ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
Закончив осмотр, Нката выпрямился.
— При каких обстоятельствах была разбита фара, миссис Эдвардс? — спросил он.
— Какая фара? — Ясмин подошла к капоту и взглянула на фары. — Не знаю, — сказала она, и впервые после того, как она узнала, чем Нката зарабатывает на жизнь, в ее голосе не прозвучало агрессии. Она провела пальцем по неровной трещине на стекле. — Фары горят как обычно, я и не замечала ничего.
Она начала дрожать, но, пожалуй, скорее от холода, чем от тревоги. Нката снял свое пальто и протянул ей.
— Наденьте.
Она взяла пальто.
— Вы обе водите эту машину, миссис Эдвардс? Это так, верно? Вы обе водите ее — и вы, и Катя Вольф?
Едва он успел договорить, Ясмин мгновенно сбросила пальто и швырнула его обратно Нкате. Если и возникло между ними иное чувство, чем неприкрытая враждебность, он умудрился задавить его в самом начале. Ясмин взглянула наверх, туда, где Катя Вольф готовила чай. Потом перевела взгляд на Нкату и спросила ровным голосом, снова обхватив себя руками:
— Все? Еще вопросы будут?
— Да. Где вы были прошлой ночью, миссис Эдвардс?
— Здесь, — ответила она. — А где же мне быть? У меня сын, и ему нужна мать, если ты сам не заметил.
— И мисс Вольф тоже была дома?
— Да, — сказала Ясмин, — и Катя тоже была с нами.
Но интонация, с какой она произнесла эти слова, подсказывала, что факты могут говорить обратное.
Когда человек лжет, в нем обязательно что-то меняется. Нкате говорили это тысячу раз. Прислушивайся к тембру голоса, учили его. Следи за величиной зрачков. Наблюдай за движениями головы, за плечами — напряжены они или расслаблены, за сокращением мышц на горле. Ищи что-нибудь — что угодно, чего не было раньше, и тогда ты сможешь точно сказать, в каких отношениях с правдой находится говорящий.
— Мне надо будет задать еще пару вопросов, — сказал Нката и кивком указал на окна квартиры Ясмин.
— Уже задавал.
— Да, знаю.
Он пошел обратно к лифту, и они во второй раз проделали вместе путь наверх. Нката ощущал, что молчание между ними насыщено чем-то еще помимо того напряжения, что возникает между мужчиной и женщиной, между полицейским и подозреваемым, между бывшей заключенной и потенциальным тюремщиком.
— Она была здесь, — повторила Ясмин Эдвардс. — Но ты мне не веришь, потому что не можешь мне верить. Потому что ты разнюхал, где живет Катя, а значит, разнюхал и все остальное и знаешь, кто я такая и что я сидела, а для тебя лжецы и зеки — это одно и то же. Что, скажешь, не так?
Они подошли к двери в ее квартиру. Ясмин встала перед ним, преграждая ему путь, и сказала:
— Иди спроси, где она была прошлой ночью. Спроси сам, где она была. Она скажет тебе, что была здесь. И чтобы я не мешалась у тебя под ногами, я останусь здесь, пока ты говоришь с ней.
— Поступайте, как хотите, — ответил Нката, — но если вы решили оставаться здесь, то наденьте это на себя, — и собственноручно закутал ее в пальто и поднял воротник.
Ясмин вздрогнула. Он хотел спросить: «Как ты стала такой, женщина?» — но вместо этого вошел в дверь, чтобы задать свой вопрос Кате Вольф.
Глава 10
—
— Возможно, этому есть невинное объяснение.
— Да о чем он думал, черт побери? — продолжал Линли, как будто его жена ничего не произнесла. — Мать убитого ребенка. Жертва преступления. Невозможно найти более уязвимое существо. С таким человеком лучше держать дистанцию. И уж во всяком случае, не соблазнять.
— Если все было именно так, а не иначе, Томми.
Жена Линли наблюдала за ним, лежа на кровати.
— А разве могло быть как-то иначе? «Жди меня. Умоляю. Я иду к тебе». Что-то не похоже на повседневное письмо о хозяйственных делах, какое найдешь в любом самоучителе по написанию писем.
— В самоучителях нет писем о хозяйственных делах, дорогой.
— Ты знаешь, о чем я.
Хелен повернулась на бок, взяла подушку мужа и прижала ее к животу.
— Господи, — простонала она тоном, который он не мог проигнорировать.
— Сегодня совсем плохо? — спросил он.
— Ужасно. Никогда в жизни я не чувствовала себя хуже, чем сейчас. Когда же этот кошмар превратится в розовое сияние женщины, исполнившей свое предназначение? И почему в романах о беременных пишут, что они «сияют», когда на самом деле они бледные как тесто, а их желудки в состоянии войны с остальными частями тела?
— Хм. — Линли обдумал вопрос. — Даже не знаю. Заговор во имя продолжения человеческого рода? Любимая, как бы я хотел взять на себя твои страдания!
Она слабо рассмеялась.
— Ты всегда был неисправимым лжецом.
В словах Хелен была правда, и Линли сменил тему разговора. Он протянул жене три галстука:
— Я почти выбрал темно-синий с утками. Что скажешь?
— Очень удачный, если твоя цель — заставить подозреваемых поверить, что ты будешь мягок с ними.
— Именно этого я и добиваюсь.
Он вернулся к зеркалу, по пути бросив два отвергнутых галстука на спинку кровати. Хелен поинтересовалась:
— Ты сообщил о письмах старшему инспектору Личу?
— Нет.
— Где они сейчас? — Их взгляды встретились в зеркале, и Хелен прочитала в глазах мужа ответ. — Ты взял их? Томми…
— Знаю. Ну а какие у меня еще варианты: подшить их к делу или оставить на месте, чтобы кто-нибудь другой нашел их и выставил Уэбберли в самом невыгодном свете в самый неудобный момент? Чтобы их принесли ему домой, например? Когда рядом с ним, допустим, стоит Фрэнсис, не ведая, что сейчас ей нанесут смертельный удар? Или хуже того, чтобы их отправили в Скотленд-Ярд, где от его карьеры не останется камня на камне, когда всем станет известно, что он связался с жертвой преступления? А что, если они станут достоянием бульварной прессы? Лондонская полиция — это же любимый объект для грязных сплетен и толков.