между колен болталась, свисая с серебряного пояса, хрустальная статуэтка единорога. От Годивы исходил тошнотворный запах бараньего жира и лилейной настойки.
– Глаза ему лучше выколоть! И язык отрезать!
– прохрипел кто-то у нее над ухом. По лицам простолюдинов бродили розовые и рыжие сполохи.
– Эй, так не пойдет. Так не пойдет. Слушайте меня, а не то я закрою на неделю все дома на Куок.
– Она одной ногой переступила через лежащего, остановилась и уперла руки в скользкие крутые бока.
– Я его знаю. Это деверь королевы. Убивать его нельзя.
– Почему?
– Потому что, как ни крути, он королевский сродственник.
– Да королева от таких сродственников...
– Вот выздоровеет, пусть сама решает.
– Да не поправится она!
– зашелся кто-то нетрезвым рыдающим криком. Не поправится!
– Поправится. Как пить дать. Она у нас сильная. А этого надо отнести в собор главный. Пусть он там всю ночь за королеву молится.
– Да ей от такой молитвы только хуже будет!
– Не будет. Молитва - не заклятие. Что во храме Божьем скажется - все во благо. Ну? Хороша выдумка, а?
– Она повела плечами. Пресыщенные обилием убийств хаарцы не имели сил противостоять ее доводам, подкрепленным выставленными напоказ прелестями. К тому же все смутно чувствовали, что такая гульба требует достойного завершения, а иначе грош ей цена.