Предатель крови
Шрифт:
От этих щенков и произошла порода, получившая название маджай-хи — старинное слово из языка эльфов, которое Винн упрощенно переводила как «собака-дух» или «собака стихийных духов». Родоначальники этой породы, духи в телесном облике, прожили невероятно долгую жизнь, но все же один за другим покинули мир, когда окончательно износилась их смертная плоть. Потомки их жили и множились в уединении эльфийских земель и привольно бродили по местным лесам, став, по сути, природными их хранителями. Хотя маджай-хи и нельзя было назвать обычными животными, но все их достоинства были лишь бесплотной
С тех самых пор, с Забвенных Времен ни один стихийный дух ни разу не пожелал родиться в телесном облике. Ни один — кроме Мальца.
Одно мгновение — или же вечность — он был со своими сородичами, сам по себе и в то же время часть огромного целого. Миг спустя — первый опыт измерения времени в новом существовании — он стал мокрым новорожденным щенком, который, нетерпеливо распихивая своих собратьев, слепо тыкался в материнский живот в поисках пищи. Малец сам принял решение родиться в смертной плоти, ибо вновь стихийным духам понадобилось, чтобы среди смертных существ появился один из них.
В отличие от своих братьев и сестер, Малец с первой минуты своего существования целиком и полностью осознавал, кто он есть и что он такое. Первое чувство, которое он испытал, было одиночество, второе — страх одиночества. Хотя родившись во плоти, он стал одним из своего помета, он тем не менее был отделен от своих собратьев-щенков. И точно так же, заключенный в телесном облике, он был отделен от своих сородичей, стихийных духов.
Бесследно сгинуло касание к сути любого живого существа, прикосновение, благодаря которому он мгновенно и целиком познавал эту суть. Теперь у Мальца было только смертное тело. Исчезло также прежнее восприятие времени как единого целого, и теперь он существовал в прерывистой цепочке мгновений, проживая их одно за другим. Даже память о прежней жизни в едином сообществе духов поблекла и выцвела, ибо разум, помещенный в плоть, не в силах был охватить и постичь целиком всю сущность стихийного духа.
Вначале собственное крохотное тело казалось Мальцу неуклюжим и бестолковым. Много дней и ночей минуло прежде, чем он осознал, что такое «ходить» и как надо пользоваться своими конечностями. И начал бегать вовсю уже тогда, когда остальные щенки едва могли устоять на разъезжающихся лапах. Тогда он впервые сумел отрешиться от горестной тоски по всему, от чего так необдуманно отказался.
Он узнал, как приятно щекочет лапы трава и ерошит шерсть порыв ветерка; он познал упоительное тепло сосцов, наполненных материнским молоком, и постиг наслаждение едой и сном. В щенячьей возне он узнал, что такое сострадание, когда намеренно не пользовался своими преимуществами, дабы не побеждать слишком часто своих братьев и сестер.
Память — удивительное свойство живых существ, таких хрупких, таких ограниченных и недолговечных. Жизнь их совсем не похожа на осознание себя частицей грандиозного целого, единой сути стихийных духов — того, что Малец теперь лишь смутно помнил. Так же смутно, как с прошествием времени вспоминается далекое, очень далекое прошлое.
А вот Лисил прячется от своего прошлого.
Малец стоял,
Они были связаны давно и крепко, но чем глубже Лисил погружается в свое прошлое, тем слабее становится эта связь. Быть может, одна только Магьер сейчас и удерживает Лисила от того, чтобы совершенно затеряться в прошлом, с которым он так отчаянно боролся. Малец не знал, как ей в этом помочь. Не знал он и того, сможет ли выдержать Магьер, узнав все, что ей неизбежно предстоит узнать о Лисиле, — здесь, в краю, который люди зовут Войнордами.
Кто-то дернул Мальца за хвост, и пес, захваченный врасплох, даже подпрыгнул.
Крохотная девчушка с грязным личиком и тонкими, как веточки, руками широко улыбалась, держа его за хвост. Малец развернулся, ткнул ее носом. Под холщовым платьицем он явственно ощутил торчащие ребра и неестественно раздутый животик. Полуголодная жизнь уже начала уродовать эту малютку.
Малец оглянулся через плечо на главную улицу, но Лисила по-прежнему не было видно. Тогда он легонько, носом подтолкнул девчушку к дверям кузни, в которой хлопотливо стряпался горячий ужин.
ГЛАВА 4
Остановив Толстика и Фейку на подъезде к Веньецу, Магьер от души пожалела, что Лисил не предупредил заранее, какое зрелище ожидает их на городской стене.
На железных пиках, равномерно торчавших поверху вдоль стены, были насажены отрубленные головы — от едва тронутых разложением до совсем уже сгнивших. Меж зубцов стены на цепи была подвешена железная; клетка, в которой скорчился труп, разложившийся почти до костей. Вид этой клетки устрашал даже больше, чем отрубленные головы. Обезглавленный человек умирает быстро, а вот тот, кого подвесили в чугунной клетке, возможно, был еще жив…
Лисил, сидевший на козлах рядом с Магьер, отрешенно молчал — как будто страшные украшения городской стены были делом совершенно обыденным, о котором и говорить-то незачем. Магьер отвернулась от железной клетки с трупом, но тотчас взгляд ее наткнулся на череп, уже почти лишенный плоти, — черные дыры глазниц, отвисшая нижняя челюсть.
Вот он каков — мир, в котором родился Лисил.
Винн сдавленно охнула. Магьер меньше всего на свете склонна была нянчиться с изнеженной девчонкой, но сейчас она развернулась к Винн и, протянув руку, надвинула капюшон куртки ей на глаза.
— Не смотри, — сказала она. — Скоро въедем в город.
— Изменники, — проговорил Лисил, глядя на железную клетку, которая чуть заметно покачивалась на ветру. — Или же те, кого он объявил таковыми. Сейчас холодно, так что вонь почти не чувствуется. Летом ее можно учуять задолго до того, как увидишь стены.
Магьер знала, что он — это Дармут. Ни один мускул не дрогнул на ее бесстрастном лице, хоть ее по-прежнему мучило то, как замкнуто и отчужденно держится с ней Лисил с тех пор, как они пересекли границу Войнордов.