Преданные и предатели (Летописи святых земель - 2)
Шрифт:
– Что ты тут делаешь, голая и почему все вооружены? Храм Божий, что бы ни случилось, всегда пребудет храмом Божьим. Это не казарма и не блудилище.
Годива дерзко прищурилась:
– Бог всех нас голыми сотворил, так что ты меня не стыди понапрасну. Погляди лучше.
– Тут Эйнвар увидел то, что они принесли с собой, какую-то грязную циновку и на ней - окровавленное неподвижное тело в рваной одежде. Погляди, мы нарочно его не прикончили! Привезли, чтобы он тебе молиться помогал. Двоих Бог скорее услышит.
"Примас да принц - любо-дорого!" - закричали
– Принц?
– Вопрос примаса потонул в громком улюлюканье.
– Он королеве смерти желал - вот и заставь его теперь за нее молиться!
– Принц?!
– переспросил примас, но от стука древками в пол и грохота мечами о скамьи не услышал собственного голоса.
– Поставь его на колени, священнейший! А мы поглядим, как братец короля-блудодея молится за королеву!
– Двое верзил схватили лежащего под локти и швырнули на пол к ногам Эйнвара. Примас отшатнулся. Раненый, казалось, был без сознания, однако на укол копья ответил стоном.
– Ишь как прикидывается! Встать! Встать на колени!
Примас, дрожа, прислонился к ограде и с ужасом смотрел, как истерзанная жертва, вздрагивая от уколов копий, поднимается на четвереньки, потом на колени...
– Они хотели его оскопить, - брызгая слюной, шептала ему на ухо Годива. Она плотоядно улыбалась, накручивая на палец жирную черную прядь.
– Они вообще такое хотели... Как думаете, сколько монет мне отсыплют при дворе за то, что я его спасла?
– Я, я тебе отсыплю сколько хочешь, только прекрати, прекрати это немедленно!
– Эйнвар едва сдержал крик ярости, узнав наконец в несчастном страдальце принца Эзеля. Приставив меч к горлу, принца заставляли читать молитву.
– Что вы с ним сделали?
– Он выбросился из окна. А может, его выбросили, не знаю. Сами понимаете, священнейший, на Дворянском Берегу такое творилось - ух! Сколько вы мне дадите-то?
– Убери своих!..
– Да прикрикните на них сами! Вы же служитель Бога! У вас лучше выйдет.
– Они, гляди, и меня так могут!
– Эйнвар на собственной шкуре испытал однажды, что такое ярость южных городских восстаний, когда обозленный тираном город затворял ворота и превращался в ад.
– Не могут.
– Годива отошла.
– Ладно, Годива!
– Эйнвар до предела возвысил голос, перекрывая вой черни.
– Люди добрые, идите с миром и не смущайте клир. Вы тут бесчинствуете, а мне еще за вас и за убиенных вами колени натирать. Бог порядок любит. А то с ним потом не расквитаешься. Идите с миром.
– Он понизил голос: - Видать, Господь вашими руками грешникам возмещает.
– О-о-о!
– прокатилось под сводами.
– Благослови!
– сказала какая-то шлюха густым басом, пригибая пахучую кудлатую голову. Эйнвар с вымученной улыбкой махнул рукой.
– Идите, дети мои. Да пребудет с вами покой, радость и благоденствие!
Довольно урча, похохатывая, они уходили, оставляя на каменных плитах пола мокрые темные следы. Уползали в темную прорезь полуоткрытых дверей, уже забыв про свою окровавленную, но еще
"Ночь прошла!" - Эйнвар подобрал рясу и присел на корточки возле Эзеля. Он бормотал молитвы, но никак не собраться было с мыслями среди этого безумия, а клир пел, и немыслимо было приказать ему остановиться, словно это пение удерживало душу королевы в ее умирающем теле.
Глава восьмая
НЕПРЕКЛОННОСТЬ
В тюремном коридоре сначала вдалеке, а потом все ближе и ближе застучали об пол алебарды. Шел кто-то важный, и ему отдавали честь. Опять за ней.
Лээлин приподнялась на локте и в тупой тоске стала ждать. Сейчас войдут, прикажут подняться, поведут туда, где страшнее любых пыток безжалостные вопросы, на которые уже нет сил выдумывать ответы, где сидит на столе Ниссагль с восковым лицом, а в темном углу на лежанке раскинулась Беатрикс, и пьет вино, и любуется своими красивыми пальцами, когда берет из вазы сладости. "Господи!
– Лээлин жалобно посмотрела на слепые камни стены и в который раз спросила у них: - Когда же меня оставят в покое?"
Дверь распахнулась, и вошел Ниссагль. Он был бледен, взгляд у него был какой-то отсутствующий.
– Вставай!
– приказал он, останавливаясь посреди камеры.
– Вставай быстрее, если хочешь спасти себя и своих.
Уже было спустив ноги на пол и опершись рукой о топчан, чтобы покорно подняться, Лээлин замерла, непонимающе глядя на Ниссагля. Что это он такое задумал? А тот говорил, медленно роняя слова:
– Твой отец подговорил мальчишку-пажа подсыпать королеве яду. Такого же, что был приготовлен для меня. Если ты спасешь ей жизнь, я освобожу тебя и твоего брата, поняла?
Эти слова долго доходили до утомленного мозга Лээлин. Потом она тихо сказала:
– Хорошо, я попробую. Опишите мне признаки отравления, сколько было яда и как давно она отравилась.
– Узница стояла перед Ниссаглем, бессильно опустив руки, на все согласная, и он, содрогнувшись, вдруг понял, что у нее ничего не выйдет.
– Пошли. Время не ждет. По пути расскажу.
Везде были распахнуты двери, горело множество свечей, и желтый, мятущийся на сквозняках огонь резал глаза. Слуги бестолково метались с посудинами и стопками простынь, повсюду стояли караулы алебардщиков в боевых шлемах, закрывающих пол-лица. Ниссагль шел стремительно, он почти тащил Лээлин за собой, торопливо, сухо, словно ни к кому не обращаясь, описывая симптомы: судороги по всему телу, кровь изо рта и из носа. Наконец он втолкнул ее в набитый людьми покой.
Здесь толпились медики, лакеи, служанки, ошеломленные вельможи с растерянными лицами. У двери в опочивальню замерли стражники, скрещенными алебардами загораживая проход. Ниссагль, отпустив руку Лээлин, прошмыгнул под древками алебард и скрылся за тяжеловесной створкой с блестящими позолоченными узорами.
У Лээлин мелькнула мысль - со всех ног бежать отсюда, бежать в одном полотняном платье, по морозу, стоптанными башмачками черпая снег, бежать, бежать... Перед ней возник растрепанный, очень бледный Раин.